Глава четвертая
1
Прошла зима, наступила весна, яркая и солнечная, с заполошным птичьим щебетом и острыми листочками, настойчиво взрывающими тугие коричневые почки. Райотдел милиции загадочно молчал. Исидор Иванович продолжал болеть, и Миша по-прежнему вел уроки и возился с ребятами в своем кружке. Насчет кружка неумный циник Безуглов отчасти оказался прав. Добрая половина седьмого «а», когда выяснилось, что придется заниматься всерьез, отпала сама собой. Остались лишь самые ненасытные до новых знаний. К первоначальному ядру кружковцев присоединились ученики других классов. Тем более, что помимо дифференциальных уравнений, новый учитель обучал еще приемам диковиной самообороны без оружия.
Школьное начальство, родители учеников были весьма довольны новым учителем. Детей с улицы вытащил. Одни стали учиться лучше, другие увлеклись спортом, главное, не курили по углам, не пробовали тайком самогон, не дрались почем зря. Хотя нет, дрались, да еще как! Михаил Васильевич хорошо разбирался в том, кого и чему следует учить. Если умственных способностей не хватало, находил применение физическим данным. По вечерам, в школьном спортзале происходили странные вещи. Окажись там в этот момент посторонний, он решил бы, что ему мерещится. Спьяну ли, или от переутомления — неважно. Важно, что обычный человек не способен размазываться в пространстве, будто теплое масло по хлебу.
Однако посторонних на этих занятиях почему-то не оказывалось. Але тоже ничего не было известно об этом, как и не знала она по-прежнему, откуда пришел Миша в Малые Пихты и что за события изуродовали его тело причудливыми шрамами. Несколько раз Аля пыталась начать разговор на эту тему, но супруг умело ускользал от ответа на прямые вопросы, а намеков и вовсе не замечал. Даже космическими сказками перестал ее баловать, как отрезало. Видимо, рассказывал их теперь своим кружковцам. Как опытный педагог Аля понимала, что глупо ревновать учителя к ученикам, как любящая женщина — не могла не нарадоваться, что ее мужчина нашел себе место в жизни, как человек внимательный и чуткий замечала, какими глазами смотрят на Мишу другие женщины в учительской. Даже пожилые замужние матроны. И радовалась, что тот не обращает внимания на эти взгляды.
За весной пришло лето. Детей отпустили на каникулы. Учителей — в отпуск. Аля всю весну ждала этого, заранее решив, что они с Мишей отправятся к дяде Илье на заимку. Спать на сеновале. Удить форель в стремительных горных речушках. Купаться на закате в мелководном, прогретом дневным зноем озере. Помогать Илье Семеновичу подсчитывать летнее поголовье маралов и лосей. Увы, этим планам не суждено было сбыться. В начале июня Миша сообщил, что ему нужно съездить в Нижнеярск на неделю-другую, раздобыть радиодетали для кружка и кое-какое оборудование для запланированного длительного туристического похода с кружковцами. Але не хотелось отпускать его от себя даже на полдня, но она понимала, что удерживать мужика возле юбки — себе дороже. Пусть потешится. А когда вернется — летние короткие ночи станут еще слаще. Может, они с Мишей еще успеют и на заимке пожить.
Коротая разлуку в ожидании, Аля развлекала себя мыслями, что жизнь ее дошла до сказочного «и жили они долго и счастливо» и что ей никогда не надоест этот удивительный, самой судьбой подаренный, мужчина. Пусть чужой, непонятный, но до мельчайшей жилочки родной, близкий, любимый. Сейчас даже представить было трудно, что когда-то Алевтина Казарова жила одна-одинешенька, не зная ни пристального, до дна души пробирающего мужского взгляда, ни ласковой тяжести руки, ни веского слова в пустяковом споре. О если бы только можно было, она целовала бы его шрамы день и ночь, не отвлекаясь на разную житейскую ерунду. Целовала бы, да вот он уехал, а она целыми днями слоняется по дому, изнывая от безделья. Даже хлопоты по хозяйству, благодаря стараниям супруга, отнимают теперь не так уж и много времени. А безделье чревато необдуманными поступками.
Так повелось, что спали они с Мишей в ее комнате, а занимался он в — отцовской. По молчаливому уговору, кабинет Вадима Андреевича Казарова, который до появления ночного гостя был почти что мемориальным музеем, стал теперь рабочим кабинетом Михаила Васильевича Скоробогатова. Верная прежней привычке, Аля никогда не заглядывала туда. Даже уборку новый хозяин кабинета делал сам. Но день шел за днем, а Миша все не возвращался из областного города. Как он там? Где остановился? Чем питается? Позвонить бы, узнать, но куда? Хоть бы телеграмму прислал: жив, здоров, люблю. Впрочем, он ни разу не сказал ей заветного этого слова, она лишь сердцем, всей кожей чувствовала — любит.
Ожидание было мучительным. Алю одолевала бессонница. И вот, промучившись до полуночи, она нарушила самой же установленное табу и вошла в бывший отцовский кабинет-музей. В нем царил идеальный порядок. Книги и тетради, некогда принадлежавшие Вадиму Андреевичу, стояли на своих местах. Стояли так, словно никогда и не жил здесь никакой Миша. Впрочем, и гроссбухи Михаила Васильевича были тут же, отделенные от книг Алиного отца пухлой картонной папкой. Словно сомнамбула, по наитию Алевтина вытащила именно эту папку. Опустилась в старое плетенное кресло, положила папку на колени, едва прикрытые подолом легкомысленной комбинашки — ради Миши купила, чтобы казаться еще соблазнительней — и потянула за тесемки, аккуратно завязанные бантиком.
