Поезд Воронеж — Москва. В купе собрались четверо: выпивший мужик с двумя своими племянниками и их попутчик Тарас Гаврилыч. Вдруг сверху прямо на стол упало непонятное Существо. Откуда оно взялось, как научилось говорить на человеческом языке и к чему может привести его появление?
Читайте рассказ «Существо» Олега Молоканова, в котором обычная поездка в Москву превращается в жизненную притчу.
Поезд тронулся от станции Воронеж, сделав рывок чуть более резкий, чем положено, — и тут же на купейный столик откуда-то сверху упало существо серого цвета размером с человеческую ладонь, пористое и упругое, как каучук. Причём сразу стало ясно, что это создание одушевлённое, а не просто кусок резины. Подпрыгивая на столе, оно амортизировало удары ладошками, как самбист, но не прекращало скакать. Уголки его рта во время скачков были опущены вниз, изображая крайнюю печаль, или, можно сказать, некое философское смирение с неизбежным.
Существо так и трепыхалось бы на столе, если бы его не осадил крупной дланью Тарас Гаврилыч Мохов. Тарас Гаврилыч был сильный мужик, добрый. Всю жизнь он прожил в Воронеже, целых сорок три года. Оставив дома жену и четверых ребятишек, он в данный момент следовал в Москву со списком дел и покупок, самой Оксаной Макаровной, супругой, и составленным.
Это именно по её инициативе благоверный был отправлен на пять дней к дальним родственникам в столицу. И раз уж речь зашла об обитателях купе, представим сразу всех, тем более что остатняя троица была связана узами не менее крепкими, чем у Гаврилыча с женой.
Итак, в купе ехали дядя Федя и два его племянника, Мишка и Колька, хлопцы двадцати годков с небольшим, конопатые и светловолосые, с короткими полицейскими стрижками. Только с органами внутренних дел они не имели ничего общего. Несведущий человек принял бы Мишку и Кольку за близнецов, но нет: на самом деле это были единокровные братья, то есть братья по отцу. Двадцать три года назад у Фединого брата родился сын Мишка. Всё было благообразно и чинно, младенца торжественно вынесли из роддома — полчаса езды от Лосёвки, родной деревни описываемых граждан, — и увезли на новой «Ладе» домой. И дядя Федя был счастлив за брата, и пил водку, и стол был хороший, и все желали счастья молодым родителям. А через пару дней — хлоп! — приходит пасечная Зинка Молотюк с таким же крепышом и говорит тому самому брату дяди Феди: «Если сейчас же ко мне не переедешь — забирай дитё, как и договаривались».
Скандал серьёзный возник, не без этого. Зинка в результате вся слезах к дому почапала, а жена Фединого брата приняла ребёнка. Хлебнула, правда, лиха, посерела вся от свалившихся невзгод, но двоих детей вырастила и сейчас даже довольна. Так вот, дядя Федя и два его племянника, как и Гаврилыч, ехали в Москву — Колька тоже ведь племянник, а как же! Но ехали они по другому поводу: на свадьбу к Стеше, общей родственнице. Та подалась из Лосёвки после школы поступать в текстильный институт, поступила, окончила, а теперь вот выходила замуж. Свадьбу должны были играть в кафе, а второй день дома у молодых. Чем занимался будущий Стешин муж — дядя Федя ещё не знал, но намеревался расспросить с пристрастием: так, мол, и сяк, на что живете, какую перспективу видите и так далее. Миссия эта значилась как важная и законно фигурировала в списке его планов. Дядя Федя любил напускать на себя значимость, степенность, но мужик он был несерьёзный, и за пятьдесят лет ничего, кроме мотоцикла «Урал» с коляской, не нажил. Он на нём ездил за грибами и на рыбалку, но большую часть дней в году и мотоцикл-то стоял в сарае без дела и ржавел. Женой своей, созданием квёлым и безответным, дядя Федя помыкал как хотел. Детей у них не было.
А теперь можно и перейти к событиям, кои повлекло столь необычное падение.
Начнём с того, что дядя Федя и его племянники, разместившись в купе, ещё даже не успели толком обратить внимание на Гаврилыча — какая, по большому счету, разница, кого там подсадили. К тому же дядя Федя был под мухой. Он перед отъездом принял на посошок полтора стакана домашней самогонки и сейчас молчал. А Мишка с Колькой залезли на верхние места и шуршали там купленными в дорогу журналами.
Итак, Тарас Гаврилыч осадил Существо ладонью, и оно трепыхаться перестало. Только водит мышиными глазками из стороны в сторону.
— Это ещё что? — среагировал, испугавшись, дядя Федя.
Он было подумал, что Существо только ему одному грезится по пьяной лавочке. Но нет: в голову тут же пришла здравая мысль, что выпил-то он всего ничего, курам на смех, и после таких пустяковых доз ничего сверхъестественного соткаться из воздуха не может. Поэтому дядя Федя чётким голосом повторил вопрос, задав его уже непосредственно Существу и глядя на него без боязни:
— Это что ещё такое здесь?
