Глава третья
1
Начался новый учебный год, и в привычной его суете Але стало не до чудачеств суженого-ряженого. Теперь она вставала затемно, стараясь не греметь посудой, пила на кухне крепкий чай и убегала в школу. И все же, находясь на другом конце поселка, Алевтина ни на минуту не забывала о Мише. Он словно незримо присутствовал и на уроках, и в школьной столовой, где она наскоро перекусывала подсохшей булочкой, запивая ее тепленьким сладким какао, и даже — в учительской. Диктуя изложение, вытаскивая ложечкой противную молочную пенку, рассеяно отвечая на вопросы Корнелии Степановны, Аля вдруг мгновенно и колко сознавала, что уже не одна, что у нее есть любимый, странный сожитель, муж перед небом и людьми, тот, кого ждала она всю свою не столь уж и богатую счастливыми событиями жизнь.
Время шло, пора было Мишу открыть поселковому миру, но Аля не могла придумать, как это сделать. «Не дело мужику дома томиться, портится он от этого, отчаивается», — говаривала мама. К отцу ее слова не относились. Тот хоть и работал дома, но приносил поселку огромную пользу. Наладил бухучет сразу нескольких предприятий. Помогал маркшейдерам «Красного медника» рассчитывать глубину залегания рудоносных горизонтов. Вместе с бессменным учителем физики и математики Исидором Ивановичем Свешниковым придумывал задачи для районной математической олимпиады. Работы хватало. И платили Вадиму Андреевичу неплохо. Кое-что удалось скопить. Поэтому Алю не волновало, что ее «мужик» не работает. Не станет хватать ее учительской зарплаты — снимет со сберкнижки. Она опасалась, что мужу самому надоест сидеть возле ее юбки и он уйдет.
Миша, похоже, не разделял ее опасений. Он все время находил себе занятие. Перечитал все имеющиеся в доме книги, некоторые выучив наизусть. Однажды спросил, нет ли еще книг. При этом повел руками, как бы оглаживая большой шар. Алевтина поняла, что он хочет узнать, существуют ли книги еще где-нибудь, кроме ее дома. Она попыталась выяснить его предпочтения и с сожалением убедилась, что Мишу вовсе не интересует художественная литература. Тогда Аля стала приносить ему книги по точным и естественным наукам, какие только нашлись в школьной и поселковой библиотеках. Он набрасывался на каждый томик, страницы которого были испещрены формулами, как голодный на хлеб. А она с ужасом думала о том времени, когда скудные библиотечные фонды поселка иссякнут и любимый начнет голодать.
Однако Миша не только поглощал знания, но и, видимо, пытался применить их на практике. В отцовской мастерской он соорудил нечто вроде лаборатории. И пропадал в ней целыми днями. Аля не спрашивала, чем он там занимается: чем бы дитя ни тешилось... Иногда, вернувшись из школы, она не заставала любимого дома. Первое время эти отлучки страшно пугали ее — вдруг ушел навсегда! — но Миша неизменно возвращался. Приносил какие-то минералы, деревяшки, глину, песок. Запирался с добычей в своей лаборатории, и тогда оттуда доносилось шипение, треск, в окнах мелькали непонятного происхождения огни, из щелей вырывались струйки цветного дыма.
И однажды снежным ноябрьским вечером Миша вошел в дом, торжественно неся на вытянутых руках продолговатый предмет, завернутый в газету. Но Аля смотрела не на сверток. Ее поразили глаза любимого. В них не осталось ни тени былой наивности. Это был взгляд предельно собранного, уверенного в себе мужчины. Мужчины, только что закончившего сложную, потребовавшую сосредоточения всех его сил и умений работу. И теперь тихо торжествовавшего. Алевтина даже не могла решить, какой из взглядов Миши ей нравится больше — обычный его растерянно-грустный или этот, новый — прямой и строгий.
— Я сделал это для тебя! — объявил он, протягивая сверток.
Аля машинально взяла его, развернула и ахнула.
