Знаете, вот вдруг кое-что вспомнилось из курсантской жизни в лётном училище. Ведь мы храним в себе много воспоминаний. Разных. Весёлых и грустных, горьких и радостных. Но все они, эти воспоминания, и есть самое ценное, что остаётся нам, когда большая часть пути уже пройдена.
Когда ты поступил в училище, ты попадаешь в новый, незнакомый коллектив. Это твоя учебная рота, твой взвод. Если всё получится, и ты дойдёшь до живого вертолёта, станешь летать, то тогда твоя рота превратиться в учебную эскадрилью, а взводы станут учебными звеньями.
Но пока мы, курсанты, впервые видим друг друга, мы знакомимся, мы присматриваемся друг к другу, ведь нам предстоит, если всё будет нормально, проучиться вместе два года и один месяц. Да, так и было. Начались занятия 1 сентября 1976 года, а сдали выпускные экзамены, получили пилотские свидетельства и дипломы 26 сентября 1978 года. Это были, наверное, самые интересные годы в моей жизни. Ведь я поступил именно в то училище, куда хотел, и начал по маленькому шажку приближаться к своей мечте – подняться в небо и стать лётчиком, пилотом вертолёта.
Так вот. Все мы разные, со своими привычками, характерами. Кто-то, как я, поступил в училище сразу после школы, кто-то после армии. И эта разница в два года, плюс армейская выучка и закалка, очень чувствуется в поведении и обращении друг к другу. И постепенно вокруг тебя образовывается твой круг общения. Люди схожие по темпераменту, по интересам. К одним ты быстро привыкаешь, они становятся тебе ближе, возникают приятельские отношения, дружба. А с другими – ровное такое общение, но как бы на дистанции. А через месяца три-четыре учёбы, после совместного грызения авиационных наук, всяких нарядов (суточных, по кухне, по КПП), караулов, построений на плацу, шагистики, чистки картошки, уборки территории, совместных увольнений – возникают уже более близкие отношения. Ты узнаёшь человека побольше, разговариваешь с ним. Он делится с тобой своими проблемами, ты с ним своими, возникает приязнь, и тебе просто интересно с этим человеком поговорить, пообщаться, пошутить.
У меня появились, да, наверное, как и у всех, близкие приятели, друзья. Об одном из них мне всегда приятно вспоминать, мы часто общались, препирались, спорили, ссорились, мирились. Всякое бывало. Фамилию его я называть не буду. Вам это ни к чему. Главное, что я её хорошо помню. Фамилия такая звучная, больше подошла бы какому-нибудь шляхтичу. Я иногда в шутку говорил ему: «Коля, ты говорил, что из простой семьи. А не было ли у тебя в роду какого-то польского пана?». Коля шутя обижался и говорил, что он из пролетариев. Нам было интересно общаться. Коля много знал, мог рассказать что-нибудь интересное. Роста он был небольшого, но в училище его с таким ростом пропустили. Там, по-моему, нижний предел 154 сантиметра, а верхний – 190. Нижний – потому что до педалей не дотянется и ничего не увидит из-за приборной доски, а верхний – потому что в кабину не поместиться. Коля был как раз по размеру. Такой живой характер, слегка упрямый, задорные искорки в глазах. Обликом он очень напоминал, по крайней мере, мне известного и популярного артиста Ролана Быкова.
