Всем утра доброго, дня отменного, вечера уютного, ночи покойной, ave, salute или как вам угодно!
Сегодня я решил никакого предваряющего текста не писать, потому как... попросту не знаю - о чём. Тем, кто следит за развитием событий "Нелепы", полагаю, он не сильно-то и надобен, тем же, кто "Нелепу" не читает вовсе - тем более. Стало быть, и в предисловии к уже написанному ниже нет ни малейшей нужды. И мне - экономия времени, а уж вам-то - и подавно.
ГЛАВА ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЯТАЯ
- ... И кто же этот славный мальчуган?..
- М-м-м…
- И кто это тут у нас такой лежит? Кто глазыньками голубыми хлопает? Мать, ты глянь – какой у нас Багратион ручонками машет, словно на битву зовет! Вперед, богатыри, говорит, вперед, мои орлы! А?..
- А может, это генерал Павел Егорыч после Агашиной наливочки так домой и не уехал, в детской прилег?
- Да нет, не похож… Павел Егорыч годками поболе будет, лет на шестьдесят. И глазиков у этого оба-два, а у Павла Егорыча всего один, да и тот вечно слезится. Это точно не Павел Егорыч!..
- ...А у кого это лобик такой крутехонек удался? Кто самый умный будет, кто академиком у нас станет, законы природные новые откроет – на гордость папеньке и маменьке? Кто им старости утехой и подмогой сделается? Мать, это не Ванюшка ли наш часом?
- Да он, кажись. Точно он.
- Вот и я говорю – вроде похож.
- Хотя… Погоди ка, отец, может, другой кто? Не Льва ли Кирилыча сын?
- Ой, точно, его. Вот же, оказия. Прямо, до слез расстроила… И так уж я надеялся, что это Ванюшка наш, так надеялся. Ан нет, Елизавета Марковна, вот и врете вы! У сына-то Льва Кирилыча ножки кривеньки… и глазки как буравчики… и носик пупочкой… и волосом он редок. А этот-то!.. Гляньте, гляньте, Елизавета Марковна. Да разве у Льва Кирилыча такой Бова Королевич мог на свет родиться? Нет, голубушка, это он самый и есть – Ванюшка наш, да-с, уж вы мне беспременно поверьте…
... А вот уже другие голоса. Папенька, маменька, куда ж вы? Останьтесь. Кто эти люди? Что им надо? И говорят они уж по-другому, не так как папенька с маменькой. Не любят они Ванюшу. Равнодушные голоса.
- … ничего, рана неопасная – доктор сказал. Сквозная.
- Повезло, чего там. Тайга шутить не любит. Мало ли народу в ней сгинуло? Жуть одна!
- В горячке – не спрашивали – ничего не говорил?
- Спрашивал, как не спрашивать. Всё какую-то Зизи требовал. А где я ему Зизи эту возьму? Уж с ним сестричка тутошняя, Марфа Лукинишна, как могла разговор поддерживала, да он такого ей неприличного нашептал, что бедную в краску вогнал, а Марфе Лукинишне, между прочим, шестой десяток пошел, внуки уж есть!
- А еще чего не говорил ли? Кроме Зизи?
- Вроде нет. Да я и сам готов возле него круглые сутки сидеть, чтобы услышать чего.
- Смотрите-ка, Гаврила Васильевич, глаза открыл!
- Ах, голубчик ты мой, и правда – открыл. Ожил, стало быть. Поручик, вы меня слышите?
Поручик Тучков некоторое время полежал недвижно, осматривая непонимающе лица склонившихся над ним следователя Козлова и уездного исправника Аристова, затем моргнул, облизал губы и хрипло произнес:
- Слышу. И даже вижу. Вы, кажется, Аристов, да?
