После смерти папы мы ещё больше сблизились с бабушкой. Хотя кажется, что больше некуда. Нас осталось четверо: бабушка, мама, я и сестра Света. Иногда бабушка приезжала к нам ночевать – не по себе было ночью оставаться одним. Непонятная смерть папы поселила в наших душах страх. А вдруг убийца вернётся за нашими жизнями?
Дверь между коридором в квартиру и верандой была дощатая, струганая, покрытая коричневой краской. На ночь она закрывалась на металлический крючок, довольно толстый и прочный. Но и этого нам казалось недостаточно. Между дверью и косяком оставался зазор, через который (теоретически) можно было просунуть нож или ещё что-то плоское, открыть дверь и оказаться в коридоре. Я придумала способ, как нам защитить себя от возможных ночных «гостей». Дверь следовало закрыть на крючок, а потом гибким электрическим проводом соединить крючок с дверной ручкой. Конструкция получалась достаточно прочной. С уличной стороны было невозможно поддеть крючок ничем. Днём мы проводили испытание: сестрёнка Света выходила на крыльцо, а я на совесть связывала ручку двери с крючком. Света пыталась поддеть то место, где был крючок, ножом и тонкой щепочкой, но всё бесполезно. Я сама ежевечерне наматывала провод, а утром снимала и убирала в укромное место.
Когда у нас ночевала бабушка, то я иногда забывала примотать крючок проводом и спохватывалась поздно вечером. С бабушкой мне не страшен был никто на свете.
В 1981-м я окончила школу и поступила в Уссурийский педагогический институт. Когда я туда ехала, бабушка уже не спорила со мной и не говорила, чтобы я училась на «булгалтера». Наверное, поняла, что это бесполезно.
Я очень скучала по маме, Свете и бабушке. Каждую неделю приезжать домой не получалось. Большие траты на билеты, да и учились мы по субботам до 16 часов, поэтому не было особого смысла ехать домой на один день.
Зато иногда мама собирала для меня передачу и передавала её с папиным приятелем дядей Ваней – водителем автобуса. Он приезжал в Уссурийск и, высадив на автовокзале пассажиров, отправлялся ко мне в общежитие. Как правило, передача состояла из мешка отборной картошки и пары больших сумок с продуктами: вареньем, маринованными помидорами и огурцами, квашеной капустой. Бабушка передавала солёное сало, мясо и, конечно же, пирожки или булочки. Общежитие, где я жила, было пятиэтажным, без лифта. Дядя Ваня заносил на спине мешок картошки, потом спускался вниз за сумками. Эти дни, когда мне привозили продукты, были очень радостными.
Я окончила институт и вернулась в родной посёлок работать в школе. Бабушка Паша старела, всё чаще её мучили приступы стенокардии, но она продолжала быть центром нашей семейной Вселенной. По мере сил она помогала нянчить моих детей – своих правнуков.
Мы часто бывали у бабушки: носили воду из колодца, дрова из поленницы в дом и в коридор – с запасом. В августе и сентябре, в период приморских тайфунов, ежедневно откачивали воду из погреба.
Бабушкин погреб, вырытый ещё в конце пятидесятых, когда был ещё жив сын Володя, считался удачным – в холода оставался сухим, а летом исправно хранил прохладу. Но в семидесятые чья-то «умная» голова распорядилась вырыть колодец прямо у бабушкиного двора, за забором. Затея вышла бесполезной. Вода в новом колодце была грязной, с примесью глины, и годилась только для полива огорода, к тому же рабочие, по всей видимости, повредили какую-то из водяных жил, и во время ливней дождевая вода стала прямиком стекаться в погреб, до которого было всего-то метров десять.
Большой заботой бабушки был этот погреб. А как иначе? Все результаты тяжёлой огородной работы хранились именно там. Какая хозяйка допустит, чтобы из-за потопа всё пропало? В начале 1990-х, когда в магазинах было шаром покати, а заплату задерживали по два-три месяца, сгорел насос, которым откачивали воду из погреба. Поэтому сущим наказанием для нашей мамы и меня с сестрой был август, который каждый год обрушивался на Приморье тайфунами. Позже, после относительно сухого и солнечного сентября, наступал октябрь с частыми проливными дождями. В погребе была, конечно, вырыта яма для стока грунтовой воды. После небольших дождей она оставалась почти пустой – ведро или два мутной воды, отдающей болотом, всего-то вытягивали оттуда. Но когда бушевал тайфун, количество вёдер измерялось десятками, а то и сотнями.