В папке оказались чертежи и таблицы, непонятные Але с ее филологическим образованием. И еще — рисунки, цветные и черно-белые. Много рисунков, сделанных в разной технике: акварельных, карандашом, углем, пастельными мелками. С фотографической точностью воспроизведены были на них планеты и луны, неземные созвездия, обрамленные круглыми, овальными, прямоугольными иллюминаторами, немыслимые ландшафты, невиданные растения, невероятной сложности и изысканного исполнения механизмы, кошмарные твари с клешнями, жвалами и пилообразными челюстями. И округлая голова существа с синими щупальцами вместо волос и голубыми глазными яблоками, в центре которых бездонными щелями зияли узкие зрачки. Это была «мама» Малыша из Мишиной сказки.
Сказки ли?..
Аля вздрогнула, наткнувшись на свой портрет — не тот, первый, который давно оправила в рамку и держала у кровати на тумбочке, а другой, в полный рост и... без одежды. Она невольно сравнила свое изображение с изображением щупальцеволосого создания. Как ни парадоксально, между ними было что-то общее. Аля никак не могла понять, что именно. И вдруг осенило. И тот и другой рисунок сделаны с натуры. Наивная книжная дурочка, она-то была уверена, что Миша гениальный художник, обладающий невероятно богатой фантазией, ярким, детализированным воображением... Полная чушь. У него просто фотографическая память, верный глаз, и великолепная мелкая моторика изуродованных, покрытых шрамами рук.
Взбудораженный бессонницей и удивительным прозрением мозг тут же подсунул Але нужные аргументы. Мише невероятно скучно читать художественную литературу. Почему? Потому что ее чтение подразумевает работу воображения. Зная, что любимый увлекается космосом, Аля принесла ему как-то из библиотеки несколько фантастических книг. Выбрала самых лучших авторов, каких знала. Уэллс. Брэдбери. Ефремов. Стругацкие. Польский писатель Лем. Увидев на обложках изображения планет и космических кораблей, Миша впился в тексты глазами, но через несколько минут с негодованием поочередно отшвырнул красочно оформленные томики. Пораженная, Аля спросила — почему? Сама-то она фантастику не любила, считая, что та отвлекает детей от серьезной литературы. Лишь для Мишиных «сказок» делала исключение. «Это все неправда! — выкрикнул он в ответ. — Глупый обман! Они ничего не знают!» Насилу она тогда его успокоила, так он расстроился.
Боже, какой же слепой курицей она была! Давно пора было сообразить, что все эти истории про лихие набеги межпланетных контрабандистов, про схватки между звездными флотами, про мальчика, которого похитили неведомые чудовища и приютила пахнущая морской капустой «мама» с синими щупальцами на голове, — не хитроумная выдумка, а подлинные воспоминания. Красные, голубые, фиолетовые джунгли, пустыни, состоящие из золотого песка, радиоактивные болота, города напоминающие мрачные утесы, и утесы, похожие на заброшенные города, как бы это невероятно ни звучало, Миша видел собственными глазами. И не сказки он рассказывал, а реальные события из своей жизни. Самой дорогой для нее жизни... Как же она не понимала этого? Достаточно было посмотреть на его шрамы. Где на Земле заработаешь такие?
Она снова перебрала рисунки, поневоле задерживая взгляд на изображениях отвратительных чудовищ. Это они кусали Мишу, рвали его тело страшными когтями. Это побывав в их клешнях и лапах, он сумел остаться в живых. Это в борьбе с ними он обрел нечеловеческую ловкость. Это звездный огонь опалил его правую щеку. Это космическая война сделала его мозг поразительно гибким и восприимчивым, а мышцы — способными почти мгновенно перенять любой навык. И пройдя сквозь кромешный межзвездный ад, Миша выжил и вернулся на Землю. Неужели же только для того, чтобы встретить ее, простую поселковую учительницу Алевтину Казарову, тихо отцветающую в тени одиночества?..
В последнем Аля уже не могла быть уверенной. То ли от этих кошмарных изображений, то ли от бессонницы она вдруг почувствовала дурноту и поняла, что не может больше оставаться одна. Ей нестерпимо захотелось ощутить рядом другого человека, кого угодно — бабу Маню, участкового Марьина, первого встречного... Забытое было одиночество набросилось на нее, как давешние нарисованные монстры, грызло заживо, выкручивало суставы и лупило в виски с нестерпимым, все ускоряющимся ритмом. Аля отбросила альбом, выбежала в сени, выскочила на улицу, забарабанила в ближайшие ворота, за которыми завыл, зашелся в истошном лае цепной пес.
Хлопнула дверь. Тело Али вдруг стало ватным, словно вместо живой и сильной «учителши» осталась лишь кукла в человеческий рост, сшитая на потеху публике. Да никакой жизни никогда не было и не будет в нелепой этой оболочке. Аля попыталась было ухватиться за почтовый ящик, но тот оторвался, не выдержав нагрузки, и она сползла на траву. Сознание медленно растворилось в космической пустоте...