Представьте, что вы наблюдаете, как нежный цветок на ваших глазах неуловимо превращается в точеную фигурку прелестной девушки, которая на самом деле не девушка, а чайный клипер, летящий над волнами; парусник становится свирепым тигром, крадущимся в ночных джунглях, и в решающем прыжке оборачивается стремительно удирающей от него ланью; лань перетекает в лепесток огня, на мгновение застывающий кровавым рубином. И так далее, и так далее, и так далее...Все эти преображения совершались непрерывно, и принимаемые предметом формы никогда не повторялись. Аля не могла оторвать взгляд от невероятного подарка, и чем дольше она рассматривала его, тем больше находила сходства с самыми прекрасными вещами на свете, многим из которых не было соответствующего понятия в человеческих языках.
— Боже мой, Миша, что это такое?! — простонала она.
— Я не знаю, — отозвался он.
— Как так — не знаешь? — поразилась Аля.
— Не знаю, как это назвать по-русски... — уточнил Миша. — Нет аналога...
— Ах ты мой милый инопланетянин! — Она бросилась к нему на шею. — И как это только у тебя получилось?..
— Я проанализировал химический состав подручного материала. Проделал много опытов. Получилось не сразу. Могу показать неудачные образцы...
— Нет-нет-нет! — поспешно сказала Аля. — Я не хочу неудачных образцов! Пусть будет только совершенный результат... Знаешь, родной... Я назову твой подарок м-м... метаморфой... Нравится?
— Не знаю.
— Ну и ладно. — отмахнулась она. — Главное — нравится мне. Был у древнеримского поэта Овидия роман такой «Метаморфозы», про всякие разные превращения. Вот в честь него и назову. Эх, жаль что у нас нет камина. Я бы поставила метаморфу нашу на каминную полку и любовалась бы ей долгими зимними вечерами...
— А что такое камин?
— Это печь такая, во-от с таким зево-ом!
Аля показала руками — с каким, и счастливо рассмеялась.
— Я и раньше знала, что ты потрясающий художник, милый... — сказала она, — но теперь вижу, что ты гений!
— Художник? Гений? — в отчаянии переспросил он. — Что означают эти слова?
— Ох, Миша, этого так сразу не объяснишь, — вздохнула Аля. — Давай после, ладно? А пока суд да дело...
— Суд... — выдохнул Миша, отстраняясь от нее. — Трибунал...
— Милый?
Он посмотрел на нее почти с ненавистью. Вскочил. Сжал кулаки, так что побелели шрамы. Выдавил глухо:
— Я больше не дамся им, слышишь? НИКОГДА!
Развернувшись на месте, как вихрь, взметнув стопку сочинений, которые Аля проверяла в тот вечер, выбежал вон. Аля хотела было кинуться ему вслед, но силы покинули ее. Она лишь сцепила зубы, чтобы не разрыдаться от злости на себя, от тоски и жалости к этому непостижимому, нелепому, навеки любимому мужчине. Метаморфу Аля все еще держала в руках, но теперь она казалась ей пугающе чуждой, словно неведомая темная тварь прокралась в теплый, уютный дом, где еще мгновение назад пушистой домашней кошкой нежилось кроткое счастье.
2
Подарок Аля спрятала в дальний угол нижнего ящика комода, чтобы он не напоминал Мише о пережитом им страхе, и они стали жить, как жили. Она ходила на работу. Он оставался на хозяйстве. Лабораторию свою забросил. Много читал. Рисовал. И что-то писал и чертил в амбарных книгах. Аля не любопытствовала. У нее и школьных дел хватало. Ноябрь плавно перешел в декабрь. Зима окрепла. Снега легли прочно. Близились новогодние праздники. Конец четверти. Сочинения. И подготовка к елке. И все же эта история с непонятным испугом любимого не выходила у Али из головы. Почему он испугался одного лишь упоминания о суде? Неужто он и впрямь беглый зэк?! Ерунда. Видела Аля зэков, в том числе и беглых. Они порой выходили на заимку дяди Ильи в расчете разжиться одежонкой, жратвой, а если повезет — и егерским карабином. И в лучшем для себя случае уходили ни с чем. Нет, не похож Миша на заключенного, ни на беглого, ни на какого.
И все же, все же... Нужно было найти выход. Шила в мешке не утаишь. Тем более — человека. Аля уже ловила на себе косые взгляды соседей. Да и коллеги стали себе позволять мало уместные шутки с плохо скрытым подтекстом. Физрук — так тот прямо намекнул, что знает об изменениях в личной жизни Алевтины Вадимовны. Она сделала вид, что не поняла, о чем он, но заноза осталась. Иного выхода, кроме как пойти к участковому и все рассказать, не было, но Аля медлила, словно ждала подсказки судьбы, счастливого случая, который прибавит ей решимости. Случай представился в середине декабря, когда тяжело заболел учитель физики и математики Свешников, проработавший в Малопихтинской средней школе без малого тридцать лет.
