Был такой известный меньшевик Борис Николаевский (на фото в шапке). После того, как в 20-х гг. большевики вытурили его из СССР, он осел сначала в Германии, а после 1933 г. во Франции. В эмиграции быстро стал историком революционного движения, собрал у себя солидный документальный архив. Если помните (или знаете) с ним в середине 30-х даже специально встречался Бухарин (он уговаривал Николаевского продать архив Карла Маркса СССР).
К чему я о нем вообще?
Да вот, сохранилось в его личном архиве любопытное письмо от 1950 г., написанное неким Николаем Владимировичем Марченко — писателем, носившим псевдоним "Нароков". Письмо интересно тем, что этот Марченко описывал в нем будни немецкой оккупации Киева. Да не просто будни, а "украинские дела", которые почему-то сильно интересовали Николаевского. Под этими самыми делами подразумевалось поведение украинских националистов, попытавшихся под крылом немцев "свить гнездо" в Киеве и тихо проварачивать свои узко-националистические делишки. Например, после уничтожения евреев в Бабьем яру они обратились к немецкому командованию с просьбой сделать то же самое и с русским населением Киева. Чем это для них (украинских наци) закончилось, известно — Бабьим яром (по принципу — не рой другому яму)...
Интересна личность рассказчика Марченко. В Гражданскую он воевал за деникинцев, но после их проигрыша остался в СССР и как-то приспособился к жизни, работал учителем. В начале 30-х его как "беляка" немного поприжали "компетентные органы", он даже получил небольшой срок, но, в общем, тихо-мирно жил потом в Киеве и так же работал.
А потом началась война и пришли немцы. Разумеется, как "жертва режима", он остался в городе и стал коллаборантом. Собственно, именно под немцами он и расцвел. Из-под его пера посыпался вал рассказов, повестей, фельетонов, статей в коллаборантской прессе. Причем многим он запомнился злобным антисемитом. Вообще наши коллаборанты, видя, что немцы тотально убивают всех евреев, постарались как-то дистанцироваться от животного антисемитизма, считая его "немецким делом". Но некоторые (я имею ввиду из русских), в их числе и Марченко, напротив, стали перегибать. После отступления немцев горе-писака ушел с ними, а после войны избежал репатриации и остался в Германии. После перебрался в США, где уже жил и Николаевский. Но письмо написано Николаевскому еще из Германии (вернее, того, что от нее осталось в 1950).
Читая его письмо, не стоит забывать, что это субъективный взгляд Марченко. Естественно, он старается не упоминать в нем о своих делишках, но с радостью пишет о чужих. В данном случае, украинских. С другой стороны, письмо представляет исключительный интерес, особенно если вы в курсе киевских оккупационных дел. Или, например, читали дневник киевлянки Хорошуновой (он есть в Сети), или же, на худой конец, кузнецовский "Бабий яр" (отличная книга). Но даже если вы не особо в курсе, читать все равно будет интересно. Современный контекст, знаете ли, располагает. Времена идут, а украинские наци все те же.
Повторюсь, Марченко забавно рассказывается в письме об "украинизации", которую попытались провести в оккупированном Киеве украинские националисты. Но немцы быстро опомнились и прописали всех их в "могилевской области". Сам Марченко об этом не пишет (он тогда только знал, что их просто арестовали), но упоминаемые им в письме бургомистр Киева Владимир Багазий и главред "Украинского слова" Иван Рогач (их фамилии Марченко ошибочно коверкает) были именно расстреляны в Бабьем яре. За чрезмерное украинство, кстати, прямо перед ними была расстреляна и известная украинская поэтесса Елена Телига. Так закончилось их общее коллаборантство.
Ладно, не буду пересказывать всего письма, читайте сами (далее: жирный текст в квадратных скобках — мои пояснения, остальной в обычных скобках — оригинальный, Марченко).
18.10.1950
Глубокоуважаемый Борис Иванович!
При нашей встрече летом Вы сказали, что Вас интересуют кое-какие сведения о так называемых украинских делах в период немецкой оккупации. Я пообещал Вам написать все, что я знаю о них, но... до сих пор своего обещания не выполнил. Причины, конечно, нет, кроме той, что я умею лениться и помню неплохую заповедь: никогда не надо откладывать на завтра то, что можно отложить на послезавтра. Вряд ли все это меня оправдывает, но если оно хоть как-нибудь объясняет причину моего молчания, то и за то спасибо.
Я тогда же, помнится, предупреждал Вас, что от всяких дел, а тем более от украинских, я стоял в стороне и поэтому мало что знаю. Но Вы сказали, что Вас интересуют и пустяки. Поэтому я собрал в своей памяти то, что в ней осталось, и с удовольствием делюсь с Вами этими пустяками. Но кроме пустяков, к сожалению, ничего больше не имею. Кроме того, что делюсь пустяками, делюсь и обрывками: ничего связного и цельного у меня нет.