Очнулась Аля в удобной, хоть и не своей, постели. Над ней хлопотала баба Маня: похлопывала по щеке и тыкала в губы горячим краем пиалы. Аля машинально глотнула. Терпкий травяной отвар потек по пищеводу, согревая, растапливая словно заледеневшее горло, растекаясь по желудку ласковым теплом.
— Вот и молодец, вот и умница, — похвалила ее баба Маня. — Пей, деточка, тебе в твоем положении полезно травки, уж я-то знаю...
Аля едва не поперхнулась, глянула заполошно.
— А и нечего дергаться, милая, — принялась увещевать ее соседка. — Ничего страшного не стряслось. Беременна ты, девонька, как и положено мужней жене. Ребеночек у тебя будет.
2
Афронт, полученный от русички Казаровой, подействовал на физрука Безуглова болезненнее, чем он полагал. До последнего времени судьба была благосклонна к нему. Если не считать старенького преподавателя физики и математики Исидора Ивановича Свешникова, безобидного любителя заложить во внеслужебное время за воротник, других соперников за женское внимание в педагогическом коллективе Малопихтинской средней школы у физрука не было. А какой из старика соперник здоровенному тридцатилетнему холостяку? Отъявленный бабник, Владик Безуглов свободно пасся на несжатой ниве женской обездоленности.
Любить физрук не умел, однако суррогатом этого святого чувства пользовался без всякого зазрения совести, не брезгуя порой и замужними. Ухаживал Владик красиво. В разумных пределах проявлял щедрость. Неутомимо оттачивал навыки плотской любви. Времени и сил на завоевание женских сердец не жалел, но, приближая желанный миг обладания, исподволь присматривался к следующей жертве. При этом старался не нарушать равновесия в женском коллективе, умудряясь обставлять свои ухаживания таким образом, что никому и в голову не приходило считать его записным донжуаном. И вот что характерно — каждая следующая жертва безугловского сладострастия полагала себя «его единственной и неповторимой».
Не вышло у физрука только с русичкой. Алевтина Вадимовна разгадала его маневры еще на самых дальних подступах. Безуглова это не обескуражило. Он временно отступил, выбрав объект посговорчивее, но окончательно от планов завоевания неприступной крепости не отказался. Расчет малопихтинского Казановы строился на знании женской психологии. Какой бабе хочется остаться старой девой? Любая из них, даже безнадежная дурнушка — а Владик не брезговал и дурнушками, — мечтает провести хотя бы один-единственный романтический вечер в обществе хорошо сложенного, неутомимого в любви и тонко понимающего потребности женщины любовника. Вот и Алька Казарова, как он полагал, должна была рано или поздно рухнуть к его ногам.
Нет, Владик Безуглов не собирался пускать дело на самотек. Зоркий глаз завзятого сердцееда подмечал малейшие признаки кризиса в личной жизни неуступчивой русички. Дабы оценить его глубину, физрук время от времени подпускал пробные шары, проверяя готовность крепости к сдаче, используя даже агента влияния — историчку Нину Петровну, не погнушавшись слегка приударить за ней. Мимолетная интрижка с давно и прочно замужней Володиной Безуглову была не нужна. Ухаживал он за ней настолько топорно, что историчка сама вызвалась устроить его женитьбу на холостой русичке, которую полагала своей близкой подругой. Увы, этот пробный шар вышел несколько шероховатым. Алевтина Вадимовна и слышать не хотела о том, чтобы выйти замуж за Владислава Юрьевича. Осаду опять пришлось временно снять.
Вскоре физрук начал подмечать изменения в поведении русички. Взгляд ее все еще оставался задумчивым, но в этой задумчивости постепенно истаивала безнадежная печаль девки-вековухи. Спину Казарова держала прямее прежнего, плечи словно освободились от тяжкого, хотя и привычного груза. После уроков Алевтина Вадимовна больше не задерживалась, а по дороге домой старалась заскочить в магазин, чтобы накупить, как говаривали в поселке, «городской еды». Даже менее опытному в таких делах человеку стало бы ясно, что в личной жизни этой милой, ладно скроенной молодой женщины наметился прогресс. Тем паче эти перемены не укрылись от физрука, державшего неуступчивую коллегу под постоянным прицелом.
Подмигиваниями и туманными намеками Владик попытался вызвать Алевтину на откровенность. Не удалось. Тогда, подстрекаемый дьяволом уязвленного мужского самолюбия, он решил подпустить пробный шар особого свойства. Он подговорил поселкового дурачка Тузика подстеречь вечерком строптивую «учителшу», попугать ее слегка, сбить спесь, заставив умолять о помощи. Вот тогда он, товарищ Безуглов, настоящий спортсмен и красивый мужчина, и выступит на сцену в роли отважного королевича Елисея или этого, как его... Мизгиря. Физрук вспомнил, что играл эту роль в школьной постановке по сказочной пьесе Островского. Почему бы не сыграть ее снова? А Тузик отлично справится с ролью Лешего. Сможет ли после своего «чудесного избавления» русичка остаться с Мизгирем все той же островской Снегурочкой? Вряд ли... Разумеется, Безуглов всерьез не рассчитывал, что Казарова немедля бросится к нему на шею, но сама возможность хоть на миг ощутить свою власть над нею пьянила его.
