Однажды, много-много лет спустя, эту историю расскажет прабабушка своей правнучке, названной в ее честь. Они будут сидеть ненастной ночью на веранде гестхауса в крепости города Галле, что на полпути между Коломбо и Велигамой. Моря оттуда не видно, но грохот разбивающихся о толстенные крепостные стены штормовых волн, похожий на пушечные раскаты, будет то и дело перебивать рассказ. Правнучка, девочка восьми лет, будет сидеть вместе с прабабушкой, которую она будет называть просто Пра, в широченном кресле-качалке. Они укроются сетчатой прабабушкиной шалью – не от холода, а для уюта, и Пра скажет:
— Классный подарок, правда?
— Ага, — согласится девочка. – Самый лучший, какой мне дарили – целый остров, да еще с крепостью, с маяком, с джунглями, с обезьянами!
— И это мы с тобой еще почти нигде не были! Вот погоди, кончится шторм, поплывем с тобой китов смотреть. А потом поедем в Сегерию. И на чайную плантацию. И в музей драгоценных камней, купим там тебе сережки с этими зелеными камушками, в которых рубины родятся, помнишь?
— Пра, а что тебе подарили на день рождения, когда тебе исполнилось восемь лет?
— О, — скажет Пра, — это, миленький мой, непростая история.
— Расскажи, Пра, — попросит девочка, — все равно под такой грохот, не уснешь.
И Пра начнет рассказ.
— Давным –давно, — скажет она, — так давно, что тебе этого даже не представить, потому что тогда не было не только тебя, но и твоего папы и даже твоего дедушки…
— До нашей эры? — догадливо спросит девочка.
— Ну, почти, — рассмеется Пра. — Так вот, давным – давно мои родители очень хотели мальчика. Они купили все для мальчика – синее и голубое, и игрушки – машинки, пистолеты, солдатиков, в общем, все. А получилась я. Не то, чтобы они не обрадовались – обрадовались, наверное, просто про мальчика они все уже придумали, как они будут ходить с ним в походы и на рыбалку, и учить его ездить на велосипеде и играть в футбол, и запускать змея…
— Пф-ф-ф! — фыркнет правнучка. — А то с девочкой змея запускать нельзя! Помнишь, мы с тобой запускали на Иссык-Куле.
— Конечно, помню, — скажет Пра. — Так вот, а про девочку они же ничего не придумывали, ну, и долго не могли решить, что со мной делать. Ну, там, всякие бантики, оборочки, на музыку водить, что ли… В общем, ничего интересного. Правда, потом они привыкли, что я не мальчик, стали придумывать, чему бы меня научить, и им даже понравилось, что у них девочка. Но мальчика им все-таки хотелось.
И вот, когда мне исполнилось семь, у меня родился братик. Сначала толку от него никакого не было — ни поговорить с ним, ни поиграть, ни почитать ему. Гулять с ним в коляске мне не разрешали, купать тоже — только смотреть. А он еще громкий был, почти до года спал днем, а гулял ночью, маму совсем замучил, да и папа тоже устал.
В общем, когда ему исполнился годик, мама с папой решили поехать к маминым родителям в маленький южный городок. Там мои бабушка и дедушка обещали помочь маме возиться с малышом, чтобы они с папой смогли хоть чуть-чуть отдохнуть. Мама с папой обрадовались и решили съездить на недельку в Ленинград, есть такой волшебный город, он теперь называется Санкт-Петербург, мы с тобой туда весной поедем. А меня оставили у бабушки с дедушкой и строго-настрого мне наказали слушаться и помогать бабушке возиться с братиком. Сказать тебе по правде, возиться-то мне с ним и не пришлось, потому что у бабушки было две сестры, которым ужасно хотелось внуков, но у них пока не было, так что они прямо в очередь выстраивались, чтобы со Стаськой посидеть. Это братика так звали, Стаськой, Станиславом, в честь деда.