Исидора Ивановича было жаль, как никак коллега и хороший знакомый отца, но случай нельзя было упускать. Теперь можно было пойти и к участковому, но прежде следовало заручиться согласием Миши. Едва дождавшись конца занятий, Аля во всю прыть припустила к дому. Она мчалась как в детстве, когда удавалось получить пятерку, перепрыгивая не успевшие слежаться сугробы и лихо скользя на раскатанных мальчишками ледяных дорожках. Теперь Аля была уверенна, что все образуется. Не может не образоваться, если есть на свете хоть какая-то справедливость.
Зимою в Малых Пихтах темнеет рано. Синие сумерки, отвлекая внимание багряной полосой заката на горизонте, подбираются незаметно, скрадывая снежную даль за рекой. Только «Красный медник» в Правобережье полон огней, а дома поселка неохотно обзаводятся вечерней иллюминацией. Жители экономят на электричестве, по старинке зажигая керосиновые лампы. Лишь на центральных улицах, где расположены школа, Дом культуры, поселковый совет, почта и магазин, горят фонари. Окраинные же улочки и переулки, тесные от сугробов, тонут в чернильной темноте. После заката здесь редко появляются прохожие. А те, кому приходится, нередко берут с собою волкодавов — самую популярную породу в Малых Пихтах.
Аля обходилась без волкодава. Она и раньше-то никого не боялась, а теперь, когда ей самой было кого защищать, и вовсе утратила чувство страха. И потому, когда дорогу ей преградили три смутных мужских силуэта, она даже не сбавила шагу. Посторонятся, куда денутся. Она человек в поселке заметный. Уважаемый. Да и на руку тяжела. И расступились бы, пропустили, но что-то вдруг засбоило в привычном распорядке малопихтинской жизни. Наверняка не было у этих мужиков злого умысла. Ну выпили, ну захотели добавить, а денег не хватало. Вот и вывалили на мороз без определенной цели, наудачу. И наткнулись на женщину.
Может, сначала хотели полтинник попросить взаймы, а потом разглядели в бегущей ладную бабенку, в распахнувшемся на крепкой груди полушубке, в сбитой на затылок пуховой шали, и забыли о выпивке. Другая жажда одолела. И самый бешеный из выпивох, не говоря ни слова, заступил женщине дорогу, ухватил за отвороты полушубка, рывком приблизил к себе, опалил ноздри многодневным перегаром. Аля со всей силы ударила его по рукам — выпустил, но не удержалась на ногах, опрокинулась в сугроб. Завозилась, отчаянно пытаясь подняться.
— Ах ты, сука! — выдохнул бешеный. — Грабли распускать... Щас мы тебя, блядину, уделаем...
Двое других собутыльников, ошеломленных таким поворотом событий, неуверенно топтались на месте, не зная, на что решиться.
— Че стоите, козлы! — накинулся на них вожак. — Вон скирду видите?! Тащите туда эту профуру. Щас она нас обслужит по полной...
Собутыльники, подталкивая другу дружку, неопределенно, как-то боком двинулись к Алевтине, которая уже поняла, что теперь ей несдобровать. В конце концов, молодая, здоровая женщина еще может отбиться от похотливого козла, если он один и не очень уверен в успехе. С тремя ей не совладать. Звериным чутьем уловив обреченность жертвы, собутыльники подхватили Алю под мышки и поволокли к скирде. Нет, она еще не сдалась, принялась неистово извиваться. И вывернулась было из цепких, хотя дрожащих от алкогольного тремора рук, но собутыльникам кинулся помогать бешеный. Он подхватил Алевтину под коленки, впившись сквозь шерстяную ткань теплых зимних чулок в нежную кожу подколенных ямок жесткими, будто ледяные крючья, пальцами. От боли Аля пыталась закричать, но горло ее перехватило и из него вырвался лишь хрип, уже напоминающий предсмертный.
«Не буду жить, — с беспощадной ясностью решила она. — Если эти скоты опоганят меня — кинусь в прорубь... Миша... Прощай, родной, прости...»