Накануне «спектакля», Безуглов заскочил к Тузику, который жил неподалеку от дома Казаровой, в покосившейся избе. В качестве гонорара физрук принес бутылку водки для тузиковой матери-алкоголички, а самому исполнителю роли «лешего» — пригоршню «Раковых шеек». Тузика дома не оказалась, но обрадованная подношением старуха заявила, что сын куда-то ушел. Это несколько обескуражило Владислава Юрьевича, но назначенный час приближался, и он поспешил занять заранее выбранный наблюдательный пункт между приткнувшимся к забору грузовиком и громадным амбаром. Тузик пока не появлялся, и физрук уже собирался махнуть рукой на свою затею, как из темного переулка вдруг вывернули пьяные в дугу зверообразные... лешие. Во всяком случае, неизвестные походили на этих сказочных чудищ куда больше нескладного худощавого дурачка.
Безуглов поздравил себя с невиданной удачей. Теперь ему не придется дожидаться необязательного «наемника». В роли леших прекрасно выступят эти пьянчужки. Тем более что почти одновременно с ними на сцене появилась и невольная исполнительница роли Снегурочки. Даже в слабом свете, сочившемся из окон ближайших домов, было видно, как хороша она в своем полурастегнутом полушубке, ладно облегающем ее стройное, крепкое тело. Ночная темень и безлюдность улочки поневоле наводили на игривые мысли безнаказанно позаигрывать с симпатичной бабенкой. Во всяком случае, зверообразные пьянчужки исключением не стали. Они немедля преградили Казаровой дорогу. Недолго думая, самый наглый из них что-то угрожающе пробормотал и ухватил женщину за отвороты полушубка.
У притаившегося Мизгиря перехватило дыхание. Уж слишком лихо взялись за Снегурочку лешие. Однако, к немалому его смущению, Казарова и не подумала звать на помощь. Да и вообще события начали разворачиваться совсем не по сценарию. Похоже, что вошедшие в раж актеры второго плана собирались надругаться над примой, а у исполнителя главной роли враз пропало желание вмешиваться. Владик мог с утра до вечера любоваться в зеркале своей рельефной мускулатурой, но настоящими бойцовскими качествами не отличался. Сообразил, что теперь физрук Безуглов для насильников лишний свидетель, а вовсе не отважный витязь. Сунься он сейчас, лешие могли и ножичком пырнуть. Доказывай потом у райских врат, что намерения у тебя были самые благородные.
То, что произошло дальше, больше всего походило не на спектакль, а на кошмарный сон. Совершенно неподвижный морозный воздух без всякой видимой причины свился в бешено крутящийся снежный вихрь. Вернее — это выглядело как вихрь. Когда сгусток взметенного снега пересек бледное пятно света из окна ближайшей избы, Владик успел разглядеть сверкающий шар, ощетинившийся то ли крючьями, то ли ножами. Окутанный снегом шар наскочил на алкашей, намотал их на крючья и умчался в беспросветную мглу Заовражья. Миг — и в проулке не осталось никого, кроме все еще барахтающейся в сугробе русички и окаменевшего от ужаса физрука.
Считая себя атеистом, Владислав Юрьевич в церковь не ходил, но суевериями с детства был напичкан по самую макушку. И после случившегося старался обходить Алевтину Вадимовну стороной. Кто ее знает, эту живущую на отшибе ведьму. Вдруг ее стережет нечистая сила? Безопаснее было переключить внимание на других, не столь строптивых коллег женского пола. Однако всего через несколько дней в школе появился новый физик, и планы школьного Казановы вновь переменились. Физик оказался высоким, широкоплечим сероглазым мужчиной среднего возраста. Позвоночник, правда, слегка искривлен — правое плечо чуть ниже левого, — но рукопожатие по-мужски крепкое. Уж в этом-то физрук разбирался.
И если по части физической красоты еще неизвестно, кто из них двоих выглядел привлекательнее, то глаза незнакомца были куда опаснее. Опытный ловелас, Безуглов хорошо понимал, что такими вот дымчатыми халцедонами и вырезают в женских душах самые прихотливые узоры. Едва Михаил Васильевич Скоробогатов переступил порог учительской, как все ее женское население потянулось к нему, будто подсолнухи к солнцу. Заметил это не только физрук, но и русчика. И по тому, как запунцовели ее щеки, Владислав Юрьевич определил, что этот блондин и есть ее избранник. И с этого момента Безуглов стал искать случая устранить соперника. Не потому даже, что тот сожительствовал с неуступчивой ведьмой Казаровой, просто наличие в поселковой школе второго дамского любимчика — это уже перебор.
К своим педагогическим обязанностям физрук относился с прохладцей, к тому же не любил выскочек. А новый классный руководитель седьмого «а», похоже, был из их породы. Уж чересчур рьяно он взялся за дело. В считанные недели подтянул отстающих учеников, причем не только по своим предметам. Организовал неслыханный в Малых Пихтах кружок астрономии и космонавтики, куда поначалу записались даже отъявленные двоечники. Охотно участвовал в педсоветах и собраниях, высказывая порой весьма неожиданные идеи. И как ни странно — идеи эти нравились всем, даже этой старой перечнице, Корнелии Степановне, которая в присутствии нового физика расцветала, словно майская роза.
Конечно, без мелких шероховатостей в работе начинающего учителя не обходилось, но они, казалось, лишь оттеняли его безупречность. И это выводило Безуглова из себя. Не верил он, что за душой этого херувимчика не водится разного калибра грешков. Сам был небезгрешен. Окажись новый физик неказистым плюгавым мужичонкой, физрук относился бы к его трудовому энтузиазму снисходительно, но простить превосходство по части мужского обаяния не мог. Ну не бывает так, чтобы и красив, и умен, и трудолюбив, и при этом ни одного темного пятна в биографии.
