В квартиру к Николаю Дмитриевичу Ася пошла по настоянию матери.
- Не могу одна, Асенька, не по себе, - шептала Анна Дмитриевна дочери, сидя за поминальным столом в темном зале кафе. – Я и при жизни Николая у него почти не бывала, все больше он ко мне ходил.
Ася о дядюшке знала мало, виделись они только во время редких семейных посиделок. Он почти сразу напивался и приставал с многочисленными советами. Асе быстро надоедало, и она сбегала, а мама провожала ее до двери и шептала извиняющимся тоном:
- Брат ведь…
За эту неловкость матери Ася еще сильнее не любила единственного дядю. И в кафе, сидя в окружении незнакомых людей, она корила себя за эту нелюбовь, за то, что не может найти даже нескольких искренних слов в память о близком родственнике, зато остальные пафоса не жалели.
- Кто все эти люди? – спросила Ася мать, когда они шли к хмурой, насупившейся девятиэтажке, особняком стоящей на пустыре, в новую квартиру Николая Дмитриевича.
- Это с работы, спасибо им, помогли с похоронами.
Ася промолчала. Она с напряжением вглядывалась в еле заметную тропинку, змеящуюся среди груд строительного мусора, стыдливо прикрытого первым снегом.
- Вот, только ведь в новую переехал, - кивнула Анна Дмитриевна на дверь подъезда без единого приклеенного объявления.
- Мам, а зачем ему новая квартира, он же жил всегда один?
- Не знаю, как по мне – и прежняя была хорошая, дворик уютный, зеленый. Двухкомнатная, ремонт хороший, зачем ему больше? Но ведь он и прежнюю не продал.
- Вот как? Обеспеченный дядя-то был, а на похороны мы с тобой в долг набирали.
- Брат ведь…
И от этой фразы Ася привычно сжалась, как же это невыносимо быть свидетелем материнской безропотности. Почему? Почему некоторым надо прощать абсолютно все? Только потому, что они родственники? Пару лет назад Анна Дмитриевне потребовалась операция, денег на платную не было, и мать Аси терпеливо ждала своей очереди в переполненной палате, среди таких же, теряющих надежду. Ася тогда приехала к дяде, плакала, умоляла ссудить необходимой суммой, но дядя отказал.
- Не могу, Аська, машину себе присмотрел. Такой случай – не поверишь, вдвое дешевле отдает хозяин, уезжает куда-то.
Ася нашла тогда деньги, заняла у коллег по работе, взяла небольшой кредит. Маму прооперировали, все тогда обошлось, но о дяде она слышать больше не хотела.
Они с трудом справились с замками, дверь была с какой-то особенной защитой.
- Боялся воров-то, - хмыкнула Ася.
В комнатах еще стояли неразобранные коробки, грудились стройматериалы.
- Мам, а когда он переехал?
- В июле или августе, не помню. Как-то быстро решил, не советовался, просто приехал и сказал, что живет теперь по другому адресу. Да я и была у него всего один раз до… - женщина заплакала.
- Мам, ну что, ну что ты? Жалко, конечно, но тебе надо себя беречь. Мама, хотя бы для меня, слышишь? Ты мне нужна!
- Понимаю, доченька. Я тут хотела прибраться, только вот как, тут коробки, железки какие-то. Ремонт Коля делал. И зачем он только машину эту купил, убийцу свою?
- Ты же видела заключение, скуп был дядюшка, пожалел денег на новую резину.
- Не надо так, доченька, только сегодня схоронили.
- Мама, а ты не знаешь, у него женщина была? Женщина с маленьким ребенком?
- Не знаю, а почему ты спрашиваешь?
- Вот смотри, - Ася протянула матери листок, вырванный из школьной тетради, на котором было написано:
«Коля доволен дешевой машиной
Пляшет дорога под старой резиной».
Через неделю Ася приехала к матери, привезла продукты, да и просто решила посмотреть, как та справляется.
На прикроватном столике лежал старый фотоальбом. Девушка перелистывала твердые страницы, всматриваясь в лица, многие из которых были знакомы ей только по фото.
- Выбираю вот, на памятник Коле. У меня только старые, не любил он фотографироваться. Не знаю, может, у него в квартире посмотреть.
Ася разглядывала пожелтевшие снимки, на которых маленький Коля сидел на коленях взрослой девушки - ее мамы.
- Он же младше меня на четырнадцать лет, я всегда к нему как к сыну относилась. Когда подрос, родителей уже не было, тяжело пришлось. Вот и ты у меня поздно появилась, не до замужества и детей, Коле учиться помогала, а он умный мальчишка, ему обязательно в институт поступать надо было. И должность у него хорошая, инженером в управляющей компании работает… работал. Да, помнишь на похоронах мужчину в бежевой куртке, тщедушный такой, по-моему, Сергей Владимирович.
- Он еще памятную речь на кладбище минут пять говорил?
- Да, он - юрист в компании, где Коля работал. Вчера умер, представляешь?
- Как?
- Вроде бы сердце…
- Жуть какая, не хочешь, а поверишь, что приятель с собой прихватил.
- Асенька, нельзя так говорить, что ты на Николая наговариваешь?
- Почему, есть такое поверье.
- Вроде бы завтра хоронить будут, хочу сходить, проститься.
- Мама, но ты его совсем не знаешь, он просто работал вместе с дядей Колей.
- Да, но они пришли проводить Коленьку.
- Делай, как знаешь, я бы не пошла. Да и куда ты пойдешь, ты же не знаешь, где пройдет церемония.