Как то наш преподаватель сопромата Лариса Ивановна Шматкова сделала нам замечание, что мол, вся учебная группа (взвод) не стрижена. Нам эта молодая женщина-преподаватель нравилась. Она хорошо объясняла сложный материал, была с чувством юмора, имела приятную внешность и красивую фигуру. В общем, вызывала симпатию у нашего молодого мужского коллектива, а может и не только нашего. Ну, мы и решили, чтобы сделать ей приятное и слегка уесть её, всем взводом постричься на лысо. Когда она увидела на следующем занятии в аудитории ровные ряды лысых голов за партами, только рассмеялась и сказала: «Ну, вы и даёте!». Конечно, волосы быстро отрасли. Но вот во время стрижки в кубрике казармы, когда один умелец стриг нас всех под машинку, получился интересный момент. Подошла очередь Коли. Он уселся на табуретку, голый по пояс, и наш «парикмахер» начал его стричь. Он выстриг у Коли темечко, а у Коли и так были большие залысины, и оставил волосы сзади и по бокам. Мастер прервался на пару минут. И тут мы заметили, что Коля с наполовину лысой головой и крутым лбом ещё больше стал напоминать Ролана Быкова, но и стал походить на вождя мирового пролетариата, товарища Владимира Ильича Ленина. Такого, как мы привыкли видеть его на картинах, открытках, значках и плакатах. О чём мы не преминули сообщить Коле. Тот сразу вскочил на табуретку, вытянул руку вперёд и со знакомым грассированием громко произнёс: «Товагищи! Геволюция в опасности! Пгомедление смегти подобно…». Табуретка, конечно, не броневик у Финляндского вокзала, но тоже впечатляло. Тем более, «товагищи», окружавшие оратора, внимали и ржали.
У замполитов есть свойство появляться из ниоткуда и не вовремя. Нашего тоже чёрт принёс так. Он открыл дверь в кубрик и застал Колю за «святотатством». Остолбенел, и с разгона прочитал нам политинформацию, над чем можно смеяться, а над чем низзя! Не забывайте, на дворе стоит 1976 год. Короче, Колю достригли до полной кондиции и клятвенно обещали замполиту, что больше таких «эстрадных номеров» не будет. Замполит успокоился и ушёл.
В Кременчугском лётном училище гражданской авиации, помимо основных наук воздухоплавания, преподавались ещё и военные науки. Общая тактика, тактика ВВС, бомбометание, боевое применение и много чего интересного. Поэтому, по окончании училища нам выдавались не только диплом и пилотское свидетельство, но и офицерское удостоверение и присваивалось звание – младший лейтенант запаса. Это, если после выпуска, попадёшь в гражданскую авиацию. А если попадёшь в военно-воздушные силы (ВВС), как забрали предыдущий выпуск, то уже будешь не офицер запаса, а действующий, строевой.
А помимо всех этих наук, ещё и строевая подготовка, то есть шагистика. А как же, в училище всё строем. На приём пищи – строем, на развод – строем, в УЛО (учебно-лётный отдел) на занятия – строем. Поэтому курсанты должны уметь ходить строевым шагом. А отсюда и шагистика, все эти: «Шагом марш! На пра-во! На ле-во! Выйти из строя! Стать в строй!», и прочие прелести. Лично мне эта наука давалась легко, быстро приспособился и особых затруднений не испытывал. Только бесила вся эта обязательность. А куды денешься? Дисциплина, однако, как в армии. Тем, кто уже отслужил в армии, всё это было, как семечки. Привычно, всё-таки два года службы за спиной. А вот тем, кто после школы, с гражданки – не всё сразу давалось. Ну как говорится – терпение и труд, всё перетрут. Или ещё, армейское: не можешь – научим, не хочешь – заставим!
Коля по своей природе категорически не был приспособлен к занятиям строевой подготовкой. Вы же помните, если вам приходилось этим заниматься, или, по крайней мере, видели со стороны или в кино, как осуществляется выход курсанта или бойца по команде: «Выйти из строя!». Всё начинается с хода вперёд левой ноги, и соответственно движение правой руки на уровень пояса. Левая нога – правая рука, правая нога – левая рука. Раз, раз – и пошёл. У Коли эта не хитрая механика давала сбой при первом же шаге. Как только вперёд пошла левая нога, за ней же следом пошла и левая рука. А потом правая нога – и правая рука. Так он и шёл, виляя левым-правым плечом и переставляя ноги, как циркуль. Когда из строя появлялась эта невысокая фигурка в мешковатом комбинезоне, пытающаяся изобразить строевой шаг, у комбата майора Свириденко случался истерический припадок. Рота тоже давилась от смеха, наблюдая за Колиными приближениями к комбату. Усиленные занятия строевой подготовкой в индивидуальном порядке немного помогли Коле не доводить офицеров до нервного срыва, но в роту Почётного караула в Московский Кремль моего однокашника точно бы не взяли.