- Признал, родимый, я – он самый и буду, Аристов Гаврила Васильевич. А это…
- Судебный следователь Козлов Илларион Павлович, - перебил исправника Козлов. – Прибыл в Верхнерадонежск по делу о пропавшей экспедиции профессора Армфельдта, возбужденному на основании показаний рядового Кошкина. Более того, после возвращения поискового отряда станового пристава Мусина согласно Уголовному уложению Российской Империи я вынужден был открыть новое дело – о предумышленном убийстве одного или нескольких лиц. Вы меня вполне понимаете, Иван Иванович?
- Да, я вас понимаю, - моргнув, поручик снова закаменел лицом.
- Когда вы будете в состоянии дать нам с господином Аристовым показания? – продолжал Козлов, не спуская с поручика внимательных глаз.
- Не сегодня – если не возражаете, - последовал ответ.
- Не возражаю, - согласился Илларион Павлович. – На всякий же случай, буде – паче чаяния – у вас возникнет желание покинуть эту больницу или пределы Верхнерадонежска, Гаврила Васильевич поставит у вашей палаты крепкий караул. Для вашего же спокойствия.
- Сделаем-с, не извольте беспокоиться, - Аристов вытер безмерным платком выступивший на лбу обильный пот. – Лучших людей самолично отберу, сам наведываться – коли надо – стану. Не то, чтобы злодея какого, - сатану к поручику не пропустим в любом обличии.
- Это совершенно излишне, - слабо усмехнулся Тучков. – Поверьте, я ни коим образом не собираюсь увиливать от дачи показаний.
- Вот и славно, - перебил его следователь. – А то, знаете ли, Кошкин, точно таким же, как и вы, образом выбравшийся из тайги, взял да и покинул нас. Сбежал, представьте. Причем, туда, откуда ни я, ни сам министр вернуть его, увы, не в состоянии, да-с. Отдыхайте, поручик, рана ваша скоро заживет, сил набирайтесь – нам с вами много работы предстоит.
С этими словами Козлов поднялся со стула, дал знак и Аристову уходить, и уже от самых дверей, взявшись за ручку, безразлично спросил:
- Вы прямо сейчас можете ответить по крайней мере на один вопрос? Из остальных участников экспедиции кто-нибудь остался в живых?
- За всех ответить не могу, - глухо и не сразу, отведя взор, отозвался Тучков. - Некоторые – точно нет…
(Из рапорта пристава 1-го стана коллежского секретаря Мусина г-ну исправнику титулярному советнику Аристову)
«…После полученного мною 4 августа 188… г. от судебного следователя г-на Козлова И.П. распоряжения снарядить поисковый отряд в целях обнаружить следы экспедиции профессора Арфельда (так в оригинале – Ред.) я выдвинулся предполагаемым путем оной уже 5-го числа. Было отобрано два опытных охотника – Пыжов и Лыткарин, и член уездного суда исправляющий должность судебного следователя Матушкин. По оставленным экспедицией следам, а также зарубкам и найденным пикетам, через неделю 11 числа того же месяца, проходя при хорошей установившейся погоде до десяти верст, дошли до берега Коймы, где, разделившись и договорясь о месте встречи, на следующий день обнаружили явные следы длительной стоянки. Послав Пыжова за Лыткариным и Матушкиным, я единолично обследовал место предполагаемого лагеря Арфельда, где и нашел, вероятно, оброненную владельцем тетрадь в кожаном переплете, писанную по-русски текстом дневникового содержания. На обложке со внутренней стороны подписано «П. Т. И. И.», из чего предполагаю, что принадлежность оной - участника экспедиции профессора Арфельда поручика Тучкова, на что косвенно указывает и текст. К рапорту прилагаю. Дождавшись возвращения Пыжова, Лыткарина и Матушкина, мы двинулись дальше к низовьям Коймы, т.к. обнаружили явные следы движения экспедиции в том же направлении. 12 августа верстах в десяти - двенадцати от места прежнего лагеря мы нашли следы следующей стоянки, где помимо следов борьбы были обнаружены:
- обильные следы крови на земле и траве вокруг;
- лошадиный труп с ранением от ружейного выстрела в шею и еще одним – в ухо;
- несобранная палатка.