Человекоподобные твари, больше похожие на заиндевевших на сибирском морозе павианов, наклонились над ней, торопливо обрывая последние пуговицы на своих ширинках. И вдруг «обезьян» не стало. Аля не поняла, что произошло. Вроде, ветер поднялся. Морозный. Стремительный. Режущий, словно сталь. Закрутил насильников, оторвал от беспомощной жертвы. Увлек куда-то в темную даль Заовражья. Дикий трехголосый вопль огласил окрестности — и стало тихо.
Она еще полежала в сугробе, не веря свершившемуся чуду, потом поднялась, с трудом разгибая подрагивающие колени. Не помня себя, добралась до родной калитки. Распахнула. Двор был ярко озарен. Миша на днях поколдовал с проводкой и устроил иллюминацию — Красная площадь позавидует. Сам устроитель иллюминации был тут как тут, мирно расчищал в снегу дорожку от крыльца к колодцу. Несколько долгих минут Аля молча смотрела на него, едва сдерживая рвущиеся наружу слезы.
— Миша, родной, я... — наконец, смогла произнести она. — Я тебе работу нашла. В нашей школе, учителем физики... Пойдешь?
Волна преображения пробежала по любимому, до мельчайших черточек знакомому лицу. Недоумение перетекло в изумление, изумление — в решимость, совсем как в метаморфе. Наконец на лице его застыло и вовсе странное выражение. После, когда Аля до малейших подробностей восстанавливала в памяти всю их с Мишей совместную жизнь, ей пришло в голову, что такое выражение появилось бы на лице приговоренного к пожизненному заключению, который получил вдруг долгожданное помилование.
— Да, конечно, — спокойно сказал он, и отвернулся. Сгреб лопатой небольшой сугроб. Добавил: — Если этого хочешь ты...
3
На следующее утро Аля велела Мише надеть костюм, дала ему отцовский тулуп, шапку и валенки и повела к участковому. Отделение милиции Малых Пихт располагалось в здании поселкового совета. Чтобы попасть в него, нужно было пересечь весь поселок. Алевтину немного смущало, что она, не скрываясь, идет с сожителем рука об руку по центральной улице, средь бела дня. Встречные и поперечные вежливо с ней здоровались — еще бы, «учителшу» знали в Малых Пихтах почти все, — искоса посматривали на незнакомого мужчину рядом с нею, но вопросов не задавали. Эти косые взгляды лишь укрепляли решимость Али добиться от милиции хоть какой-нибудь официальной справки для Миши, чтобы покончить с нелегальным его положением. А потом пусть проверяют, посылают запросы куда следует. Аля была уверена, что ничего дурного за любимым не числится.
К счастью, старший лейтенант Марьин оказался на месте. Высокий, сухой, крепкий, как старое дерево, участковый поднялся навстречу, поздоровался с посетителями за руку. Правда, с Мишей вышла некоторая заминка. Когда старший лейтенант протянул к нему руку, тот посмотрел на нее недоуменно, словно не зная, что с этим делать, а потом все же осторожно принял в свою и легонько встряхнул. Да, видимо, не очень-то и легонько. Потому что милиционер хмыкнул и посмотрел на странноватого чужака с уважением. Пригласил садиться. Алевтина сама пододвинула Мише свободный стул, опасаясь, что любимый так и останется торчать столбом посреди кабинета. От проницательного взгляда старшего лейтенанта эта мизансцена не укрылась, но он сделал вид, что такое внимание женщины к мужчине в порядке вещей.
— Слушаю вас, Алевтина Вадимовна, — сказал хозяин кабинета, вынимая из ящика стола пачку «Беломора». Предложил Мише: — Курите?
Тот недоуменно посмотрел на бело-голубую картонку, и энергично потряс головой.
— Он не курит, — поспешила пояснить Аля.
— Ну и правильно делает, — со вздохом проговорил участковый, убирая папиросы в стол. — Так чем обязан?..
— Понимаете, это мой муж, — начала Алевтина заранее заготовленную речь. — Он из Нижнеярска. Ехал ко мне. И попал в беду. Потерял все документы да и сам пострадал, еле выходила...
— А имя у вашего мужа есть? — осведомился участковый.
— Да, конечно! — сказала она. — Его зовут Мишей... Михаилом.