Парень он был добрый, отходчивый. Любил возиться со всякой техникой, приборами. Особенно Коле нравилось разбирать их, а потом собирать. Причём, при сборке обязательно оставалась какая-нибудь одна деталь. И начинались мучительные поиски, как бы её обратно в этот агрегат воткнуть. Хоть фотоаппарат, хоть часы, хоть что, попадало Коле в руки и подвергалось разборке. Мне нравилось наблюдать за этими манипуляциями. «Коля, ну не сюда же! Не здесь это стояло!». А в ответ: «Саня, не лезь! Не учи меня, я знаю, как надо!». Мы цапались, а потом снова мирились и разговаривали.
Конец мая 1977 года. Май в том году в Кременчуге был жаркий, температура под 30 градусов. Вся рота уже почти сдала переводные экзамены с первого (теоретического) курса на второй (практический), где мы начнём осваивать вертолёты МИ-4 и будем пытаться научиться на них летать. Суббота. Вся рота, кто не в наряде и не в карауле – в увольнении. А кого не пустили, за какие-то прегрешения, тот находится в расположении роты на нашем этаже казармы. Уже прошёл обед. В казарме тихо, скучно, вымытые до блеска полы отражают свет из торцевых окон коридора. Коля стоит дневальным по роте, «на тумбочке», напротив входной двери с лестницы. На нём хлопчатобумажный комбинезон и повязка на левой руке, типа «дневальный». Коле скучно стоять «на тумбочке» на месте. Меня не пустили в увольнение, уж не помню за что. Мне тоже скучно. В одних трусах и кедах со стоптанными задниками, я прошлёпал мимо Коли попить воды из-под крана в умывальнике. Ещё ехидно спросил у Коли: «Стоишь? Ну-ну!». Коля ответил столь же кратко: «А ты не видишь? Ну-нукает он!». Я напился воды из-под крана, потом набрал её в рот и, проходя обратно мимо Коли, плеснул воду на него такой тонкой струйкой изо рта. И смылся в кубрик. Коля отлучился от тумбочки, набрал в кружку воды, спрятал её за спиной. Дождался, когда я опять буду проходить мимо, и плеснул воду из кружки на меня. А чего, жарко, никто не мешает, вот мы и развлекаемся. Я нашёл где-то в бытовке литровую банку, набрал воды и плеснул на Колю. Возле тумбочки образовалась лужица. Коля метнулся в умывальник. А я поставил банку на тумбочку и выскочил за дверь на лестницу, пролетев два лестничных марша до этажа, что под нашим. В таком виде, в трусах и кедах, меня и увидел командир нашей роты майор Матвеев, по прозвищу «Яшка-артиллерист». «Шевчук, почему в таком виде?!», - грозно спросил он. «В туалет бегу, товарищ майор!». А туалет у нас во дворе, перед казармой. «Вернись, оденься, как положено, а потом пойдёшь в туалет!», - приказал майор и пошагал по лестнице вверх, приближаясь к входной двери на наш этаж, за которой, «на тумбочке» стоит дневальный Коля. Должен стоять, по крайней мере. Но Коля в это время был занят совсем другим. Он метнулся в умывальник, набрал из-под крана почти полное ведро воды и притаился за дверью, ожидая, когда у меня лопнет терпение, и я попытаюсь вернуться с лестницы к нам на этаж. «Яшка-артиллерист» ничего не знал о таких грандиозных планах Николая. Я пропустил майора вперёд, субординация всё-таки, да и негоже перед целым командиром роты в трусах и кедах-шлёпанцах разгуливать. Товарищ майор на секунду замер перед дверью, одёрнул китель, машинально поправил фуражку (ладонью о козырёк), проверяя, симметрично и правильно ли она сидит на голове, и решительным резким движением открыл дверь на себя и шагнул в коридор казармы, ожидая истошный крик дневального: «Рота, смирно!». Так положено, мы всё-таки полувоенное училище, а не какая-то церковно-приходская школа. Яков Матвеевич уже приготовился зычно скомандовать: «Рота, вольно!», но не тут то было. Вместо положенных по уставу ритуальных команд, ему в «пальтрет» прилетело почти полное ведро воды, ведь они с Колей были примерно одинакового роста.