При обследовании места преступления за палаткой найден труп, по имевшимся при нем документам опознанный как рядовой Петр Чухнин, со следами насильственной смерти посредством холодного оружия, скорее всего – охотничьего ножа или кинжала.
Саженях в двадцати от лагеря по следам крови было найдено еще одно тело, принадлежащее штабс-капитану Шульцу, на котором обнаружено было три пулевых отверстия – судя по найденным неподалеку гильзам, револьверных.
Обойдя по нескольку раз весь периметр лагеря, нашли также надорванную тетрадь в мельчайшую клетку, наполовину исписанную на нерусском языке неразборчивым почерком. К рапорту прилагаю.
Ввиду необходимости переправить тела покойных и найденные вещественные доказательства в Верхнерадонежск, а также по причине возможности подвергнуться нападению превосходящих сил неизвестных преступников, мною было принято решение свернуть дальнейшее продвижение отряда как вдоль русла Коймы, так и на другой ее стороне, и вернуться в Верхнерадонежск.
Уже на обратном пути в полуверсте от лагеря охотником Лыткариным обнаружено было еще одно тело – проводника экспедиции профессора Арфельда Воложанина. Оное найдено на берегу Коймы в густых кустах, потому заметили его лишь на обратном пути и только благодаря решению Лыткарина сойти с тропы и обследовать берег. Тело было без головы, опознано же как принадлежащее Воложанину потому, что все участники поискового отряда лично были знакомы с покойным и перепутать его с кем другим не смогли бы. Голову однако ж отыскать не смогли, по всей вероятности она была отделена от туловища в ходе борьбы, на что указывают кровоподтеки и ровные ножевые ранения на руках и теле, нанесенные, полагаю, охотничьим ножом вроде тех, с какими ходят на медведя, и унесена течением Коймы.
Так как по факту происшедшего мне более сообщить нечего, позволю высказать скромное свое суждение.
Первое. Нападавших на экспедицию, скорее всего, было не менее трех или даже четырех. Только этим можно объяснить отсутствие на месте преступления других тел, а также поклажи и лошадей. Вполне вероятно, что остальных участников экспедиции увели с собой, также и лошадей, и припасы и фураж. В тайге хороший хозяин – разбойник он, или кто другой – никакого добра не бросит. Также и различные способы убийств указывают на нескольких нападавших: один – точно опытный охотник, запросто промышляющий и медведя. Другой предпочитает револьвер – стало быть, опыту поменее, в тайге револьвер вещь, конечно, более полезная, чем какая-нибудь астролябия, однако ж человек бывалый всегда выберет хорошее, проверенное в деле ружье. Кто-то из них, может быть, и третий – либо жалостлив без меры, либо к коням неравнодушен – на это указывает выстрел в ухо раненому в шею коню.
Второе. Силой и ухваткой тот, что с ножом, должен обладать изрядной. Свидетельствую в этом потому хотя бы, что лично знал покойного Воложанина: я бы с одним ножом выйти на него побоялся. Да и вот так запросто голову от туловища отделить – не у всякого выдержки хватит…»
- …Нуте-с, господин поручик, готовы ли вы обстоятельно побеседовать со мной и господином Аристовым? – тусклым голосом, с каким-то даже безразличием к происходящему вопросил Илларион Павлович, будто и не предстояло вовсе ему узнать в ближайший час, возможно, самую страшную тайну в его карьере. Аристов – тот волновался и не умел скрыть это, усевшись на табурет и все равно переминаясь с ноги на ногу встревоженным жеребцом.
- Отчего же, я – да, готов, - неловко откликнулся Тучков.
- Под протокол – если не возражаете, - Козлов кивнул на писаря, примостившегося с бумагами за нарочно для того принесенным в палату столом.
- Это – ваша тетрадь? – тут был им продемонстрирован дневник в переплете коричневой кожи.