— И это все? — удивился участковый. И обратился к остающемуся безучастным Мише-Михаилу: — А вы что-нибудь можете сказать о себе?
— Да! — механически отозвался тот.
— Так будьте любезны...
— Скоробогатов Михаил Васильевич. Родился в тысяча девятьсот тридцать пятом году, в городе Ленинграде. Прописан в городе Ленинграде, на улице Стачек, дом пятнадцать, квартира тридцать семь, — отбарабанил Миша, словно читал в невидимой анкете. И добавил, глядя на Алю: — Холост. Детей нет.
И на том спасибо, подумала Аля, но промолчала, стараясь не подать виду, что сама впервые слышит эти «анкетные данные».
— Замечательно, — откликнулся старший лейтенант. — А что с вами случилось, Михаил Васильевич?
Алевтина вся сжалась, опасаясь, что супруг начнет рассказывать участковому о звезде Бетельгейзе. Тогда пиши пропало. Вместо справки о потерянном паспорте Мише выдадут другую справку. И хорошо еще, если сразу, не продержав в соответствующем учреждении годик-другой.
— Я заблудился, — ответил Миша. — В лесу.
— А почему — в лесу? — не унимался старший лейтенант. — Вы на чем приехали в поселок? На рейсовом автобусе?
— Меня высадили. Там! — Миша неопределенно махнул рукой. — Ночью. Дождь был. Я заблудился.
Валериан Петрович неодобрительно покачал головой.
— Услугами левака воспользовались, выходит... А вас не ограбили часом? Денег при себе много было?
— Денег? — переспросил Миша и посмотрел на Алю, привычно ожидая подсказки.
— Да не было у него с собой денег, — встряла она. — Ко мне он ехал. Высадили на Старом руднике, решил срезать путь через Медвежий распадок. Заблудился. Споткнулся о корень. Ударился головой. Память ему отшибло. Я же говорю — еле выходила!
Но участкового так просто было не пронять.
— К врачу обращались? — спросил он.
Аля, которая органически не выносила лжи и теперь испытывала адовы муки, лишь покаянно покачала головой.
— Не обращались...
— Напрасно. — проговорил старший лейтенант. — Я не фельдшер, но мне кажется, что последствия травмы у вашего мужа все еще дают о себе знать.
— Так как быть с документами? — поторопилась сменить тему Алевтина.
— Там, в коридорчике, найдете бумагу и чернила. Напишите заявление об утрате паспорта. Я отправлю запрос в район. А пока выпишу справку.
— Спасибо, Валериан Петрович! — обрадовалась Аля и затараторила: — У нас в школе место учителя физики и математики временно освободилось. Заболел Исидор Иваныч. А Миша отлично разбирается в этих предметах. Пока Свешников выздоровеет, он пусть поработает...
— Ну по этому вопросу пусть районо решение принимает, — дипломатично отозвался участковый. — Хотя я на месте вашего педагогического начальства повременил бы...
Алевтина уже не слушала старшего лейтенанта, вытащила Мишу из кабинета, усадила за фанерный столик, сунула в пальцы старенькую ученическую ручку с замызганным перышком и продиктовала текст заявления, образец которого висел тут же, на облупленной стене. Получилось неплохо. Почерк у Миши был прекрасный, каллиграфический. Чиновникам, даже столь демократичным, каким был старший лейтенант Марьин, такие обычно нравятся. Помахав листочком в воздухе, чтобы поскорее высохли чернила, Аля понесла его в кабинет. Участковый внимательно изучил текст. Кивнул одобрительно. И принялся выписывать справку. Алевтина следила за ним, затаив дыхание, все еще не веря своей удаче. Заполнив бланк, милиционер поставил на нем печать и прежде, чем отдать его Казаровой, сказал назидательно:
— Полагаюсь на вашу порядочность и гражданскую сознательность, Алевтина Вадимовна. То, что вы мне тут рассказывали, мягко говоря, малодостоверно... В любом случае заявление уйдет в райотдел, а там, прежде чем выправить новый паспорт, наведут о вашем муже справки. Так что, если что, не взыщите...