Существо заговорило слегка нараспев дряблым старушечьим голосом:
— Давно уж я в этом купе езжу, касатик. Из-за малых размеров своих хоронюсь в отсеке для вещей — вон там, наверху, — заползаю в самый угол, чтобы не прибили чемоданами, и лежу. Есть ничего не ем, пить не пью и в туалет мне ходить надобности нету. Смотрю, что там мелькает в окне, — всего и делов.
Купе неестественно замолчало. Даже Тарас Гаврилыч, который минутой назад нашёлся первым, не дав Существу упасть со стола, опешил, чесал крепкую ладонь и не ронял звуков. Михаил и Николай, свесившись с полок, взирали на происходящее с некоторым юношеским беспокойством и поглядывали на своего дядьку с надеждой, что тот найдет какой-нибудь разумный выход из ситуации. А дядю Федю происходящее стало явно забавлять, чему способствовали, конечно же, самогонные пары. Он решил продолжить беседу — ну а как же? Будет потом что рассказать — да хотя бы тому же обществу за свадебным столом.
— И куда ж ты едешь?
— А куда, мил человек, я могу ехать? — создавалось полное впечатление, что слова выливаются из уст старухи, и дальнейшая информация это впечатление подтвердила. — На кой я нужен и кому? Я же тварь без роду, без племени. Научился понимать по-вашему под вагонный трёп, а дальше? Куда? На кудыкину гору! Хоть бы приютил хто!
И тут вклинился Тарас Гаврилыч.
— А почему ты говоришь «научился»? Ты что, мужик, что ли?
— Нет, — сказало Существо, потупив глазки. — Оно проще, в мужском роде-то. В общем, вы вот что. Как надоем, забросьте меня обратно наверх да занимайтесь своими делами. Не смею мешать.
— Эт ты, брат, или как там тебя, подождь, подождь чуток! — вспылил дядя Федя. — Как это своими делами? А ты что, дело не наше? Тебя как звать?
— Никак.
Тарас Гаврилыч закряхтел на своей банкетке, что-то соображая.
Дяде Феде не терпелось выместить заполонившее его чувство бессилия перед несправедливостью, и он ни за что ни про что бросился допрашивать Гаврилыча, метнув в него злой взгляд:
— А тебя как?
— Тарас.
— Это что, по-твоему, тоже дело не наше? А? Тварь одна, без присмотра, мотается по стране, как сопля в носу, а нам всем не даже не совестно, а? Куда ж мы так прикатим-то?
— Дядь Федь, ну чё ты пристал? Он тебе чё-нибудь сказал? Остынь, — осадили дядю Федю с верхней полки.
Однако в глазах у распалившегося дяди Феди уже мерцали идиотические огни, и урезонивать его сейчас было делом крайне неблагодарным. Впрочем, Тарас Гаврилыч об этом не догадывался, ибо был с ним незнаком. Он так и собирался отмалчиваться. А дядя Федя опять к нему:
— Прав я или нет, тебя спрашиваю?
В тесном купе Гаврилыч уже давно учуял запах самогонки от дяди Феди. Может быть, будь они в купе одни, Гаврилыч бы и выписал дяде Феде в бубен, но сейчас он, несмотря на тихий гнев, позволить себе такого не мог, ведь наверху было кому заступиться за пьяного. Гаврилыч, скрепя сердце, и на сей раз смолчал. А дядя Федя, видя, что беседа дров для растопки не получает, засопел и стал выпускать пары сам для себя. Глядя вверх, в пустоту, он понёс ахинею, которую несут люди, будучи мод мухой, — а именно об одиночестве, обездоленности, безотцовщине, подспудно пришивая к этому цветистому узору уголовщину, душевную пустоту и, наконец, физическую кончину отдельных божьих созданий. Он изливался не менее получаса, поедая Существо выцветшими от самогона и печали глазами. Тарас Гаврилыч не встревал: смотрел себе в окно и смотрел.
— Ты откуда родом-то? — вновь прицепился к Гаврилычу дядя Федя, когда тирада окончательно его вымотала.
И неизвестно почему, но буквально секунду спустя в купе разразился скандал. Парадоксально, но факт. Вроде бы и дядя Федя уже выпустил пары и задал достаточно миролюбивый вопрос, вроде бы и Гаврилыч был мужик беззлобный и с мозгами: он знал, что ни к чему раззадоривать пьяного, что лучше тихонько себе доехать до Москвы и распрощаться; он понимал, что историю с Существом просто так оставлять нельзя, что хорошо бы обсудить этот вопрос пусть не с дядей Федей, а хотя бы с Мишкой и Колькой — пораскинуть мозгами, что им сделать, чтобы о происходящем узнали люди науки. Нет, на тебе! Прямо будто чёрт дёрнул Тараса Гаврилыча. А может, его взбесило, что дядя Федя, совершенно незнакомый человек, ему постоянно «тыкает»? Но ведь дядя Федя был выпивши, это Гаврилыч, повторим, давно понял, — а раз так, то и себе дороже вступать с ним в перепалку.