- Моя. Нашлась, стало быть, - Тучков чуть усмехнулся. – Смешно, да? Людей уж некоторых не стало, а дневник – вот он, уцелел.
- Позвольте выразить восхищение вашим слогом. Прочел-с не без удовольствия, не только в силу служебного рвения, а и от души. Не всякий писатель так напишет, - Козлов был всё так же безучастен и учтив. Вышло, что не похвалил, а будто даже обругал за графоманство, но как-то по-английски. – А разрешите поинтересоваться – отчего прервали свои записи именно после четвертого июля? Отчего не продолжали?
- Да просто все, - чуть пожал плечами поручик. – Уж больно это тяжкое занятие – через тайгу пробираться. Уставал – как черт. Чуть привал – сразу засыпаю. Ночью-то не слишком и поспишь – комары, с головой укроешься – душно. Помнится, взялся как-то за тетрадь – так ничего и не написал. А после – и вовсе потерял.
- А кто еще из экспедиции вел записи – не замечали?
- Да многие. Шульц что-то всё время строчил, профессор, Островский…
- Ларионов? – подсказал следователь.
- Не помню, он на привалах всё больше отлучался куда-то. Глянешь – а его и нет. После у костра оглядишься – а Ларионов уже здесь. Весь издерганный какой-то, почти ни с кем не разговаривал – разве что с проводником нашим, да с сыном его. Оно конечно – понятно, настрадался человек, по второму разу в один и тот же ад полез…
- Про ад – давайте попозже, - решительно перебил наконец-то разговорившегося поручика Козлов. – А сейчас… Давайте по порядку. Что происходило после четвертого июля? Давайте – как вы это умеете, в красках, но без лирических отступлений, да?
Козлов хотел было упомянуть в качестве отрицательного примера таких отступлений Зиночку и госпожу Горбачевскую, но вовремя остановился, зато Тучков понял его прекрасно и невольно зарделся.
РАССКАЗ ПОРУЧИКА ТУЧКОВА
- Собственно, до того, как мы достигли русла Коймы, рассказывать, наверное, и нечего. Не могу назвать точной даты, когда это произошло, но, думаю, что в начале десятых чисел июля. Тут немедленно начались разногласия по поводу того, как следует поступить и куда далее двигаться. Предложений было два: идти вдоль течения Коймы всем и – таким образом – достичь урочища Баракан, перейдя Койму вброд, куда весьма аргументированно зазывал всех Ларионов, или разделиться, одну группу отправив вдоль по руслу, а вторую – переправив через Койму, с местом потенциального рандеву, как выражаются моряки, у того же Баракана.
- Можете вспомнить, как разделились мнения? Поименно? – скучно спросил, поглядывая на писаря – поспевает ли? - Козлов.
- Постараюсь… Точно помню, что за форсирование Коймы выступал Ларионов, причем, ему было всё равно – делить экспедицию или не делить. Он настаивал именно на правом береге – дескать, там и Кениг пропал, и вообще – ничего не изучено. Троицкий его поддерживал, видимо, понимая, что на этом берегу никакими навхами и не пахнет. Шульц… Шульц со своими чисто немецкими рациональностью и практицизмом говорил, что неразумно следовать одной тропинкой, когда можно пройти сразу двумя. Но, правда, он сразу оговорился, что рекомендует разделение именно на совещательных правах, доверяясь любому решению большинства. Против разделения были Островский, я и Воложанин. Доводы у всех были разные, но, кажется, вся мы подразумевали одно: благоразумие. На неизученной местности с заведомо невидимым предполагаемым противником дюжина намного предпочтительнее полудюжины.
- А что профессор? – поинтересовался Козлов.
- Профессор не принимал участия в дискуссии, только крутил головой и хмыкал. У меня вообще сложилось впечатление, что митра руководителя экспедиции ему великовата – то на глаза нахлобучится, то на затылок сползет. В итоге он, кажется, окончательно удовлетворился ролью полководца, руководимого армией, и прислушался к голосу разума…
- В каком смысле? – следователь чуть оживился, впрочем, едва ли это осталось замеченным кем-либо.