Вот на биографии Владислав Юрьевич и решил сосредоточиться. В поисках компрометирующего материала он ухитрился краем глаза заглянуть в личное дело Михаила Васильевича. В тощей картонной папке ничего интересного не обнаружилось. Разве что — анкета, из которой следовало, что родился товарищ Скоробогатов в Ленинграде, родных потерял во время войны, был эвакуирован в Нижнеярск, жил в детском доме. После Победы вернулся в город на Неве, где и находился до последнего времени.
Зачем он опять приехал в Малые Пихты и каким образом познакомился с учительницей русского языка и литературы, в анкете, само собой, сказано не было. А это-то и интересовало физрука больше всего. Он чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна. Владиславу Юрьевичу повезло. Председательница школьного месткома Володина выделила ему туристическую путевку в Ленинград. Было бы глупо не воспользоваться возможностью разузнать что-нибудь об одном из его уроженцев.
3
Молодая, только после медучилища, поселковая фельдшерица подтвердила поставленный бабой Маней «диагноз», но она же и успокоила. Беременность Али пока была в самом начале, не больше двух недель. Рекомендовала побольше двигаться, чаще дышать свежим воздухом, хорошо питаться, поставляя зародышу весь необходимый «строительный материал». И не нервничать. Последнюю рекомендацию выполнить было сложнее всего. Миша вот-вот должен был вернуться из Нижнеярска, а «мужняя жена» не знала, как преподнести ему эту новость. Обрадуется он? Испугается? Останется равнодушным? Полюбит ли их общего ребенка? Чтобы узнать это, нужно увидеть его глаза, которые порой были красноречивее слов.
Не окажись в ее чреве комочка слизи, из коего, если все пройдет благополучно, через девять месяцев появится крохотная копия Миши, Аля не стала бы всерьез задумываться обо всем этом. А теперь приходилось думать не только о собственном счастье. Дочь профессора Казарова всегда считала, что как ни велика любовь мужчины и женщины, она отодвигается на второй план, едва появляется плод этой любви. И родители обязаны на годы вперед обеспечить своему малышу уют, покой, сытость и безопасность. Да и что такое любовь, как не уловка эволюции, призванная обеспечить продолжение рода?
Не о любви теперь следовало думать, а том, что они смогут дать своему малышу. Будет ли у него нормальная семья? Аля честно попыталась разобраться в том, кто же такой на самом деле отец ее будущего ребенка? Вот если взглянуть на Мишу непредубежденно, без всякой фантастики — бродяга без роду, без племени. Человек без паспорта, который в любую минуту может оказаться обыкновенным беглым зэком. И не помогут ни хорошие отзывы малопихтинских учителей, ни детское знакомство с участковым, старшим лейтенантом Марьиным. Придет из Мирного милицейский газик, наденут на милого наручники и увезут. А если он не даст себя увезти, разметает вихрем милиционеров, как сделал это с тремя алкашами зимой — Аля ни минуты не сомневалась, что спас ее тогда именно Миша, хотя они никогда об этом не говорили, — так выйдет еще хуже.
Неужели придется остаться одной с дитенком на руках? Горемычной матерью-одиночкой. Теперь поневоле думалось, что зря она потащила тогда Мишу к участковому. Может, следовало спрятать любимого до поры до времени у дяди Ильи на заимке? Кто бы стал интересоваться постояльцем лесника? Малые Пихты не столица. Режимных предприятий не имеет. До государственной границы несколько тысяч верст. Если Миша не беглый, серьезных претензий у власти к нему быть не должно, а для нее, Али, он хорош и такой, какой есть. Жили бы себе потихоньку. Пусть бы даже и выздоровел Исидор Иванович, нашлась бы для Миши другая работенка. Он вон какой рукастый да головастый. Мог бы пойти на рудник, поступить на заочное отделение горного техникума, получить специальность.
Да такого бы и в институт взяли. Пусть для начала пришлось бы школу рабочей молодежи окончить, ради аттестата. В конце концов, при Мишиных способностях ему ничего не стоит сдать экзамены экстерном. Да и кто сказал, что на Малых Пихтах свет клином сошелся? Могли бы и в Нижнеярск переехать, а то и — в Новосибирск. А там Академгородок. Вдруг пригодятся сведения обо всех этих космических кораблях и империях? Даже наверняка пригодятся. Жаль только, посоветоваться не с кем. Кому расскажешь? Поднимут на смех. И сама-то она не очень уверенна, что рассказы и рисунки возлюбленного супруга — не плод его больного воображения. Вернее, она-то почти уверенна, но доказательств у нее никаких. Разве что метаморфа. Таких игрушек на Земле наверняка не делают.
Так размышляла Алевтина Вадимовна, сидя у окошка на закате летнего дня, когда во дворе закудахтали куры и чьи-то быстрые шаги прошуршали по траве. Не мужские — это Аля поняла сразу. Мелкие, семенящие. Наверное, кто-то из соседей пожаловал, вернее — соседок. За солью или за спичками, а может — просто так, лясы поточить.
Стукнула дверь, и сразу раздался резкий и неприятно высокий голос Нины Петровны:
— Аленький! Ты дома?!