- Почему не знаю, он жил в доме, где раньше жил Коленька. Они там почти все из этого дома. Коля рассказывал, что Сергей себе еще одну квартиру у соседей купил, объединил их, ремонт сделал.
На следующий день вечером мать позвонила Асе и дрожащим голосом сказала:
- Асенька, не понимаю, что происходит, но происходит что-то страшное. Оказывается в день смерти Сергей Владимирович достал из почтового ящика листок с детским стишком:
«Богатый Сережа вовсю задается
Начну я считать – больше сердце не бьется».
- Ужас какой. Такой же нелепый, детский стишок, как у дяди Коли. Может это шутка такая, кто-то так нелепо шутит? Какая-то жуткая считалочка.
- Кто может так шутить? И откуда шутник заранее знает - от чего они должны умереть? Сергей Владимирович сам достал этот злосчастный листок из почтового ящика, и Коля тоже, иначе, откуда он в его квартире?
- Ты права, но в любом случае, нам надо успокоиться, мы не можем понять природу этого явления, но очевидно же - все это связано с работой. Ты вот что, одна на квартиру дяди не езди.
Сороковины Николая Дмитриевича совпали с днем похорон Гульнары Каримовны, бухгалтера управляющей компании, и ее старенькой мамы, Фаины Ренатовны. Историю их гибели еще долго обсуждали во дворе. Накануне днем Гульнара Каримовна привезла свою мать из офтальмологической клиники, где той делали операцию. Фаина Ренатовна и до операции страдала от старческой деменции, а тут наркоз, медицинское вмешательство, что-то случилось с ее головой. Ночью она встала, включила газ и отправилась спать. Женщины задохнулись. Хорошо, хоть квартира не взорвалась, соседи почувствовали запах рано утром, вызвали специалистов. Во дворе судачили о странной записке, которую нашли в почтовом ящике несчастных женщин. На тетрадном листе детским почерком было написано:
«Старенькой Фае резали глаз.
Тоненькой струйкой в дом входит газ».
Поздней весной, когда земля, освободившаяся от талых снегов, подставляла бока набирающим жар лучам, Ася повезла мать на кладбище. Женщина хотела убраться на могиле брата, высадить цветы. Плутали по оттаявшим тропинкам, Ася сверялась с планом, но они все равно заблудились, ушли на другую сторону. Сделав крюк, возвращались, пробираясь сквозь заросли старой части кладбища. Солнце скрылось, подул холодный ветер, женщины спешили, но Ася с интересом поглядывала по сторонам, читая эпитафии, удивляясь некоторым надписям. Эту запись она заметила не сразу, что-то вскользь уловила и ушла уже по тропинке, но потом остановилась, вернулась.
С памятника на нее смотрела девочка лет восьми: бантики, косички, огромные грустные глаза. А ниже, под фотографией, было написано:
«Здесь пусто и грустно и не с кем играть.
Наступит зима, буду в гости вас звать…»
- Мама, мама, - окликнула Ася мать, удалявшуюся по тропинке. Анна Дмитриевна вернулась, тревожно вглядываясь в лицо дочери.
- Что такое? Тебе плохо?
- Мам, посмотри, не знаешь, что за девочка? Лицо знакомое.
- Так это же Машенька Сотейникова, о ней в новостях писали, по телевизору показывали.
- Не помню.
- Не хотела я, чтобы ты про эту историю узнала. Пойдем-ка, присядем, - кивнула женщина на лавочку у соседней могилы.
Тяжело опустилась на некрашеное сидение, пристроила рядом корзину с рассадой.
- Садись, доченька, разговор трудный будет.
- Что ты от меня скрываешь? – спросила Ася, присаживаясь рядом.
- Прошлой зимой это было. К управляющей компании, в которой Коля инженером работал, приписаны сотни домов, как новые, так и совсем дряхлые. Дом, в котором жила Машенька, построили сразу после войны, пленные немцы строили. Да ты видела такие дома, квартиры в них роскошные: потолки высокие, комнаты большие, перекрытия – хоть арии пой, соседи не услышат, но за столько лет пришли они в негодность: перекрытия прогнили, лестницы разрушились, крыши посыпались. А в том доме козырек над подъездом повредился, вроде мелочь, а стоило жизни этой несчастной девочке. Жильцы писали заявления в компанию, просили отремонтировать, да только дом этот давно по документам отремонтирован, а деньги, ну ты понимаешь…
- Новая квартира дядюшки, юриста их фирмы…
- Да, и не только, бухгалтер тоже свою долю получила.
- Что произошло с ребенком?
- Девочка эта, говорят, уж очень талантливая была, стихи писала. Вышла из подъезда, задумалась о чем-то, а дальше…
- Крыша обрушилась на нее, - поняла Ася.
- Да, доченька. Родители, конечно, обратились в суд, только ничего не отсудили, Сергей Владимирович хорошим юристом оказался, и остальные не первый раз такие операции проводили.
- Мам, это же месть, месть Машеньки. Это ее стихи. Смотри, что написано: «Наступит зима, буду в гости вас звать».
- Недолго они деньгам этим проклятым радовались. Пойдем, дочка, скоро вечер, а нам еще на могиле убрать надо.
Женщины встали, и в тот же миг вереница черных туч, подхваченных ветром, умчалась куда-то к тонкой полоске, где сходится земное и небесное. Выглянуло солнце и осыпало золотой пылью просыпающийся после зимней спячки мир.