- В каком…, - Тучков усмехнулся. – Благоразумие одержало верх и экспедиция сохранила целостность, направившись вдоль русла Коймы.
- Я правильно вас понял? – тут уже Козлов перестал скучно щуриться на опрашиваемого и прямо-таки впился в него взглядом. - Вы утверждаете, что на другой берег Коймы никто не переправлялся, и вся экспедиция осталась на правом берегу?
- Ну да, - пришел черед поручика удивиться реакции следователя. – А что в этом такого?..
- Виноват, - овладел собою Козлов, возвращаясь в прежнее свое полусонное состояние и переглянувшись с крутящим головою туда-сюда исправником. – Прошу вас, продолжайте. Итак, вся экспедиция двинулась дальше…
- Я бы, господа, закурил, - неожиданно и как-то по-детски выпалил Тучков. - Врач, говоря откровенно, не поощряет, но вы же посодействуете и прикроете меня от гнева эскулапа?
Кашлянув, Козлов встал и протянул поручику пачку «египетских». Тонкими пальцами выудив папироску, тот с блаженным видом обнюхал её и, дождавшись зажженной следователем спички, прикурил.
- Это… это великолепно, господа! Это просто черт его знает - что за такое! Казалось бы – просто дым и ничего более, а вот извольте – человек становится рабом собственных привычек, хотя бы и пагубных…
- Сударь, - нетерпеливо оборвал поручика Илларион Павлович.
- Пардон, - стушевался Тучков, тряханув папиросного пепла на пол, от чего судебный следователь – патологический чистюля и педант – поморщился, словно поручик намусорил ему на колени. – Прошу вас истолковать мое поведение правильно: мне крайне не хочется вспоминать… всё это… Когда я лежал без сознания, видел один и тот же кошмар – всякий раз заново. Просыпался весь в поту – и опять… и еще раз… Простите, вы не поможете мне?
По кивку Аристова писарь выхватил из стопки чистый лист и, метнувшись к поручику, завернул окурок в бумагу. Все терпеливо выжидали, когда Тучков взобьет под собою слежавшуюся подушку и устроится поудобнее.
- В тот день – кажется, числа двадцатого, может, девятнадцатого - мы прошли верст десять, - откашлявшись, начал, наконец, поручик. - Останавливались – Островский с Армфельдтом брали пробы, да лошадь одна захромала. К стоянке подошли, когда уже стало темнеть. Я расставил двух своих саперов охранять лагерь… Да всё было обыкновенно, ничего не предвещало!.. Совсем к ночи я сменил часовых, выставив Чухнина и Кошкина, все улеглись. Я расстелился прямо у костра. Помню, засыпая, языки пламени… река внизу шумит… Разбудил меня звук выстрела. Поднимаю голову, ничего понять не могу, гляжу – а мой Чухнин за палатку валится. Лошади заржали, все наружу повыскакивали… А вокруг лагеря – фигуры какие-то. Одна из них выделяется – здоровый такой мужик, бородища, ростом чуть не с три аршина, ружье в руках. И громко так: «Господа хорошие, кто задумает шутить – того в компанию к вашему солдату отправлю, что в дозоре был. Оружие – тихонечко кладем у палаток. Руки – поднимаем, на колени встаем. Больше чем по двое – не становимся!» Все мы, понятное дело, в оцепенении. Воложанин, правда, вижу – парнишку своего одной рукой придерживает, а сам на мужика смотрит, будто знает его. «Можар», - говорит, - «что ты задумал? Тебе крови прежней мало? Еще хочешь? Не трогай более никого, не при делах они, и золота никакого не находили. Отпусти нас и разойдемся миром!» Тот захохотал и отвечает: «Никак ты, Карп Назарыч? Ты меня знаешь, я шутить не стану. Делайте как прошу и все останутся живы»… Простите, господин следователь, я бы еще закурил…
Козлов, нетерпеливо дернув сухими губами, протянул поручику всю пачку и спички.