От увиденного меня согнуло пополам от беззвучного хохота и отбросило за створку двери, ближе к стене. Когда шум и плеск воды затих, и на пороге казармы растеклась приличная лужа, вместе со стуком выпавшего из рук Коли ведра, раздался дикий рёв майора: «Курсант …-ский! Пп-пи-пи (сплошные непарламентские выражения и междометия)! Три наряда вне очереди!!!». И командир роты, оставляя за собой чёткий мокрый след, прошагал гордо в свой кабинет. Какой чёрт принёс его в выходной день в расположение роты, мы с Колей так никогда и не узнали. Коля стоял чуть сбоку от двери, рядом на полу валялось ведро, под ногами уже приличная лужа, стекавшая аж на ступеньки лестницы. Когда я уже нахохотался в голос, вытирая сопли и слёзы, тогда я спросил Николая: «Для меня ведро приготовил?». Коля уныло буркнул: «А для кого же, не для «Яшки» же. Я думал, ты сейчас вернёшься с лестницы и получишь!». Посмеялись тихонько, всё убрали в четыре руки, подтёрли пол и лестницу досуха. Потом, когда старшина роты отвалил Коле три наряда, обещанные майором, я помогал Коле. Как-никак, я был виновником происшедшего, спровоцировал товарища на неадекватные действия против командира роты.
Мы перешли на второй курс, перебрались на аэродром Большая Кохновка и занялись тем, ради чего собственно и поступали в училище. Становились лётчиками. Осваивали потихоньку свой первый вертолёт, учились висеть на нём неподвижно, летать по кругам, прыгали с парашютом, ходили в караулы, в увольнения, заступали в наряды. Жизнь шла своим чередом. Всё у нас потихоньку стало получаться. Мы выполнили, каждый свой, первый самостоятельный вылет. У Коли нормально получалось летать, он был сообразительным и упорным парнем.
Прошёл ещё один год. Наступил июнь 1978 года. До окончания училища нам всем оставалось около четырёх месяцев. Впереди маячил выпуск. Всё шло своим чередом, но Коля ещё не знал, что впереди его ждёт «звёздный час», если можно так выразиться.
Я уже говорил, что училище наше считалось гражданским, хотя половину времени изучали науки военные. Две эскадрильи вертолётчиков, обучавшихся и выпускавшихся пилотами МИ-4, на военной кафедре изучали совсем другой вертолёт – тяжёлый МИ-6. У нас были плакаты, схемы, описания. Но самое главное – у нас была возможность хоть немного познакомиться с этой машиной на практике. Нас возили на один из училищных аэродромов – Глобино, где эти вертолёты базировались. На них учились летать пилоты, которые приходили из действующих лётных отрядов страны на переучивание в Кременчуг. На военных сборах, мы, курсанты, охраняли эти тяжёлые вертолёты в карауле и могли их видеть в работе, и что называется, хоть пощупать.
А две эскадрильи самолётчиков, обучавшихся на АН-2, должны были на военной кафедре изучать четырёхмоторный транспортный самолёт АН-12. У них тоже были плакаты, схемы, литература, но живой матчасти, самого самолёта АН-12, не было и близко. Откуда такая махина возьмётся в училище? Короче, был какой-то перекос. Курсанты, приятели с самолётных эскадрилий говорили нам: «Вам хорошо. Вы хоть живой вертолёт МИ-6 видели. А мы только картинки и схемы АН-12 изучаем!».