Господи, как только ребята в школе ее вопли переносят? Не даром же кличут Пожарной Сиреной...
— Дома, Ниночка Петровна, — нехотя откликнулась хозяйка дома.
Поднялась навстречу. Пожарная Сирена ввалилась на кухню — толстая, раскрасневшаяся, запыхавшаяся.
— Ах ты бедняжка моя! — немедленно запричитала она. — Сидишь в одиночестве. Скучаешь...
Аля собрала все наличные силы, спросила со всевозможной приветливостью:
— Квасу хотите, Ниночка Петровна? Или, может быть, — чаю?
— Только не чаю! — выдохнула та. — Жара стоит несусветная, будто и не в Сибири живем. У нас еще что, говорят под Нижнеярском тайга горит, весь город в дыму!
Аля поставила перед ней большую кружку, налила квасу из трехлитровой банки, которую всего полчаса назад принесла из погреба.
— Как же так — в дыму, — проговорила она. — Там же Миша!
— Да ничего с твоим Мишей не сделается, — отмахнулась историчка. — Тебе сейчас о себе нужно думать, дорогая...
— А что мне о себе думать? — вяло проговорила Аля. — Я дома сижу, бездельничаю.
— Э-э, милая... — Володина осуждающе покачала головой, словно Аля была ее ученицей. — Женщине в наше время завсегда о себе думать нужно.
Алевтина обреченно кивнула. Похоже, Пожарная Сирена всерьез намеревалась обрушить на нее очередную порцию афоризмов житейской мудрости.
— Теперь есть кому обо мне думать, — на всякий случай уточнила Аля.
— Михаил Васильевич мужчина, конечно, интересный, но, если хочешь знать мое мнение, не пара он тебе.
— Это решать только нам с Мишей, — напряженно сказала Алевтина, а про себя подумала: черт бы тебя побрал с твоим мнением. И чего приперлась, спрашивается? Подругу навестить, скучающую в одиночестве? Так не по тебе же скучающую... Ну ладно, навестила, выполнила моральный долг — и ступай себе с богом.
Однако Володина не спешила уходить. Наоборот. Поерзала на табурете, усаживаясь поплотнее.
— Да-да, конечно, — пробормотала она. — Знаешь, я давно хотела поговорить с тобой, Аленький, — продолжала она. — Да все как-то не получалось... Школа, хозяйство... Да и ты с некоторых пор стала домой спешить...
Историчка нервно хихикнула и испуганно прикрыла грубовато накрашенный рот пухлой ладошкой.
— О чем же?
— О вас! — сказала Володина, не смущаясь откровенной скукой, прозвучавшей в голосе собеседницы. — О Михаиле Васильевиче и о тебе... Ты только не обижайся, Аленький, но, понимаешь, неопределенность ваших отношений бросает тень на наш коллектив...
Аля недоуменно уставилась на нее.
— Это в каком же смысле, Ниночка Петровна?
— Вы же учителя, милочка! — назидательно продолжала Пожарная Сирена. — Дети смотрят на вас. Берут пример.
Это было уже слишком.
— Как же так, бросает тень?! — с яростным недоумением осведомилась Аля. — Половину учебного года — не бросала, а теперь — бросила? Когда Миша поднимал успеваемость в классе — не бросала. Укреплял дисциплину — не бросала. Организовывал кружок — не бросала. А из-за того, что мы с ним пока по объективным причинам не расписаны, значит, бросила?!
— Погоди-погоди, не кипятись! — Историчка замахала на нее ладошками. — Претензий к Михаилу Васильевичу, как к педагогу и общественнику, да и к тебе тоже — у нас нет, но учителя советской школы должны быть безупречны в моральном отношении. Иначе как им доверить ребят?!
Спорить с этой общественницей, председательшей месткома было бесполезно, и Аля только вяло огрызнулась:
— По-твоему — мы аморальны, Ниночка Петровна?
— Ну-у, я бы не ставила вопрос так остро, но ты вспомни, дорогая, у тебя это уже не первый случай в жизни, когда ты живешь с мужчиной не расписанной...
— А вот это никого не касается! — всерьез разозлилась Алевтина.
— Прости, Аленький! — пошла на попятную Пожарная Сирена. — Не стоило, об этом говорить, конечно, но, поверь, душа за тебя болит, ей богу. Нескладная ты какая-то... Вечно привечаешь каких-то бродяг...
— Миша — не бродяга, — устало проговорила Аля, которая порой терялась от такой самозабвенной бесцеремонности. — Он — мой муж.
— Муж, объелся груш... — пробурчала Володина. — Может, и правильно, что вы пока не расписаны. Подумай хорошенько. У нас в поселке есть достойные кандидаты. Владислав Юрьевич, например...
— Ах, Владислав Юрьевич! — вскинулась Аля. — Это он тебя подослал?!
Овечье лицо исторички сделалось бледным, как полотно.
— Как это — подослал?! — с ужасом спросила она. — Когда?!
— Уж не знаю, когда, — со всем возможным для себя сарказмом произнесла Аля. — Вам виднее, Ниночка Петровна. Нашли за кого сватать! За стопроцентного кобеля, который ни одной юбки в нашей школе не пропустил. А может, он и к тебе подкатывался, а, Ниночка Петровна?
Володина сползла с табурета, едва удержавшись на ногах, попятилась к выходу.