Аля густо покраснела. Разумеется, участковый не поверил в сказку про заблудившегося в лесу мужа, но опытным взглядом определил, что лгала учительница Казарова не из злого умысла. Да и странный этот ленинградец мало походил на прохиндея. Скорее уж и в самом деле где-то крепко стукнулся головой. Алевтине оставалось надеяться, что за Мишей и впрямь нет ничего предосудительного и районный отдел внутренних дел не прикажет его немедленно арестовать. Он взяла дрогнувшими пальцами справку, поднялась и хотела было поблагодарить старшего лейтенанта за чуткость, как тот ошеломил ее еще раз.
— Знаете, почему я пошел вам навстречу, Алевтина Вадимовна? — спросил он. Аля лишь испуганно помотала головой. — Потому, что я помню вашего... хм... мужа.
— Да?! — радостно выдохнула она. — Откуда же?!.
— Во время войны мы оба воспитывались в нижнеярском детском доме, — сказал милиционер. — Миша Скоробогатов действительно эвакуировался из Ленинграда. Летом сорок третьего нас отправили сюда, в Малые Пихты, подкормиться на здешних харчах... Так вот, все бы ничего, но Миша бесследно исчез тогда. А теперь, видите ли, нашелся.
4
Новый учитель появился в школе незадолго до Нового года. Седьмой «а» предвкушал веселое времяпровождение, так как уже было известно, что старый учитель физики Исидор Иванович всерьез и надолго заболел, но скрипнула дверь и в классе появилась завуч Малопихтинской средней школы Корнеева в сопровождении незнакомого мужчины. Седьмой «а» дружно поднялся. Незнакомец был рослый, причудливо стриженный, в коричневом в серую полоску костюме немодного покроя. Немного странноватый облик его настораживал, особенно тех учеников, кому было чего опасаться. Мало ли, вдруг это проверяющий из районного отдела народного образования или инспектор по делам несовершеннолетних в штатском?
— Здравствуйте, ребята! — сказала Корнелия Степановна. Семиклассники вразнобой поздоровались. — Позвольте представить вам нового учителя физики и математики, вашего классного руководителя Михаила Васильевича Скоробогатова.
— Здравствуйте! — коротко поздоровался новый физик.
Семиклассники ответили ему еще менее охотно, нежели завучу.
— А как же Исидор Иванович? — спросила Алиса Позднева, круглая отличница.
— К сожалению, Исидор Иванович серьезно болен, — ответила Корнелия Степановна. — Лечение продлится долго, и мы не могли оставить класс без руководителя. Надеюсь, ребята, вы подружитесь с новым преподавателем... Михаил Васильевич, начинайте занятия!
Торжественно неся башнеподобный шиньон, завуч покинула класс. Семиклассники впились глазами в нового учителя, изучая и выжидая. Михаил Васильевич был белокур, высок и широкоплеч — полная противоположность лысоватому, низенькому и толстенькому Исидору Ивановичу. Девчонки после спорили до хрипоты, на кого больше похож Скоробогатов — на Василия Ланового или на Вячеслава Тихонова? Серые глаза физика поражали странным сочетанием рассеянности и невозмутимого спокойствия, словно смотрели не на людей, а на копошение инфузорий в капельке воды на предметном стеклышке под микроскопом.
— Насколько мне известно, — без предисловий произнес новый классный руководитель звучным глубоким голосом, — вы начали изучение давления в твердых телах, жидкостях и газах... Прежде чем мы перейдем к формулам из учебника, я хотел бы рассказать вам о том, что происходит с твердыми телами, жидкостями и газами на планетах-супергигантах, по сравнению с которыми Юпитер — детский мячик.
Начало урока было столь необычным, что навострили уши даже самые отъявленные бездельники вроде Гриши Турова по кличке Босяк. И навострили не зря. Новый физик умел увлекать. В его рассказах страшные миры, где даже лед мог быть раскаленным до тысячи градусов и при этом оставаться льдом, становились ближе и понятнее. Он говорил о ревущих безднах, откуда с чудовищной силой вырываются струи газа тверже оружейной стали, чтобы на высоте десятков тысяч километров осыпаться рыхлыми хлопьями парафинов — углеводородными снежинками размером с Эверест. Он описывал молнии, чьи вспышки длились веками, ураганы, способные подхватить и развеять, словно горсть песчинок, планету, подобную Земле, узорчатые нагромождения кристаллического водорода, медленно погружающиеся в океан нефти с поверхностью тверже асфальта.