Училищное начальство решило исправить этот недочёт. Писали, требовали в Управлении учебных заведений ГА (гражданской авиации), мол, предоставьте нам матчасть. Их услышали. И выделили нашему училищу живой, настоящий самолёт АН-12, у которого уже заканчивался ресурс. Подобрали такой самолёт, чтобы он долетел до нашего аэродрома Большая Кохновка, сел там, и остался навсегда, в качестве учебного пособия. Почему выбрали наш аэродром? Дело в том, что во время Великой Отечественной войны на нашем лётном поле был военный аэродром. Сначала наш, потом немецкий (во время оккупации), потом снова наш. Как нам, курсантам, объяснили старшие товарищи, отцы-командиры, во время войны немцы какую-то часть лётного поля уплотнили, укатали, сделав её довольно приличной грунтовой ВПП (взлётно-посадочной полосой), для посадки и взлёта своих, более тяжёлых, чем истребители, бомбардировщиков. Действительно, потом мы, когда летали по кругам, присмотрелись с воздуха и увидели, что по лётному полю, имевшему вид прямоугольника, только с южного конца одна сторона чуть скошена. Даже трава на этой полосе чуть отличается по цвету и плотности. Или мне так показалось. Короче, полоса грунтовая действительно была. И о ней знали те, кто послал к нам самолёт АН-12, и его экипаж естественно тоже знал.
В один прекрасный летний день, когда первая смена полётов уже закончилась, а вторая смена ещё не начиналась, в небе над аэродромом Большая Кохновка раздался гул. Мы услышали мощный звук четырёх турбовинтовых двигателей АИ-20, которые установлены на самолёте АН-12. А вот он и сам – красавец! Прошёл низко над этой грунтовой полосой, замеряя время секундомером, экипаж присматривался. Самолёт пронёсся над нашими стоянками и пошёл на второй круг. Начал выполнять заход на посадку. Мы, естественно, на всё это смотрим. Нам же интересно. Такая махина, и в гости к нам. Из самолётов здесь садятся только наши училищные АН-2, да один раз прилетал М-15 (самолёт для авиа химработ, польского производства, с реактивным двигателем АИ-25 от ЯК-40).
Самолёт АН-12 сделал круг, зашёл издали и аккуратно приземлился в начале грунтовой полосы, побежал по ней, замедляя скорость, и, в конце концов, остановился на месте, звеня своими движками и винтами.
Наши начальники, технические и аэродромные, естественно заранее были предупреждены о прилёте самолёта, и ждали его. И место для стоянки ему приготовили. Ведь такую махину на грунте не оставишь. Он его колёсами шасси продавит. Заранее выбрали место для последней стоянки самолёта-трудяги. Позади нашей караулки места хватало. Он как раз мог прорулить на собственной тяге (ведь у нас на аэродроме нет такого мощного буксировщика, чтобы мог сдвинуть с места тяжёлый самолёт; хоть он без груза и с минимальным остатком топлива, но тонн 38 в нём всё-таки есть), между стоянками вертолётов МИ-8 и МИ-2. Самолёт прошёл аккуратно, зарулил за караулку, и развернулся почти на месте, встав точно на три бетонных плиты. Как раз под основные шасси и носовую стойку. Их заранее вкопали в грунт, чтобы самолёт мог спокойно въехать на них. Самолёт въехал на плиты, замер на месте, качнувшись от нажатия тормозов. Экипаж охладил двигатели и выключил их. Вскоре, после выбега, замерли винты самолёта, наступила тишина. Мы смотрели на всё это с большим интересом. Не каждый день увидишь вблизи такую «птичку». Открылась входная дверь по левому борту над обтекателем шасси и экипаж по приставленной стремянке сошёл на землю. Передали бумаги на самолёт, ключи от него, нашим начальникам. Мол, получите, распишитесь, владейте. Да, это было ценное приобретение для училища. Наши начальники осмотрели самолёт, технический состав принял его, потом закрыли «ероплан» и начальники с экипажем ушли. Возле самолёта был выставлен отдельный пост караула. А как же, столь ценная вещь теперь у нас. Должна охраняться. Помимо к нашим шести постам (ГСМ, стоянки вертолётов МИ-4, МИ-8, МИ-2, КА-26, штаб, парашютная, и гараж) добавился и этот пост, по охране самолёта.
