Июньский вечер был душным, как никогда. Распахнутые фрамуги не помогали – в панельной трёхэтажке стены за день накалялись так, что за короткую летнюю ночь не успевали остынуть. В квартирах совершенно нечем было дышать.
Теперь бабушке ни до чего не было дела. Последние две недели, с тех пор, как левую сторону парализовало, лежала она почти без движения, ничего не ела, а воду пила понемногу с ложечки. Речь тоже отнялась, но слова, обращённые к ней, бабушка понимала.
Фельдшер скорой помощи, пожилая женщина с усталым лицом, уходя, сказала:
– Эту ночь она вряд ли переживёт. Сами видите: дыхание то есть, то нет. Постепенно промежутки, когда нет дыхания, будут увеличиваться. В общем, звоните. Если машина будет на месте, приедем зафиксировать смерть. А не будет машины – и так справку выдадим. Я всё сейчас запишу в журнале. Ждать нечего. Агония.
С вечера беспрестанно громыхали раскаты грома, метались в непроглядной тьме молнии.
– Сколько живу, не припомню такой грозы, – тихо сказала мне мама.
– Сколько ты там живёшь, молодая ещё, – грустно пошутила я.
С каждым раскатом грома, с каждым проблеском молнии медленными шажками уходила из бабушки жизнь. Что было в ней? О чём стоило пожалеть на пороге роковой черты? Этого бабушка уже не осознавала.
До утра в панельной трёхэтажке светилось окно. Всю ночь на кухне мы с мамой тихо говорили о бабушке, о её трудной судьбе и удивительном отношении к жизни, о её презрении к трудностям. Мы вспоминали, как бабушка любила веселиться, как замирала радостно, слушая украинские песни, как угощала всякого, кто оказывался в её доме.
Каждые пятнадцать минут мы с мамой на цыпочках подходили в спальню к кровати умирающей. Дыхание становилось всё реже. Интервалы, когда бабушка не дышала, – всё длиннее.
А за окнами громыхала гроза, небо вспыхивало змеями молний. Казалось, что стены дома сотрясаются от громовых раскатов.
Я на кухне гладила тёмно-зелёное штапельное платье – то самое, которое лежало в бабушкином смертном узелке и на которое когда-то я смотреть боялась. Слёзы капали на горячую от утюга ткань.
Бабушка умерла 12 июня 1994 года в четыре часа утра. Это было воскресенье – первый официально празднуемый День независимости России. А поскольку праздник выпал на воскресенье, то понедельник, 13-е, тоже был нерабочим днём. Люди разъехались на длинные выходные. Мама металась по посёлку, чтобы найти мастера, который бы изготовил гроб. Тело бабушки перевезли в её дом.
Я осталась с ней на весь день, пока не стали съезжаться родственники. Бабушка лежала спокойная, как будто спала. А я разговаривала с ней. «Понимаешь ты или нет, что я ничего, ничегошеньки тебе сказать не успела? Ты же для меня была как солнце. Без тебя я и себя не представляю. Слышишь?» Мне чудилось, что она улыбается уголками губ. Я думала: с ума я схожу, что ли? А потом снова говорила и говорила. Мне казалось, что она меня слышит. Ведь душа её ещё здесь. «Ты самое главное в меня заложила, бабушка. Я теперь всё знаю. Гостей надо всегда кормить. Помнишь, как ты говорила? Может, стесняется человек, хоть и голодный. А ты его не спрашивай, хочет ли он есть. Просто угощай тем, что для своей семьи сготовила, и всё. Вот я так и делаю всегда, как ты учила, бабушка. Я всё запомнила… Голубцы – обжаривать обязательно. Они тогда нежные, капуста тонкая-тонкая… Ласточки прилетели, слышишь? Уже птенцы у них вылупились. Помнишь, мы смотрели на ласточек с тобой всегда? Помнишь?... Какая же ты красивая в этом платье. Ты теперь там встретишься с Тимофеем своим. Вы с ним не встречались почти пятьдесят лет. Он нас никогда не видел, а ты ему расскажи всё-всё про нас, ладно? Пусть узнает, какие у него внуки и внучки».
Сквозь слёзы я смотрела на лицо бабушки. На нём почти не было морщин. И она по-прежнему чуть заметно улыбалась. «А ведь ты умерла, как и хотела, летом. Помнишь, как ты всегда боялась умереть зимой? Как хотела – так и получилось. Эх, бабушка…»
Рыдания душили меня. Я вышла во двор. Всё здесь было так, как при ней. Два куста сирени против окон, дикие пионы, когда-то выкопанные в лесу и посаженные вокруг погреба. Ландыши, лесные лилии – красные и жёлтые. Всё это цвело, благоухало.
А под крышей дома сновали ласточки. Они кормили птенцов. Верные одному месту, они в который раз вернулись туда, где их любили и ждали. Когда-нибудь, выполнив своё предназначение, передав мудрость рода потомкам, они отправятся в свой последний полёт. Но останется их продолжение, их дети, сохранившие память о родном гнезде, а значит, не прервётся цепочка жизни.