Семиклассники так заслушались, что не обратили внимания на звонок к большой перемене. В тусклый земной мир их вернул сам Михаил Васильевич, объявивший, что впредь намерен придерживаться на уроках школьной программы, а с остальным знакомить любознательных на занятиях кружка занимательной астрономии и космонавтики, который намерен организовать в ближайшее время. Слово «космонавтика» произвело магический эффект. Радио и газеты то и дело сообщали о новых успехах советских конструкторов и подвигах героев космоса. И какой мальчишка в те дни не мечтал стать новым Гагариным или Титовым, а девчонки — следующей после Терешковой женщиной-космонавтом? Неудивительно, что в кружок записался весь седьмой «а» в полном составе.
Аля узнала об этом еще в учительской. С гордостью и вызовом посмотрела на коллег. Особенно — на физрука, хотя тот лишь криво усмехнулся. Дескать, знаем мы эти кружки. Поначалу все запишутся, а потом, когда придет время заниматься, этих лодырей палкой не загонишь. Владислав Юрьевич Безуглов принадлежал к породе учителей, считающих учеников либо бездельниками и хулиганами, либо подхалимами и выскочками. Педагогов же, готовых тратить свое личное время на дополнительные занятия, он полагал бесхребетными, не умеющими держать дистанцию интеллигентами, ищущими дешевой популярности у «этих обормотов, по которым, как в старые добрые времена, плачут розги».
Впрочем, Але было плевать на мнение этого сытого, холеного самовлюбленного бабника. Главное, что теперь их с Мишей дни начинались одинаково — с чашки чая в теплой кухоньке и темноты за окном, покрытым причудливыми морозными узорами. Они вместе шли в школу, вместе завтракали и обедали в школьной столовой. И пусть загадки, окружающие ее возлюбленного, до сих пор не получили разъяснения, а ответ из райотдела милиции задерживался, Але казалось, что жизнь ее наполнена, налита тихим счастьем до краев. Иногда ей трудно было дышать от этого чувства, таким полным и ярким оно казалось. Даже кружок, хотя Миша и уделял ему все свободное время, не мешал ее счастью.
Конечно, Алевтине Вадимовне по-прежнему нередко приходилось возвращаться домой в одиночку, и воспоминание о недавно перенесенном потрясении еще не успело утратить остроту, но ее согревало и успокаивало главное. Вечером придет Миша и будет есть разогретый ею ужин, устало щуриться на свет лампы в сорок свечей и изредка рассказывать о «своих» детях. В ответ Аля всегда была готова рассказать о «своих», удивляясь и радуясь этим удивительным созданиям, в которых заложены черты будущих взрослых, как в семечке— признаки зрелого растения. Она даже не замечала, что ее рассказы об учениках сильно отличаются от его. Алевтина Вадимовна беспокоилась о том, что станется с ее учениками в будущем.
— Неизвестно, какими их сделает жизнь, — говорила она. — Вот взять Гришу Турова... Он способный парень, но атмосфера в доме крайне неблагоприятная. Отец выпивает. Иногда бьет жену. Гриша заступается за мать, и это правильно, но при этом озлобляется на отца, что очень нехорошо... А вот Коля Степанов, сын главного инженера «Красного медника», прекрасно разбирается в технике. К нему обращаются все, кому нужно что-нибудь починить. Но, к сожалению, совершенно безразличен к литературе и пишет с ошибками... А Боря Антонов, наоборот, очень любит книги, однако читает одну фантастику. Классика ему, видите ли, неинтересна...
— У Турова, да, есть способности, — соглашался Миша и продолжал: — Но в движениях он не экономен. Распыляет энергию на лишнюю суету. Степанову нужно подтянуть теоретическую часть, подналечь на физику и поменьше делать ошибок в расчетах. У Антонова голова забита измышлениями некомпетентных авторов. Если он хочет действительно стать пилотом-навигатором, ему придется налечь на дифференциальные уравнения...
— Вот, я и говорю, — подхватывала Аля, думая о своем. — Ребята одаренные, но распыляются. А ведь в старших классах им будет необходимо сосредоточиться на том, что действительно важно. Особенно тем, кто нацелен на поступление в вузы. Не понимают пока, что жизнь не будет состоять из одних подарков, что ради достижения цели придется чем-то жертвовать.
— Или — кем-то, — неожиданно жестко добавил Миша.
Настолько жестко, что у Али пропала всяческая охота продолжать разговор.
Продолжение следует