- Благодарю, - Тучков несколько нервно брякнул коробком, прикурил, прищурившись от дыма, и, прикрыв глаза, откинулся на подушку. Тяжкое молчание длилось недолго: уездный исправник Аристов, впившись взглядом в поручика, подался на своем табурете вперед в ожидании продолжения жуткого рассказа и пронзительно скрипнул половицами.
- …Ладно, Можар, будь по-твоему, но ты уж слово-то сдержи, - ответил, подумав, Воложанин. – А то, сам знаешь, народу много, один с перепугу пальнет, другой ответит – неизвестно, чья возьмет.
- И не сомневайся, - Можар вновь хохотнул, широко разевая косматый рот. – Давай, ребяты, посмелее да побыстрее.
- Делать нечего, - Воложанин вполголоса обратился к тем, что были неподалеку от него. – Пока пусть будет по его, а после… поглядим.
И первым, швырнув из палатки ружье к ногам Можара, заложил руки за голову и встал на колени, закрыв собою Тимоню. За ним и Армфельдт выкинул свой револьвер. Из соседней палатки то же сделали фельдфебель Зубов и два оставшихся сапера. Как сейчас понимаю, Кошкину удалось незаметно сбежать. За ними – Троицкий и Островский: у них, правда, были только ножи, кажется. Можар, одобрительно скалясь, кивал, после обратился к последней палатке, в которой находились Шульц и Ларионов: «Теперь вы, ваши благородия!» Ларионов начал выдвигаться на коленях из палатки первым, руки, в одной из которых был револьвер, он держал над собою. Это не понравилось Можару, он направил на Ларионова ствол и заворчал: «Эй-эй, не шали, ваше благородие…» И тут из-за спины Ларионова в сторону от палатки метнулся Шульц. Перекувырнувшись, он дважды выстрелил и, кажется, попал в одного из людей Можара: из темноты раздался вскрик. Можар, не целясь, пальнул в ответ и, молниеносно схватив один из лежащих перед ним револьверов, побежал за штабс-капитаном. Затем из темноты раздалось еще четыре или пять выстрелов, одна из лошадей всхрапнула и рухнула: пуля попала ей в шею. Через пару минут Можар, ворча как медведь, вышел к костру. Одной рукою он зажимал бок – сквозь одежду на землю обильно сочилась черная в ночи кровь.
- Вот, видишь, Карп Назарыч, - обратился он к Воложанину с нехорошей улыбкой в бороде, - как оно бывает, когда по-плохому? Теперь кто-то за это должен ответ держать, одного его благородия мне мало будет.
Присев рядом со мной к костру, Можар задрал рубаху: выстрел Шульца, участь которого, наверное, уже не вызывала сомнений, угодил ему в мякоть в боку, пуля прошла, к сожалению, навылет.
- Пошустри-ка, ваше благородие, - злодей обратился ко мне, равнодушно, как сквозь стекло, скользнув тяжелым взглядом. – Найди тряпицу какую, да перевяжи: видишь, приятель твой нашалил. Да не балуй там, смотри у меня…
Я, конечно, знал, где взять бинты – в палатке Зубова. На всякий случай, я поискал какое-нибудь оружие, но нашел только пехотную лопату, повертел её и оставил: воспользоваться ей мне едва дли удалось бы, да и спрятать – тоже.
- Ваше благородие, ты уснул там? – послышался окрик Можара. – А то смотри – сам приду, разбужу!