— Да что ты такое говоришь, Аленький... — пролепетала она. — Как тебе такое только в голову взбрело...
— Знаете, как это называется, товарищ председатель месткома? — продолжала наседать на нее Алевтина. — Сводничество, вот что это такое!
— Бесноватая! — взвизгнула Пожарная Сирена и выскочила за дверь.
4
Оставшись одна, Аля устало опустилась на табурет. Визит Володиной выбил ее из колеи. И чего это историчка так заботится об этом бабнике, Безуглове? Он волочится за каждой юбкой, однако аморалку эта пухлозадая общественница шьет почему-то им с Мишей. Ну не зарегистрированы, подумаешь... Выдадут Мише паспорт — зарегистрируемся. И все будет как у людей. Лишь бы он поскорее вернулся... Тревожно как-то на душе, будто сгущается что-то в теплом вечернем воздухе. Дым от таежных пожаров? Ну так до них километров пятьсот, не меньше... Вот же дура эта Ниночка Петровна, разбередила душу...
В завучи Пожарная Сирена метит, вот что. Не может дождаться, карьеристка, когда Корнелия Степановна на заслуженный отдых уйдет. Упаси боже Малопихтинскую школу от такого завуча. Корнелия Степановна Корнеева происходила из семьи потомственных русских интеллигентов, земских учителей, еще задолго до революции отправившихся в сибирскую глушь, чтобы учить грамоте крестьянских детишек. К сожалению, она была бездетной и последней в своем роду. Уйдет Корнелия Степановна на пенсию, и из Малопихтинской средней школы выветрится привносимый ею дух педагогического творчества и даже некоторого вольнодумства. А жаль...
Солнце уже опустилось за частую гребенку далекого бора. Сумерки сиреневым молоком пролились на окраину поселка. Вдруг стукнула калитка и двор пересек неясный мужской силуэт. Миша! Аля вскочила, бросилась к двери, мигом позабыв о нерадостных своих мыслях. Все вытеснило одно безбрежное счастье снова увидеть его, прижаться, расцеловать серые любимые глаза... Хорошо, что догадалась сорвать со спинки стула ситцевый цветастый халатик, нацепить его, с трудом попадая в рукава. Шаги раздавались уже в сенях — твердая поступь, уверенного в себе мужчины. Аля отдернула щеколду, толкнула тяжелую, сшитую широкими плахами дверь. И отступила, машинально скомкав ворот халатика на груди.
— Приятно, когда тебя так встречают! — пророкотал гость бархатным баритоном завзятого сердцееда. — Здравствуйте, Алевтина Вадимовна!
Она невольно окинула взглядом переступившего через порог мужчину. Выглядел тот импозантно. Современная городская прическа. Подбородок с ямочкой, как у певца Евгения Мартынова. Постриженные скобкой усы. Бежевый пиджак модного покроя, в тон ему расклешенные брюки. Круглоносые — зеленые с красным — туфли на высоком каблуке. В распахнутой на груди голубой нейлоновой рубахе курчавятся волосы. Аля почувствовала, что к горлу подступает тошнота — так неприятен ей был этот незваный вечерний гость, — невольно отступила к своей комнате, скрылась за дверью, и уже с безопасного расстояния осведомилась:
— Чем обязана поздним посещением, Владислав Юрьевич?
— Да вот, зашел поболтать, как коллега с коллегой, — с обычным самодовольством отозвался физрук. — Не прогоните, Алевтина Вадимовна?
— Прогоню, — сказала она. — Мужа нет дома.
— Знаю, знаю... — не смущаясь негостеприимным тоном хозяйки, проговорил гость. — В Нижнеярске он. Забота о подрастающем поколении и все-такое прочее... Только почему — муж? Насколько мне известно, вы еще не оформили ваши отношения.
— Как бы там ни было, вас это не касается. — процедила она.
— Разумеется, Алевтина Вадимовна, — легко согласился физрук, проходя на кухню и поставив что-то со стуком на стол. — Если не трудно, сообразите какую-нибудь закуску.
— Я не собираюсь с вами выпивать, Владислав Юрьевич, — резко сказала Аля. — Будьте любезны, покиньте мой дом. Мне пора спать.
— Да я бы с радостью, — неискренне произнес он, — но долг не позволяет.
— Какой еще долг? — насторожилась она, роясь в платяном шкафу в поисках какого-нибудь затрапеза. Уж если выставлять незваного гостя, то в одежде, исключающей любую двусмысленность. Аля вытащила застиранные, обвисшие на бедрах треники с пузырями на коленях, и старенький свитер с огромным воротом.
— Гражданский... — сообщил из кухни физрук, — касаемый вашего обожаемого супруга.
И этот туда же. Сговорились они с Пожарной Сиреной, что ли? А может — и сговорились. Не даром же он почти сразу после нее притащился.
Алевтина облачилась в найденные обноски и предстала перед незваным гостем.
Физрук нарочито внимательно оглядел ее с головы до ног. Усмехнулся. Подпустил в голос еще больше бархата:
— И даже в таком наряде вы очаровательны, Аля!
— Для вас я всегда только Алевтина Вадимовна, — пресекла она его поползновения сократить дистанцию. — А еще лучше — товарищ Казарова.
Но физрука так просто было не пронять.
— Ну дайте хотя бы стаканы, товарищ Казарова! — паясничая, воскликнул он, показывая на бутылку армянского пятизвездочного коньяку.