И вот, прямо посреди лета, подошел мой день рождения. Грустновато мне было. Дома у меня друзья, их можно было бы позвать в гости, а здесь я никого не знаю. Мама с папой уехали, бабушке не до меня, ей со Стаськой бы разобраться. Деду со мной не интересно — я же не мальчик. Так что, я по большей части сидела где-нибудь в уголке и читала книги, которые привозила мне бабушкина старшая сестра, тетя Капа.
Книг у нее было много, но все взрослые, детских совсем мало, да и те какие-то старинные — про какую-то княжну Джаваху, про девочку Жанну, которая болела, а в ее маму влюбился доктор. Скука, в общем. Поэтому я читала Всадника без головы и Собор Парижской богоматери, а потом спать не могла, мне снились всякие страсти. Но вечером, накануне дня рождения, бабушка сдала Стаську на руки своей младшей сестре, тете Агате, и сказала:
— Пойдем-ка мы с тобой сходим к Мурлыкиной.
Я сразу представила себе, что Мурлыкина — это, должно быть, такая толстая тетя с кошками, очень добрая и очень скучная, как все бабушкины подружки. Но, когда мы вышли со двора на улицу, в сумерки, бабушка наклонилась к самому моему уху и сказала:
— Знаешь, кто она , Мурлыкина?
— Кто? — спросила я.
— Волшебница. Только тс-с-с! Об это никому нельзя рассказывать.
— Я никому! — поклялась я. — Честное-распречестное слово, никому!
И мы пошли по темнеющей широкой окраинной улице с водоразборными колонками посередине. Шли мимо кожевенной мастерской, где делали ужасно некрасивые сумки. Мимо высоких дощатых заборов, за которыми стояли такие же, как бабушкин, дома из белого кирпича, с палисадниками, полными темно-розовых мальв и ржавых настурций. Потом мимо бывшего монастыря, в котором теперь был хлебозавод, но по нему, говорят, все равно бродили привидения, И наконец, подошли к дому, у которого вместо дощатого забора была ажурная металлическая решетка, очень красивая, а сквозь решетку виден был сад, полный цветов.
Ах, какой же это был сад! У самой калитки, на высокой стене из деревянных реечек, примостились мелкие георгины сорта китайский фонарик. Прямо под ними ровным разноцветным рядом гордо стояли гладиолусы – темно-красные, зеленовато-белые и розовые. У крыльца по обе стороны облаками розового и лилового тихо сияли в сумерках флоксы. А дальше тропа вела вглубь сада, где чего только не было!
Нам навстречу вышла тетенька, действительно толстая и добрая и действительно с кошкой на руках, но никак не скучная. Она поцеловалась с бабушкой, опустила кошку на землю и, наклонившись ко мне, сказала :
— Хочешь посмотреть на мои цветы?
— А можно? — с замиранием сердца (а вдруг нельзя!) спросила я.
— Конечно, — тихо сказала она мне в самое ухо. — Вот, возьми фонарик. – И она вложила мне в руку толстенький серебристый цилиндр с двумя кнопочками – золотой и красной. – Ступай по тропинке, там есть на что взглянуть. Главное, ничего не пугайся.
И пошла в дом вместе с бабушкой. Наверное, чай пить.
И чего я вдруг буду пугаться, подумала я. Это после Собора-то Парижской богоматери и Всадника без головы? Вот тропинка, вот фонарик, кругом цветы, чего тут пугаться?
Сначала я фонарик не включала, а просто шла очень медленно в почти уже ночной темноте и принюхивалась. Пахло мокрой землей, сиреневыми маттеолами, медуницей. Потом справа и слева от меня стеной встали высоченные золотые шары вперемешку с георгинами, только здесь георгины были совсем другие – крупные, яркие даже в темноте, с горьковатым терпким запахом. А дальше тропинка пошла между розовых кустов, и вот тут я включила фонарик.