Выйдя из палатки с бинтом в вытянутых руках, я присел рядом с разбойником и – как мог – стал перевязывать, заодно рассматривая его сообщников, приблизившихся к нам на расстояние отчетливой видимости. Их было трое. Еще один, по-видимому, был убит Шульцем – тело его лежало в темноте без движения. Полагая поначалу, что это были какие-нибудь местные самоеды или даже полумифические навхи, я вынужден был констатировать, что сообщники оказались обыкновенными варнаками, каких в российской глубинке полным-полно. Бородатые лица их были грубы и суровы, ни единого проблеска жалости или разума не мелькало в их злобно сощуренных глазах. Внезапно Воложанин, воспользовавшись минутным затишьем, неуловимым движением скользнул к Можару и, вытащив из-за спины охотничий нож, приставил его к горлу злодея.
- А вот теперь поговорим, - спокойно молвил он…
- …я, господа, до сих пор не могу объяснить себе – как так вышло, что я инстинктивно отпрянул прочь и рванул в тайгу, - вздохнул, обводя всех виноватым бегающим взглядом, поручик Тучков. – Будто кто шепнул мне – беги! И ноги сами понесли меня прочь от этого кошмара. Буквально через несколько секунд раздался выстрел – и мне будто ошпарило правое плечо. Затем раздалось еще три или четыре выстрела, чьи-то крики, но я продолжал бежать всё дальше и дальше. Не знаю – сколько я бежал - час, два? Свалившись от усталости и боли в какие-то кусты, я потерял сознание, а когда очнулся – был уже день. Не будучи лесным человеком, я попытался представить себе – в какую сторону от лагеря мог побежать, и, решив, что возвращаться к реке не стану ни за что, стал двигаться как бы параллельно ей, рассчитывая рано или поздно набрести на пикеты Шульца или Ларионова. На счастье, в карманах нашлось немного папирос и спички, на поясе оставалась наполовину полная фляга. Рассмотрев раненное плечо, я с облегчением понял, что пуля прошла навылет и кости, похоже, целы. Далее – вы и сами знаете… Сколько шел – не знаю, счет дням потерялся. Ел ягоды, жарил грибы, день на третий – слава богу - наткнулся на ручей, до этого пил только росу. Вот… дошел…
Молчание, воцарившееся после рассказа Тучкова, с минуту прерывалось лишь скрипом пера писаря, так увлекшегося своим ремеслом, что даже языком от усердия доставал до кончика носа. Наконец, и он закончил и с самым победоносным видом оглядел всех присутствующих в палате, включая самого рассказчика. Зажужжала оса, упрямо стуча всем телом о стекло.
- Да, Гаврила Васильевич, - глубокомысленно протянул Козлов. – Веселенькие дела у вас в уезде творятся!
- А я-то что? - задохнулся от возмущения исправник. – Я виноват, что у меня уезд - что твоя Франция? Вы мне дайте пару батальонов, да с ружьями, да с припасами, да с пушечкой в придачу, так я вам до самого Ледовитого океану дойду, всю эту нечисть изведу!
- Да я не про то, - досадливо отмахнулся Илларион Павлович. – Можар – в вашем уезде жил? Что за человек? Почему варначеством промышляет? Почему не ищет его никто? Ведь известно, что он проводником у профессора Кенига был? Где тот Кениг? То-то! А Можар, видишь, жив-живехонек.
- Так и я про то же, - Аристов даже побагровел, в запальчивости перейдя со следователем на «ты» . – Мне его с кем ловить прикажешь? С приставом Мусиным да унтером Муравеевым втроем? И где – скажи на милость? В засаде на сосенке повыше засесть и ждать, пока Можар не объявится? А про то, что жил он здесь, - так кто ж его знал, что у него на уме? Медведя промышлял, белку, как и все тут… Что у него в мозгу сдвинулось – когда с Кенигом вашим пошел? Не знаешь – вот то-то…
Отдуваясь, как закипевший самовар, и даже цветом лица напоминая закипевший самовар, Аристов схватил с тумбочки поручика пачку папирос, дрожащими пальцами зажег спичку и бестолково задымил, окутавшись ароматными кольцами.