Еще до прихода немцев в Киев, т.е. в августе-сентябре 1941 (немцы вошли в Киев 19.9.41) по Киеву ходили слухи о том, что «немцы восстанавливают Украинскую республику». Говорили о том, что будто бы в Житомире уже сидит украинское правительство, называли даже и имена, которые я теперь не помню. Воображение устанавливало связь между этими слухами и некоторыми арестами, которые были произведены в Киеве в июле: по негласным сведениям были арестованы лица, которые якобы значатся в "правительственном списке" будущего украинского правительства. В частности, именно такая причина приписывалась аресту весьма популярного оперного артиста Донца [расстрелян НКВД перед советским отступлением из Киева].
Поэтому, когда в Киев вошли немцы, то никого не удивило то, что сразу же повеяло «украинским воздухом»: послышалась украинская речь, появились всюду желто-блакитные флаги и т.д. Но на другой или на третий день произошел какой-то инцидент с большим флагом, который был вывешен во вратах колокольни Софийского собора: он был снят.
Первый состав киевской городской управы был сформирован по неизвестному мне принципу, но никакого специфического «украинского» лица он не имел: во главе его стоял уважаемый в Киеве старый профессор Оглоблин, культ-просветиттельным отделом заведывал проф. Штепа, отделом искусств – крупный кинорежиссер Кавалеридзе и др. лица. Но такое положение вещей продолжалось очень недолго: недели две. В начале октября произошла трагедия Бабьего Яра (истребление евреев) и по городу пополз поразительный слух: "национальная рада" (о ней я скажу ниже) обратилась к немецкому командованию с просьбой-предложением истребить заодно и все русское ("кацапское", "московское") население. Уверен в том, что слух несправедлив, и что национальная рада с подобным проектом не обращалась , но интересно и показательно, что слух, т.е. пресловутый "глас народа" считал подобное выступление рады возможным.
Дело в том, что к этому времени стало наблюдаться "украинское засилие": состав Управы был изменен, во главе стал сравнительно молодой доцент университета, весьма "щирый" Багазей [правильно: Багазий, см. фото выше], вся Управа наполнилась "щирыми" же, единственная в Киеве газета ("Украинское слово") стала вестись приехавшим из Львова (кажется) Иваном Рогалем [правильно: Рогачом, см. фото выше] и сразу же заняла пронемецкую и антирусскую позицию, которая Вам известна из многочисленных примеров. "Украинизация" Киева имела не столь тревожный, сколь, может быть, курьезный вид. Так, например, подражая немцам, которые в соответственных местах вывешивали таблички с надписью "нур фюр деутш" ["только для немцев"], украинцы вывешивали такие же таблички в кино и даже трамваях: "тильки для украинцив" (на моей машинке нет украинских литер, поэтому я пишу так безграмотно: извините). Разговаривающих русским языком довольно резко обрывали и кое-где происходили инциденты, которые дальше ругательств не шли.
Я не знаю в точности, что такое "национальная рада" и не знаю, существовала ли такая в природе. О ней говорили (кто – с почтением, кто – с иронией), но добраться до нее и понять ее – было трудно. Помню, что в конце ноября мне по некоторым делам театрального института, которым я тогда заведывал, пожелалось связаться с этой национальной радой, но когда я стал расспрашивать о том, где она и из кого она состоит, на меня так опасливо зашикали, как будто я спрашивал, где находится штаб повстанцев или главная мастерская фальшивомонетчиков. В конце концов мне пообещали "довети до видома" Национальной Рады мое дело, но самого меня на ее очи не пустили, а примерно через неделю сообщили мне, что в интересующем меня деле (вопрос касался кредитов) Национальная Рада «мена поддержит». Этим все и окончилось. Была ли эта поддержка, в чем она выражалась и кто меня поддерживал я не знаю, но нужных кредитов я не получил.
"Щирые" к тому времени захватили все те пункты, которые можно было захватить при немцах: всю Городскую Управу, Днепросоюз (объединение укр. кооперативов), сахаротрест и его предприятия, аптекоуправление, Укрбанк (Госбанка им немцы не дали), прессу и ряд других областей. Появились сотни людей явно не местных: это были галичане из Галиции и Буковины. Они держали себя очень заносчиво, очень самоуверенно и сразу возбудили к себе неприязнь. Начался явный антагонизм между "западниками" и "надднепровцами", т.е. между пришлыми и местными украинцами. Этот антагонизм чувствовался, о нем говорили, но никаких фактов, доказывающих его (или хотя бы иллюстрирующих) я привести не могу: не помню.