Короче, вышло, что Тарас Гаврилыч на адресуемый ему вопрос не ответил, а повернулся к дяде Феде и сделал ему рожу: один глаз полузакрыл, другой выпучил, рот искривил в ухмылке сатира, а нос заставил опуститься впритык к верхней губе. И зубы оскалил. А зубы у Гаврилыча были кривые и желтоватые от возраста, к тому же он ещё и курил. И вы знаете, Тарас Гаврилыч поразительно напомнил дяде Феде его самого. И дядя Федя, конечно, узнав себя, тут же из себя и вышел.
— Ты, — говорит, — сейчас за своё актёрство гнилое ответишь. Слазь вниз, сынки! Ну-ка, берите мои подтяжки, вяжите его! Он у меня всю дорогу рта не раскроет!
И схватил Гаврилыча за горло. Тот быстренько сгруппировался, распрямился как пружина и заставил дядю Федю опробовать затылком дверь купе. Стряхнул за ноги уже изготовившихся к прыжку племянников, и те, как яблоки, посыпались вниз, — а сам шасть в коридор. А по коридору уже проводник спешит.
— Ох, господи Иисусе! — воскликнул вагонный блюститель порядка. — Вы что тут, драку затеяли? Полицию на вас вызвать?
Дядя Федя, весь багровый и в соплях, указал корявым перстом на Гаврилыча:
— Вот, сучок!
А Гаврилыч вещи в охапку — и к проводнику:
— Это какой-то пьяный сумасшедший. Переселите, прошу! Он же меня ночью или прирежет, или обормотам своим закажет. Он же пьяный, смотрите, пьяный, говорю!
— А ну, успокойтесь все сейчас же! По местам!
Проводник для острастки громко и длинно свистнул в свисток, а потом, повернувшись к Гаврилычу, сказал:
— Берите вещи — и со мной. А вы здесь чтоб сидели тихо! Сейчас с пассажиром вопрос решу — и с вами разбираться будем.
— А чего он!
— Тихо, сказал! И дверь в купе закройте.
Существо во время скандального события оставалось на столе, и все о нём забыли. Дядя Федя задвинул дверь, достал носовой платок, вытер лысину, нос и полез в чемодан, откуда извлек «взрослую», на 0,7 литра, бутылку водки.
— Вот жизнь проклятущая! Стешке ведь на свадьбу вёз, ну да ладно, одной больше, одной меньше... Ну и прощелыга! Попадись он мне ещё!
Дядя Федя погрозил закрытой двери кулаком и уже беззлобно, сглотнув, сказал:
— Коль, давай-ка сгоняй в вагон-ресторан за водичкой, на тебе мелочишки. Мишк, а ты открой шпроты, сальце порежь, огурчики.
Через час судьбу первой разделила вторая бутылка, выпитая в знак примирения вместе с пришедшим проводником. Когда же тот откланялся, хмельная троица стала бросать друг другу упругое Существо. «Мы тебя с собой берём!» — смеялся дядя Федя. «Будешь теперь в Лосёвке жить! Не пропадёшь!» — вторили племянники. «Да, погуляем на свадьбе — и в Лосёвку!»
Так, на ближнелюбивой ноте, может, всё бы и завершилось, если бы пьяненькому Кольке не приспичило в туалет, причём обязательно вместе с Существом. Он решил помыть им руки — а вернее, оттереть их от жирного налёта — вместо мыла. Ну и уронил его, конечно, на пол, а в туалете в поездах, знаете, в полу дырка есть для стока воды — ну и как раз туда, по иронии судьбы, что ты будешь делать! Брякнулось оно на шпалы, и о его дальнейшей судьбе никто ничего не знает.
Колька вернулся как побитая собака, но вскоре был прощён, потому что дядя Федя, впавший в невменяемое состояние, стал вообще высказывать неверие в случившееся, а племянники сошлись на массовой галлюцинации. Ну не могут жить такие твари, как Существо, на нашей грешной планете — утопия!
В заключение хочется только сообщить, что Тарас Гаврилыч миссию свою в Москве исполнил, купил и сделал почти всё, что нужно, и вернулся в Воронеж к ненаглядным своим ребятишкам и Оксане Макаровне. Дядя Федя и племянники погуляли у Стеши на диво, познакомились с новой роднёй, даже на ВДНХ на третий день гулянки выбрались. В общем, уехали полные впечатлений.
И всё-то в этой истории обернулось неплохо, вот только жаль Существо. Что с ним? Где оно может прозябать сейчас? Может, сховалось в чаще под ёлкой и как выйти к людям не знает? Беда, беда как есть! Вот что хотелось бы сказать напоследок в качестве назидания. Как это ни прискорбно, но ещё одну загадку природы проворонил Человек. Причём по собственной глупости. Одна из тайн Вселенной сама рвалась к нему в руки — и получите, как говорится, дырку от бублика! Хлебнул лишнего — не вступай ни с кем в пьяные дискуссии! А если сам стал объектом чужого внимания, спеши пройти мимо, а пройдя, сплюнь с облегчением и перекрестись!
Редактор Никита Барков
Корректор Анна Мезенцева
Другая современная литература: chtivo.spb.ru