Мама давно уговаривала бабушку переехать к ней в новую квартиру, в трёхэтажном доме с удобствами. Бабушка не соглашалась:
– Не хочу я. Хочу в своёй хате доживать. Тут я выйду во двор – травка, ласточки поют, хорошо. А на этажах ваших что? Буду сидеть как в скворечнике, на улицу не выйду – ноги болят. Не хочу.
Мы приходили каждый день, по очереди – я, мама и Света. Утром перед работой и вечером после работы приезжали на другой конец посёлка – носить воду из колодца, дрова из поленницы в дом и в коридор про запас, мыть полы, вытряхивать домотканые половики – одним словом, делать всю домашнюю работу, с которой раньше помогали по выходным, а в будни бабушка старалась справляться без помощников.
Мы раскладывали таблетки по трём блюдцам – на утро, обед и вечер. Но бабушка забывала про них. Иногда вспоминала только вечером и не знала, сколько в таком случае надо выпить.
Переехать к дочери бабушка согласилась лишь тогда, когда совсем уж не стало сил справляться с хозяйством – ни печь протопить, ни приготовить себе еду она не могла. При малейшей нагрузке сразу прихватывало сердце – колотилось бешено, и она начинала задыхаться. Ох, как не хотелось ей уезжать из своей крохотной квартиры, из домика на земле к дочери «на этажи»… Из последних сил противилась бабушка: «Як помру – робыте, что хотите. А мне дайте помереть в своёй хате».
Живя у дочери, она очень скучала по «своёй хате», своим подружкам, огорчалась, что мало кто из них может теперь к ней прийти. Иногда наведывалась только баба Оля, самая молодая из них.
После бабушкиного переезда квартира её пустовала целую зиму, а потом соседи, жившие через стенку, стали возмущаться, дескать, на бабушкиной половине печь не топится, и от этого холодно у них. А осенью они же попросили разрешения поселить там своего старшего сына-холостяка, недавно откуда-то приехавшего.
Бабушка разрешила – всё равно пустует жильё. Если бы она знала, во что превратится её чистенькая квартирка! Печка, давно не использованная, отчаянно дымила, и никто не собирался её чистить, хотя нам было обещано, что с печкой «разберутся». Соседский сын оказался любителем выпить. Стены бабушкиной квартиры, когда-то чисто выбеленные, стали чёрными от копоти.
К весне 1994-го бабушка почувствовала себя совсем плохо. Она не уставала повторять:
– Як помру, хороните меня из моёй хаты. Пусть люди придут попрощаться. Много у меня там знакомых. Сюда-то кто придёт?
В одну из суббот мы с мамой отправились предупредить бабушкиных соседей, чтобы их сын освободил квартиру. Когда мы зашли в дом, то чуть не рухнули обе у порога: копоть, алкогольный смрад и табачный дым пропитали всё вокруг. Убирать после себя никто не собирался. Нам отдали ключи. Этим мы должны были быть довольны.
Мы работали с мамой две недели подряд. Вечерами после работы, по выходным с утра до вечера. Мыли, чистили, скребли. Копоть со стен и потолка отмывали тряпками горячей водой со стиральным порошком. Но и когда квартира была отмыта, запах дыма никак не выветривался.
– Куда вы всё ходите? – удивлялась бабушка. – С утра до вечера вас нет.
Не могла же мама сказать ей, в какой сарай превратил её квартиру квартирант.
В последний раз всё отмыв, мы с мамой оставили открытой дверь в коридор в надежде, что постепенно запах гари выветрится. Бабушке всё чаще вызывали скорую, и мама боялась, что она умрёт до того, как мы приведём в порядок её квартиру. Мама купила негашёную известь, мы разгасили её водой и развели в большом специально для этого предназначенном ведре, добавили синьку и в четыре руки выбелили квартиру. Получилось чище, но ненамного. На стенах и потолке оставались серые разводы.
– О господи! Надо белить ещё на раз или на два, – простонала мама. – Умрёт мама – люди придут в такую грязищу, что ли? Позорище!
Когда наконец квартира была приведена в идеальный порядок, мы с мамой вышли во двор, сели на крылечке. Смеркалось. Майский день сменялся ночью. Было тихо. Вдруг с другой стороны дома донеслось: «Фьють-фьють, фьють-фьють».
– Мам, слышишь? – встрепенулась я.
– Ага, – улыбнулась мама. – Прилетели.
– Ласточки, ура! – я, как в детстве, едва не теряя шлёпанцы, сорвалась с места, подбежала к окну кухни, запрокинула голову, стараясь рассмотреть, какое гнездо они заняли.
Подошла мама. Мы стояли с задранными головами, как когда-то с бабушкой, и улыбались.
– Мам, они как будто чувствовали, что здесь бардак, и не прилетали. А сегодня мы побелили на третий раз и всё вымыли. И они тут как тут…