Розы – это надо рассматривать. В каждую надо заглянуть, тем более, что здесь розы были просто огромные, всевозможных оттенков, с сумасшедшим запахом. Конус золотистого света выхватывал из таинственной, звездной темноты то нежную пепельно-сиреневую чайную, то почти черную, бархатную, с чуть лимонным запахом, то желто-розовую, пахнущую бананом, то белоснежную с запахом зелени и талой снежной воды.
Я металась от куста к кусту, от розы к розе, и совершенно не смотрела под ноги, поэтому и не сразу заметила, что мои сандалии в какой-то момент превратились в туфельки с золотыми розами, как у Суок, куклы наследника Тутти. С минуту я, разинув рот, таращилась на эту красоту, и только тогда заметила, что и платье на мне не мое простенькое, льняное, с двумя карманами, а бледно-розовое, с золотистыми искрами, с корсетом и пышной юбкой. На всякий случай я зажмурилась и помотала головой: если это все мне померещилось, то сейчас пройдет. Не прошло. Мало того, когда я повела фонариком поверх розовых кустов, я не увидела позади домика, в который мы пришли. Вместо него там стояло что-то двухэтажное, и во всех его окнах сияли огни! И только теперь я поняла, что уже некоторое время слышу музыку – рояль и скрипку!
Тут мне много чего пришло в голову, но одно я знала совершенно точно: я не сплю. Правда, я не знала, где я, и не имела ни малейшего понятия, где бабушка и как я попаду домой, но меня это почему-то совершенно не заботило, и уж тем более не пугало! И тут чей-то голос, похожий на бабушкин, из окна позвал меня по имени:
— Ася, ты там не заблудилась?
— Нет! — крикнула я в ответ, и удивилась, как прозвучал мой голос, словно бы и не мой вовсе. — Я еще погуляю?
— Хорошо, только не долго, а то роса выпадет, — непонятно ответил голос из окна.
И я пошла дальше.
Тропинка вилась и вилась, и за каждым поворотом обнаруживались все новые и новые цветы: маленькая полянка мышиного горошка, заросли дельфиниума, разноцветные ранункулусы, а под ногами – ползучие портулаки. Потом опять стенка из реечек, только теперь по ней вились крупные густо-лиловые граммофончики, которые в этом городе называли ”крученый паныч”. А за следующим поворотом открылся маленький пруд с белыми и розовыми кувшинками, а на берегу — каменная скамья, на спинку которой гроздьями свешивались желтые розы. К этому моменту я уже совсем перестала понимать, где нахожусь, и поэтому сказала вслух:
— И куда же я приду по этой тропинке?
— А это важно? – спросил голос из темноты.
Я сейчас же повела фонариком туда, откуда он послышался.
— Н-ну… не очень. Мне здесь так нравится…
— Тогда сядь на скамью, посиди со мной, — попросил голос. – Знаешь, здесь мало кто бывает, да и те все взрослые.
— А ты, что ли, не взрослый?
— Ни за что! – пылко ответил голос. Фонарик выхватил из темноты мальчика лет двенадцати, сидевшего на скамейке, обняв коленки. На нем был матросский костюмчик, а на песке, рядом со скамьей, стояли странные башмаки с пуговичками.
— Ты здесь живешь? — с любопытством спросила я.
— Я здесь бываю, — непонятно ответил мальчик. – Здесь спокойно. А там, откуда я, сейчас война. Меня скоро убьют.
Это прозвучало так дико, что я не сразу нашлась с ответом.
— П-почему? – глупо спросила я через пару минут молчания.
— А это такое условие, — грустновато усмехнувшись, сказал мальчик. — Пока меня не убьют, война не кончится.
— Глупости! Никто не позволит…
— Ну, война вообще штука глупая. А насчет позволит-не позволит — война-то всем уже надоела. Все хотят, чтобы она кончилась. Вот так.
— Так ты здесь прячешься, что- ли? Чтобы тебя не убили?