- Ладно, не кипятись, Гаврила Васильевич, - примирительно вздохнул Козлов, незаметно для себя тоже перейдя на «ты». – Тут, видно, дело посерьезнее будет, не в одном Можаре суть. Есть там, в тайге что-то, чего он боится, людей допускать не хочет…
- А что вы, поручик, про золото говорили? Дескать, Воложанин о чем-то Можару обмолвился?
- А-а… это? – Тучков наморщил лоб, вспоминая. – Что-то вроде – никакого золота там нет.
- Позвольте-с, - вмешался молчавший до сих пор писарь, склоняясь над протоколами. - Вы изволили выразиться иначе: «… не при делах они, и золота никакого не находили…»
- Ну да, вот и я о том же, - Козлов задумчиво побарабанил пальцами по столу. – Есть, есть в тайге золотишко, Гаврила Васильевич. Вот, полагаю, Можар, еще сопровождая экспедицию Кенига, его учуял, а теперь и промышляет единолично. Не нужен ему тут никто. А, как думаешь?
- Не знаю ни про какое золото, - всё еще обиженно пробурчал исправник. – Сколь лет тут живу, а ни разу никто ничего не находил. Да ты сам, Илларион Палыч, посуди: ну, допустим, нашел Можар этот, чтоб ему в аду сгореть, самородок. Ну – песка намыл. Он его, по-твоему, куда деть должен? Под елью закопать, самосознание своё раздувать – мол, богач я теперь, миллионщик? Нет, сударь ты мой распрекрасный, золото – оно того, на люди выйти хочет. Ружьишко новое приобресть, одёжи какой, да чего там - просто в трактире загулять на неделю, цыганей себе из Павлослава выписать, либо самому туда завалиться, да… Плохо ты наш народец знаешь, Илларион Палыч! Такой, как Можар – на зависть падок. Любит как павлин - пером золотым сверкнуть, да что бы еще с десяток подхалимов вкруг него вертелись и лебезили: ой, фартовый ты мужик, Можар, ой, красота ты наша!.. Вот оно как бывает, а не… Одним словом, не было у нас такого никогда, вот!
- Да ты сам, Гаврила Васильевич, посуди…, - Козлов тоже полез в пачку, им же самим подаренную поручику, и так же нервно закурил. Теперь оба сидели друг против друга как языческие боги, накручивая вокруг себя дымные облака, словно пытаясь скрыться от остальных. – Что он там прячет? Ведь не зипуна же промышляет – на лесной тропе, по которой, может быть, и не ходил-то никто? Не на лошадок же он польстился – хотя, в тайге сидючи, и лошадка, и палатка, и ружье – дело нужное. Нет, он точно там золото моет, а про то и Воложанин покойный знал, что его же слова и подтверждают: дескать, не находили они твоего золота, Можар, всё, что в тайге есть – всё твоё и останется.
- Эк тебя! – фыркнул Аристов, и оба замолчали, недовольные друг другом.
Дав Тучкову расписаться под протоколом, Илларион Павлович направился было к дверям, но призадумался, и, резко обернувшись, спросил:
- Кстати, господин поручик, а вы немецким языком случайно не владеете?
- Увы – за полной неспособностью к оному, - заметно удивившись, покачал головою Тучков. – Помню только «Mutter» да «gebóren»...
С признательностью за прочтение, мира, душевного равновесия и здоровья нам всем, и, как говаривал один бывший юрисконсульт, «держитесь там», искренне Ваш – Русскiй РезонёрЪ
Предыдущие публикации "Литературныхъ прибавленiй" к циклу "Однажды 200 лет назад", а также много ещё чего - в иллюстрированном гиде по публикациям на историческую тематику "РУССКIЙ ГЕРОДОТЪ" или в новом каталоге "РУССКiЙ РЕЗОНЕРЪ" LIVE
ЗДЕСЬ - "Русскiй РезонёрЪ" ЛУЧШЕЕ. Сокращённый гид по каналу
"Младший брат" "Русскаго Резонера" в ЖЖ - "РУССКiЙ ДИВАНЪ" нуждается в вашем внимании