Ну, мы поглазели на самолёт, потрогали его и разошлись. Строем на обед, наша смена уже отлетала, короче, жизнь на аэродроме продолжилась в своём привычном ритме. К полётам приступила вторая смена, а мы после обеда будем отдыхать, можно поспать в кубрике.
День подошёл к вечеру. В 17-00 в караул заступила новая смена. В лётной столовой ужин, потом то да сё, потом вечерняя поверка и отбой. У нашей эскадрильи. А есть ещё и ночная смена. По кругам над аэродромом и в зону летают те, кому положено по графику. А караул несёт охрану той матчасти, что сегодня ночью не летает. И вот, где-то после полуночи, приступил в очередной раз к охране самолёта АН-12 на новом посту, наш Коля. Лето, тёплая ночь, поэтому стоят на посту по два часа. Коля опять остался один на один с огромным самолётом. Он вообще любит всякую технику, а тут целый самолёт. Несколько раз он уже обходил вокруг него, рассматривал со всех сторон, трогал. Хорошо, что самолёт освещён светом от фонаря на столбе, что позади караулки. Спереди на самолёт падает свет фонаря, а сзади, за хвостом самолёта, сплошная темнота. Там дальше колючая проволока забора, за ним густые заросли кустов, за кустами спит мирным сном трудовое украинское село Большая Кохновка, что примыкает к нашему аэродрому.
После многочисленных обходов вокруг самолёта, рассматривания его и ощупывания, пытливый взгляд Николая упал на аварийный люк самолёта с иллюминатором в центре. Люк квадратный, иллюминатор круглый. И находится этот люк как раз над обтекателем левой главной стойки шасси. Коля притащил стремянку, приставил её к борту самолёта. Своё «ружжо», чтобы не мешало, часовой прислонил к колёсам шасси. Залез по стремянке, утопил в нишу специальный рычаг, и аварийный люк упал внутрь грузовой кабины самолёта. Но грохота всё равно не слышно, поскольку в небе тарахтят вертолёты ночной смены полётов.
Секунды, и пытливый курсант, почти что выпускник, и большой любитель всякой техники, в том числе и авиационной, оказался внутри огромного фюзеляжа. Постоял, осмотрелся, и полез в пилотскую кабину. Занял кресло командира, долго в нём вертелся, осматривал приборы (благо света от фонаря немного хватало). Пытался крутить руками штурвал, гудя себе под нос: «Гу-гу-гу-гу!», изображая гул двигателей. Трогал всякие рычаги и тумблеры. Короче, наслаждался по полной. Как любой молодой человек, хоть и не пацан совсем, попав в столь интересное место, как пилотская кабина транспортного самолёта. Коля и не запомнил, что он там нажимал и трогал. Но как потом оказалось, во вспомогательной гидросистеме ещё оставалось остаточное давление (видимо не до конца стравили), а может ещё что, я ведь устройство АН-12 не так хорошо знаю, как свой родной МИ-6. Но Мыкола случайно нажал тумблер открытия грузового люка. И в огромной плоской задней части фюзеляжа открылась рампа, через которую в воздухе сбрасывают десантную технику на парашютах, самих десантников или производят загрузку – выгрузку самолёта на земле. Если бы в небе не гудели вертолёты, то возможно Коля бы и услышал тихое шипение гидравлики или скрип открывающихся створок рампы.
