Одесса, 19-го апреля 1854 года:
Беспристрастие вашей газеты в восточном вопросе побуждает меня (Д. Д.) просить вас именем чести и справедливости напечатать верный рассказ о событиях, совершившихся в бомбардированном коммерческом городе Одессе.
Газету вашу (здесь Journal de St.-Petersbourg) от 31-го марта получили мы в то самое время, как англо-французский флот стоял на нашем рейде. Вы говорите в ней, что, по словам Лондонской газеты (The Times) и парижского Монитера (Le Moniteur universel), Англия и Франция намерены действовать в начинающейся ныне войне c особенной умеренностью и человеколюбием.
Вы можете судить, в какой мере события соответствуют словам этих двух народов, стоящих во главе образованности нашего человеколюбивого и умеренного века. 27-го марта (с. с.) подошел у нас к берегу английский пароход, и по нем произведен был выстрел холостым зарядом: этим давали знать, чтоб он не шел далее.
Он остановился и послал лодку под переговорным флагом, которая подъехала к карантинному молу, и спросила известия об английском и французском консулах. Комендант порта отвечал, что они уже за несколько дней уехали, и объявил, чтоб, за неимением других вопросов, лодка скорее отчалила от берега, потому что есть приказание стрелять во всякое неприятельское судно, которое подойдет к берегу на пушечный выстрел.
Лодка удалилась, и пароход, напротив того, стал приближаться к берегу. Сделано было вновь несколько выстрелов для предостережения его, но, как он все еще шел вперёд, выстрелили в него ядром и попали, тогда он повернул и удалился.
Через четыре дня (1-го апреля) появились три парохода, и под переговорным флагом стали вне пушечного выстрела. Послали спросить их, и они отвечали, что желают иметь удовлетворительное объяснение о пушечном выстреле против судна с переговорным флагом.
Словесное объяснение показалось им недостаточным, и они объявили, что будут ждать письменного, которое им и было дано. Во время переговоров и ожидания, три парохода бросились на десяток несчастных каботажных судов, который и были ими захвачены.
Одно из них, чтобы спастись, кинулось на мель. Это печальное зрелище возбудило негодование всех жителей города, сбежавшихся на бульвар, чтоб видеть, как большое военное судно преследует и поражает ядрами жалкую лодку, держась, однако же, само за выстрелами наших скромных батарей, недавно построенных наскоро.
Эти три парохода ушли на другой день, ведя на буксире захваченные ими суда с экипажами.
8-го апреля поутру, англо-французская эскадра, из 19-ти линейных кораблей и 9-ти пароходов, стала в трех тысячах метрах от Одессы. Уже прежде того слухи о бомбардировке заставили некоторый богатые семейства принять меры осторожности и переехать в загородные дома, отдаленные от моря.
Но большая часть жителей не хотели верить этим печальным слухам, и оставались в городе. Мы думали, что торговый город, обитаемый большей частью иностранцами, наполненный английскими и французскими товарами, город без защиты и укреплений, кормивший в прошедшую зиму весь Запад, предназначенный может быть и в будущем к спасению его от голода, не имел, по-видимому, никакой причины опасаться нападения двух народов, высокопарно возвестивших, что они не хотят нарушать всемирной торговли.
Поэтому-то и было построено наскоро малое только число батарей, чтобы турецкие и египетские корабли не напали на нас, надеясь на безнаказанность, обеспечиваемую силами их союзников и покровителей.
Напрасно неумолимая история напоминала нам, что английский флаг не раз уже был заклеймён постыдными пятнами таких действий, которые до исполнения их казались невозможными. Мы рассчитывали на наше исключительное положение и даже на содействие французской эскадры.
Мы думали, что дурное дело всегда легче сделать одному, нежели двоим, особливо когда другой представляет благородную и рыцарскую Францию, как называли ее до сих пор. И что же? Адмиралы Дандас (Джеймс) и Гамелен (Фердинанд Альфонс) оправдали слова боязливых и малодушных людей, которые бежали, говоря, что англичане способны на все, а мужественные люди, которые остались здесь со своей безрассудной доверенностью, оказались неправыми.
Флоты оставались в бездействии тридцать часов. 9-го числа, около четырех часов пополудни, адмиралы прислали парламентера к генералу барону Остен-Сакену (Дмитрий Ерофеевич), с письмом, которым требовали, чтоб им тотчас же выдали все русские, французские и английские корабли, находящиеся в практической и карантинной гаванях.
Следственно неправда, чтоб флоты пришли единственно для отмщения за пушечный выстрел, потому что адмиралы говорили о нем только мимоходом. Эту мнимую причину выставили уже потом, желая чем-нибудь оправдаться в варварской и бессовестной бомбардировке коммерческого города.
При том же, зачем бомбардировать город за пушечный выстрел вместо того, чтоб истребить одни батареи? Дерзкое и безрассудное требование адмиралов, разумеется, было оставлено без ответа.