Аля отворила стеклянную дверцу буфета, вытащила граненный стакан. Брякнула им о столешницу.
— Пейте, товарищ Безуглов!
Гость крякнул, сорвал с горлышка фольгу, крепкими белыми зубами вытащил пробку. Налил себе полстакана. Отхлебнул.
— Зря не хотите, — сказал он, вытирая усы. — Отличный коньяк.
— Вы тоже не злоупотребляйте, Владислав Юрьевич, — посоветовала хозяйка. — Если что, коньяк вам не поможет. Вы меня знаете...
— Знаю, — не стал спорить он. — Вас-то я знаю, а вот кто знает вашего, как вы утверждаете, мужа?
— Обойдемся без риторических фигур. Говорите прямо, если есть, что сказать.
— Ладно, товарищ Казарова, — сказал физрук. — Не будем ходить вокруг да около. Я тут навел кое-какие справки о Михаиле Васильевиче. Загадочный он, знаете ли, человек... Родился действительно в Ленинграде, в тысяча девятьсот тридцать пятом году. В сорок втором был эвакуирован вместе с матерью, которая погибла под бомбежкой. Жил в Нижнеярске в детском доме...
Сердце Али провалилось в холодную трясину и вновь подскочило, затрепетало у самого горла.
— Вам-то откуда все это известно? — чуть придушенно спросила она. — Разве вы в милиции служите?
— Каждый гражданин обязан помогать органам охраны правопорядка, — кривляясь, изрек Безуглов, — но дело не в этом...
— В чем же?
Гость допил то, что оставалось в стакане, и налил еще. Лицо его покраснело, а в глазах появился пьяный блеск.
— В том, Алевтина Вадимовна, что по моим сведениям Михаил Васильевич прибыл в наши палестины отнюдь не из Ленинграда.
— Откуда же, позвольте узнать?
— Неизвестно, товарищ Казарова, — развел руками физрук. — Доложу вам, на днях я как раз вернулся из города на Неве, а там — навел справки. И знаете, что выяснилось?
— Что же?
— По указанному в анкете адресу Скоробогатов Михаил Васильевич не прописан.
У Али нехорошо засосало под ложечкой.
— Он мог забыть, перепутать адрес, — неуверенно возразила она.
— Возможно, но в анкете-то он указал именно этот адрес, верно? — подражая сыщику из заграничного фильма, заговорщически понизив голос, заявил Безуглов. — На юридическом языке это называется предоставлением заведомо ложных сведений...
— Я не собираюсь с вами обсуждать это! — отрезала Аля, которой с каждой минутой становилось все хуже.
— Напрасно, напрасно, — проговорил физрук, грозя ей ухоженным пальцем. — Ваш гражданский долг сообщить властям все, что вам известно о вашем сожителе. Поверьте, я вовсе не желаю зла Михаилу Васильевичу. Вполне допускаю, что он попал в какую-то беду и потому вынужден скрывать, скажем, некоторые подробности своей биографии. Мы с вами, Алевтина Вадимовна, должны ему помочь очиститься перед законом. Обратимся к общественности и при поддержке уважаемых людей возьмем Михаила Васильевича на поруки. Дескать, за время работы в Малопихтинской средней школе зарекомендовал себя с положительной стороны, школьная и поселковая общественность ручаются, ну и так далее...
— Ну и что же вам мешает?
— Добрые дела задаром не делаются...
— Вымогаете взятку?
— Да, но не деньгами...
Физрук похабно подмигнул, поднялся, и тяжко кренясь откормленным мускулистым торсом, шагнул к хозяйке дома. Протянул длинные ухватистые лапы уверенного в своей неотразимости самца.
— Ну что ты кочевряжишься, Казарова...— выдохнул коньячным духом. — Хватит уже целочку из себя корчить. Поверь, тебе понравится...
Гнев и отвращение захлестнули Алевтину мутной волной. То, что произошло дальше, она не смогла бы восстановить в деталях. Ведь как полагал опытный в таких делах физрук? Сграбастает он эту ломаку-русичку, та, само собой, примется отбиваться по-женски. Ну как отбиваться? Постучит кулачками по мускулистой волосатой груди. В крайнем случае — закатит оплеуху. Неприятно, но потерпеть можно. Раззадорит лишь. Еще слаще сделает неизбежную победу. Однако вышло по другому. Казарова и не думала отбиваться. Когда за спиной Безуглова с хрустом выдернули оконную раму, она сама кинулась к нему в объятия. Правда, странно как-то кинулась. Ухватила за плечи, рванула на себя, словно старалась оттащить от окна.
Почувствовав неладное, физрук попытался обернуться, но не успел. Жестокая неодолимая сила впилась ему в спину, легко оторвала от русички, все равно что пушинку сняла с рукава. Дикая боль пронзила холеное тело неудачливого соблазнителя. Он закричал так, что Аля на мгновение оглохла. И только в немом оцепенении смотрела, как клубящееся, переливающееся окровавленным металлом нечто, вытаскивает физрука через кухонное окно. Без напряжения, словно куль с шерстью. Миг — и Владик исчез в ночной темноте вместе с обломками рамы. Только модные туфли мелькнули. В этот миг сознание Али окончательно померкло, и она рухнула на пол, усыпанный осколками стекла, залитый кровью пополам с коньяком.
Продолжение следует...