Наразвлекался наш курсант, вылез из кресла и покинул самолёт, предварительно притулив аварийный люк обратно. Как он там его закреплял, не знаю, но мне потом сказал, что как-то пристроил люк. Оттащил стремянку на место, взял «ружжо» в руки и продолжил охранять вверенный ему самолёт, но, уже не обходя вокруг. А чего там смотреть, уже насмотрелся. Если бы за хвостом самолёта была не сплошная темень, то Коля, может быть, и заметил неладное. Но свет падал только спереди. Пришла смена, Коля сдал пост и со спокойной душой пошёл в караулку досыпать. Сменный часовой не был столь большим любителем техники, поэтому вокруг самолёта не обходил, а степенно шагал туда-сюда под фонарём.
Рассвело, поднялось над горизонтом солнце нового дня. Фонари потухли, часовые менялись, аэродром оживал. На стоянках вертолётов появились техники, топливозаправщик, после завтрака на полёты заявились курсанты, что будут летать в первую смену. Потом загрохотали на стоянках двигатели вертолётов МИ-4 и КА-26. Всё пошло обычным порядком.
А после восьми утра на аэродром Большая Кохновка заявилось училищное начальство из Кременчуга, посмотреть на своё новое ценное приобретение. Начальник училища, начальник военного цикла со своими замами (хунта, как мы их называли), подтянулось инженерно-техническое руководство АТБ и командование лётного отряда. Внушительная компания внимательно рассматривала огромный АН-12, спереди, сбоку, а потом пошли вокруг самолёта. Зашли ему в хвост и увидели огромный распахнутый настежь грузовой люк. Постояли, помолчали. Кто-то сказал: «Вот лётчики (в смысле экипаж), раззявы, оставили люк открытым!». Тут вмешался инженер лётного отряда: «Позвольте, я вчера принимал и осматривал потом машину после всех! Всё было закрыто!». Начальники замерли. А потом их пронзила очень правильная мысль: «В самолёте кто-то ночью был!!!». Методом опросов, допросов (обошлось без пыток на дыбе) вскоре выяснилось, и абсолютно точно, чьих это рук дело. Да и «виновник торжества» сам сознался. Начался разбор полётов, раздача «слонов и пряников». В самый разгар процедуры представители «хунты» по своей армейской привычке вообразили: «А если бы он, то есть Коля, шасси убрал, и тогда эта огромная махина сейчас бы лежала на брюхе в зелёной травке на украинском чернозёме?! А??!! Как его потом поднимать и устранять повреждения?!». Обсуждение кар, которые должны были обрушиться на бедную Колину голову, вспыхнули с новой силой. Решили не расстреливать в кустах за хвостом самолёта, а наказать властью, им данной, но в разумных пределах. Внеочередные наряды, выговор, лишение увольнения и прочее. Тем более, курсант то хороший, толковый, летает неплохо, вон технику любит, да и выпуск не за горами.
Короче, и эту ситуацию жизнь перемолола и пошла дальше своим чередом, к выпуску из лётного училища. Я потом спрашивал у Коли: « А ты не видел, что грузовой люк открылся?». Коля ответил, что не смотрел в хвост самолёта, тем более там темнота, а потом он не обходил «ероплан». Я сказал: «Хорошо, что ты двигатели не догадался запустить, если бы смог! А то бы самолёт шумом разбудил всё село!». Посмеялись. Коля говорит: «Я не такой талантливый, чтобы запустить двигатель незнакомой машины!».
Давно это было. Почти сорок пять лет прошло. А вот помнится до сих пор. Давно уже бывший курсант Коля, потом второй пилот, а потом и командир вертолёта МИ-6, покинул этот мир, но я всё равно помню этого хорошего человека, с которым довелось вместе учиться и подняться в небо над нашим первым и главным аэродромом в жизни.