— Ты не думай, я не трус. — Мальчик как-то совсем по-детски шмыгнул носом. — Я знаю, что нужно вернуться. Только… трудно очень. А здесь так хорошо, спокойно… Зря я сюда забрался, — твердо сказал он. – Думал, духу наберусь и вернусь, а вот – не могу… Посижу здесь еще немного с тобой. Ты не против?
— А ты не можешь здесь насовсем остаться? Ну, у Мурлыкиной?
— У кого? — удивился мальчик.
— У волшебницы. Ну, которой сад.
— А-а… Так ведь война-то не закончится…
— Нет, не то! Она же волшебница, она же знает, что делать! Придумает что-нибудь… — И тут я прикусила язык, вспомнив, что обещала никому-пре-никому не рассказывать про волшебницу.
Мальчик пожал плечами.
— Ну, не знаю. Волшебство только в сказках бывает. А у нас… — он помолчал и закончил с горечью: — А у нас все по правде.
— Ася! — позвал издалека бабушкин голос. — Нам пора!
— Нет, как же так? Слушай, посиди здесь минуточку, я сейчас!
Верит он в волшебство или нет, неважно, важно, что я – ВЕРЮ!
И, включив фонарик, я бросилась назад по тропинке, уже не останавливаясь, чтобы взглянуть на цветы. Поворот, еще поворот, вот золотые шары, за ними георгины, вот маттеолы… А вот и бабушка стоит у крылечка самого обыкновенного дома из белого кирпича, а рядом с ней толстая добрая женщина с толстой кошкой на руках.
— Асенька, ты кота моего там не видела? – спросила она. – Толстый такой, серый, Бантиком зовут.
И я вдруг как-то сразу поняла, что при бабушке нельзя рассказывать про мальчика и войну. Но как же быть? Ведь волшебница точно может помочь! И тогда она опустила кошку на землю, наклонилась ко мне и сказала в самое ухо:
— Фонарик — волшебный. Это тебе на день рождения. Я и сама не знаю, что он может… — И повернувшись к бабушке: — Пойдем, Таиса Георгиевна, нарежу тебе букет на внучкино рождение!
И, увлекая бабушку к шпалере с “китайскими фонариками”, оглянулась через плечо и подмигнув, одними губами прошептала: — Беги, успеешь!
Как я бежала! Золотистый свет волшебного фонарика разворачивался передо мной, как ковровая дорожка, благоухающий воздух ночного сада придавал сил. Поворот, еще поворот, вот и пруд, и скамья… но на ней никого нет, только на песке дорожки стоят странные башмаки с пуговками. Он ушел!... Нет, не ушел, вот же его башмаки, как же он без них…
— А-ся! — позвала бабушка. – Где ты там?
— Иду! — крикнула я, поставила башмаки на скамью и положила на них фонарик.
Бабушка ждала меня у калитки с громадным букетом всевозможных цветов.
— Пойдем, — сказала она, — Павлик нас отвезет.
На улице стояла легковушка с распахнутой дверцей. Пока бабушка с букетом умащивалась на сиденье, Мурлыкина снова наклонилась ко мне и прошептала:
— Молодец, все правильно сделала! Теперь с ним все будет в порядке!
Много раз впоследствии я пыталась узнать у бабушки адрес Мурлыкиной, но она делала круглые глаза и говорила, что в жизни не слышала такой фамилии. А когда я попыталась сама найти дом из белого кирпича, то заблудилась, и пришлось мне ехать домой на автобусе.
Правнучка спросит:
— А мальчик? Что с ним было дальше?
— Не знаю, дружок. Но когда я познакомилась с твоим прадедом на первом курсе университета, он показался мне старым знакомым, хотя я совершенно точно никогда с ним прежде не встречалась.
— Ха! – скажет правнучка. — Волшебный фонарик?
— Он самый, — скажет Пра и вытащит из-под шали серебристый цилиндрик с двумя кнопками – красной и золотой.
Автор: Анна Бондаренко
Фотография: Daria Tumanova, Unsplash