На другой день, 10-го числа, в шесть часов утра, были мы пробуждены ужасной канонадой. Все еще думая, что атакуют одни батареи, большая часть жителей вышли на улицу, чтоб посмотреть на это. Вскоре мы были разочарованы градом бомб, чиненых ядер и конгривовых ракет, свиставших около ушей наших.
Девять неприятельских пароходов стреляли по городу и по батареям, с которых выстрелы до них не достигали. Наконец они сосредоточили свои усилия против крайней батареи практического мола, на которой были четыре пушки, под командой прапорщика Щеголева (Александр Петрович), молодого человека двадцати одного года.
Эта батарея геройски сопротивлялась в течение девяти часов сряду. Она вся была избита ядрами, два орудия были подбиты, но огонь ее не прекращался, доколь не загорелся дощатый сарай, на беду находившийся поблизости.
Но неприятель, не довольствуясь атакой, всеми своими силами, этой единственной батареи (к нему еще подошел в это время один винтовой линейный корабль), обошел ее и безнаказанно презрев честь и истинную неустрашимость, зажег конгривовыми ракетами большую часть мола и кораблей, стоящих в этой гавани, и несколько домов бедного предместья Пересыпи, крытых соломой, и осыпал, наконец в то же время градом бомб всю часть города, простирающуюся по берегу с этой стороны.
В то же время вышел из линии еще линейный корабль, и начал бросать бомбы на дачу Ланжерона, в совершенно иной части города. Этот ужасный и гнусный бой двухсот против одного, продолжался двенадцать часов, в течение которых неприятель, превосходными своими силами, громил город с трех разных пунктов, окружив его треугольником огня и чугуна.
Два раза пытались неприятели делать высадку, но были отбиты с потерей. Они подходили к берегу на гребных судах, чтоб ближе бросать свои губительные конгривовые ракеты, тогда как город защищался только двумя пушками и сухопутным войском.
И при всем том они не успели ни в одном из своих предприятий. У них повреждены были три парохода, и отведены на буксире. Они потеряли большое число людей с опрокинувшихся лодок, и только успели бесславно зажечь несколько кораблей и хижин, но не могли истребить огнём обширных складов строевого леса на Пересыпи.
В числе сожжённых ими кораблей были один английский, один австрийский и один голландский. Три матроса английских и французских убиты ядрами своих соотечественников.
На другой день, в воскресенье, 11-го апреля, возобновилась атака, и возобновилась с прежней своей силой. Но, к величайшему нашему удивлению, она через час прекратилась, и уже не возобновлялась.
Потом узнали мы, что одна из наших бомб разбила у одного винтового корабля кормовую часть, убив несколько человек, и зажгла самый корабль (здесь "Тигр"); этому случаю приписывают внезапное прекращение боя и быстрое, окончательное удаление неприятеля.
Пополудни увидели мы на одном из адмиральских кораблей черный полуспущенный фляг, и распространился слух, что капитан этого винтового корабля убит. В понедельник (12-го) поутру слышно было еще несколько пушечных выстрелов. Полагали, что нас будут бомбардировать в продолжение часа каждое утро, но вскоре узнали, что эти выстрелы направлены не против батарей наших, или города, но для воздания почести убитым.
В тот же день пополудни, адмирал Дундас прислал к барону Остен-Сакену письмо, которым предлагал размен сорока девяти русских матросов, взятых на каботажных судах, на такое же число матросов английских и французских.
Наш храбрый и достойный генерал отвечал, что размен военнопленных зависит не от него, а от Его Светлости Фельдмаршала, и что он не почитает себя в праве располагать участью этих моряков, прибывших до начала воины, на основании трактатов, и непочитаемых военнопленными, как равно и русские матросы, которые взяты безоружными и без обороны с их стороны.
Во вторник поутру, 13-го числа, Адмирал Дундас писал еще к барону Остен-Сакену, чтоб уведомить его об отходе флота, который доволен был исполненным им отмщением (вероятно за невыдачу ему Русских, Английских и Французских судов).
С тем вместе возвратил он ему пленных русских матросов, и просил австрийского консула (Сечени?) заказать ему четвероместные дрожки, и послать к нему в Константинополь. Наконец, в восемь часов утра, флоты преважно удалились по направлению к Крыму.
Во время боя, все иностранцы, в особенности многие французы, живущие в нашем городе, выражали все свое негодование и прискорбие, видя это бешеное нападение на торговый и почти безоружный город. Некоторые из них, движимые понятными чувствами, старались доказать, что город бомбардирован не с умыслом, а нечаянно попадавшими в него бомбами.
Считаю долгом опровергнуть это нелепое уверение, которым стараются смягчить жестокость преступления, опровергая его по миновании опасности. Должно обнаружить истину во всей ее наготе, заклеймить в глазах честных людей всего света тех, которые, зрело обдумав, решились на такой стыд и преступление...