Донесение в нарвскую городовую полицию отставного коллежского асессора Фаддея Венедиктова Булгарина (18-го сентября 1837 года)
Проезжая из Дерпта в С.-Петербург, в расстоянии около 200 шагов от Нарвского предместья, жена моя (здесь Елена Ивановна Булгарина (фон Иде) увидала, что чужой человек сидит за нашим экипажем и работает, чтоб отвязать пак. Это было между 7 и 8 часами вечера, в сумерки.
Жена моя закричала: "Вор", но человек не слез, а когда я приказал остановиться и соскочил с линейки, то вор соскочил вместе со мною. Это случилось в конце фурштата. Я схватил вора за грудь. Он был в белом нагольном тулупе и в черной барашковой шапочке, наподобие фески.
Вор, отрываясь от меня и таща меня за собою, поскользнулся и упал в ров. Я не пускал его, крича "Караул", но хотя в доме противолежащем было множество народу и на крик мой человек 20 показалось в открытых окнах, но никто не двинулся с места.
Вор также звал на помощь какого-то Александра. Явился человек в сибирке, бледный и худощавый, без бороды. Вор, пользуясь моей усталостью, вырвался из рук моих и бросился на меня как бешеный, сперва ухватил меня за лицо и расцарапал, потом, не дав опомниться, нанес чем-то крепким, вероятно, камнем, удар в голову, от которого я почти замертво упал на землю.
Ко мне прибежал на помощь находящийся при мне частным секретарём дворянин Игнатьев, но получил от вора такой удар в грудь, что едва перевел дух. В это время почтовые лошади, испугавшись крика, убежали с экипажем, и я остался среди большой дороги, почти без чувств, в руках двух разбойников, которые продолжали бить меня в голову, вероятно имея желание умертвить.
По счастью, на мне была шапка, туго набитая ватой, а сверх того, я, по инстинкту, видя смерть пред глазами, накрыл голову сюртуком на вате, а потому череп не пробит разбойниками. Между тем, возвратился мой экипаж, и жена моя привезла на помощь двух солдат, неизвестно какой команды, которые вместо того, чтобы помогать мне, посмотрели в лицо вору и приняли его сторону.
Вор еще более ободрился и сказал мне, как я смел назвать его мошенником, когда он хозяин дома. Но фамилии своей не сказывал. Женщина, стоявшая на улице в нагольном тулупе, шепнула мне, что пойманный мною вор называется Сельский.
Он спокойно пошел в дом, отворил окно и смотрел на нас, произнося ругательства. Я подошел к нему под окно, чтобы всмотреться в него, а народ сказал мне, что это точно Сельский. Он был полупьян и с удивительной дерзостью ругался и призывал охотников убивать немцев, почитая меня немцем, потому что я говорил по-немецки с женой.
Надо быть лишенным ума, чтобы остановиться на большой дороге и броситься на человека, обвиняя его в воровстве. Следовательно, невозможно даже предполагать, что я напрасно обвинял Сельского, когда 6 особ, бывших в экипаже, видели, как он сидел за экипажем.
Говорят здесь, что одна дочь Сельского в замужестве за священником, а другая за богатым купцом, и хотя он известен, как человек дурной нравственности, но что он выпутается, хотя уличён в намерении отрезать пак и в разбое на большой дороге.
Надеясь на правосудие нарвской полиции, я долгом поставляю известиться о сделанном Сельским преступлении и по приезде в Петербург доведу о случившемся до сведения господ шефа жандармов (здесь А. Х. Бенкендорфа), министра внутренних дел (здесь Д. Н. Блудова), военного генерал-губернатора (здесь Петр Кириллович Эссен) и гражданского губернатора, чтоб удалением Сельского из города и примерным наказанием его за увечье дворянина и покушение к воровству избавить других проезжающих от угрожающей им опасности.
В городе Нарве, 18-го сентября 1837 года. Подписал коллежский асессор Фаддей Булгарин.
Примечание. Женщина, сказавшая мне, что пойманный мною вор есть Сельский, называется Авдотья. Я и вышеупомянутый дворянин Игнатьев видели Сельского в окне его собственного дома и узнали его. Все показанное готов я утвердить присягой.
Авдотью мы нашли потом в доме Сельского. Кроме причиненного мне сельским увечья, от которого стражду и совершенно болен, Сельский разорвал на мне и на дворянине Игнатьеве шинели и сюртуки.