У меня и близких людей создалось тогда такое впечатление: где-то на Западе (во Львове?) есть некоторый штаб, который всем руководит и направляет своих людей. Цель этого штаба – политическая: создание Украинской республики, т.е. осуществление того принципа, который сейчас очень неплохо формулируется так: "насамперед - держава", т.е. "раньше всего - государство". В своей тактике они придерживались метода: ставить немцев перед совершившимся фактом. Они (предположим) захватывали аптекоуправление, а потом смотрели, как немцы будут реагировать на это? Если их "не очень выгоняли", они оставались, а если "очень выгоняли", они не спорили и не сопротивлялись. Таким образом они захватили ряд пунктов, о которых я говорил выше. Но, конечно, им самим справиться было нельзя, и волей-неволей им пришлось войти в контакт с местными силами. Получилась амальгама: с одной стороны – идейно-национальный антагонизм (не думайте, будто я описался: именно национальный антагонизм между "галичанами" и "нашими"!), а с другой стороны – разлагающее влияние беспринципной и морально неустойчивой массы советских "рвачей" (особая и весьма распространенная порода), которые подбавили в украинскую идею весьма значительную порцию коррупции. Строго говоря, началась свистопляска: спекулировали все, спекулировали всем, спекулировали сахаром, салом, влиянием в Управе, знакомством с немцами, газетными статьями и т.д. Я не берусь утверждать, будто идея растворилась в коррупции, но во всяком случае эта идея перестала быть видна, а коррупция своим ароматом "шибала в нос".
В конце ноября или в начале декабря я поймал слух: идут, якобы, какие-то тайные переговоры между украинцами, которые «у нас» и украинцами, которые находятся в Англии, США и особенно в Канаде: создается единый украинский фронт, который собирается противопоставить себя будущему победителю, кто бы он ни был. Я не знаю, насколько серьезно можно отнестись к подобному слуху: думаю, что не исключается возможность какой-нибудь переписки через Швецию или что-нибудь в этом роде. Но как Вы знаете, немцы весьма ревниво относились к каким бы то ни было попыткам связаться с "англо-американцами" и, конечно, этот слух они поймали. Были ли последующее следствием этого слуха и того. Что под ним крылось, или оно было вызвано иными причинами (тем, что немцы и не собирались допустить никакой самостоятельной Украины), но в середине декабря произошел крах: все крупные укр. деятели были арестованы. Состав Городской Управы был изменен, пресса была передана в другие руки и по городу пошли слухи о многочисленных расстрелах в Гестапо. Приехавших галичан сразу же как вымело.
После этого все украинское движение перешло в подполье, а поэтому сведений о нем стало и еще меньше. Вряд ли я могу сказать хоть что-нибудь членораздельное о дальнейшем. Ограничусь двумя-тремя мелочами, случайно дошедшими до меня и случайно сохранившимися в памяти.
Изо всех сил припоминаю и никак не могу припомнить фамилию: она начинается на "М". речь идет о лице, которое (по киевским слухам) было выдвинуто национальной радой на работу в Гестапо. Это лицо всю свою работу вело по вполне определенной линии: во что бы то ни стало убедить немцев, что «россияне – большевики» и что борьба с большевиками должна быть и борьбой с "россиянами". Были попытки (через украинскую полицию, которую пытались сохранить автономной) терроризовать русскую часть киевского населения: самочинные обыски под предлогом поисков спрятанного продовольствия, единичные аресты и т.д. Этот "М" продержался долго и впоследствии (в 1943 г.) эвакуировался в Берлин. В конце 1944 г. мне передавали, что он был расстрелян Гестапо.
Благодаря некоторым знакомствам мне известны случаи, когда в Укрбанке проводились "тайные операции" со счетами: по распоряжению украинского банковского начальства значительные суммы денег переводились "неизвестно куда", а потом прятались под фальшивыми записями. В банке говорили, что эти деньги направлялись "на партийные нужды".
Аналогичные операции (не с деньгами,а с товарами) проводились и в аптекоуправлении.
Припоминаю эпизод. У меня был знакомый партиец (коммунист): не из крупных, но и не из мелких, секретарь партячейки большого киевского завода. Приблизительно в марте 1942 я его вдруг встретил на улице. Разговорились. "Вы в Киеве?" "А чего ж мне уезжать?" "Не боитесь репрессий?" "Мне бояться нечего, у меня есть заступа". Я не стал расспрашивать об этой заступе, а потом узнал, что он играл довольно крупную роль в Белой Церкви среди украинцев. Упоминаю об этом, потому что по свидетельству других лиц многие коммунисты, оставленные для подпольной работы, вошли в украинские организации и пользовались там "заступой".
***
К сожалению, глубокоуважаемый Борис Иванович, ничего большего я Вам сказать не могу. Знаю, что мало, но на большее я не способен. Если мои отрывки будут Вам хоть чем-нибудь полезны, буду очень рад. Если Вам понадобятся кое-какие подробности, покорно прошу обращаться без стеснения.
Два- три слова о себе. Я все еще сижу в Гамбурге, и неизвестно, когда смогу выехать, да и смогу ли? Дело в том, что сейчас по отношению к нашему брату (к бывшим советским) отношение жесткое: нас в США не пускают. Американцы, обжегшись на корейском молоке, стали дуть на дипивскую воду. Возможно, что они в своей осторожности и правы, но мне от этого не легче. Покамест жду: благо, жизнь меня к терпению приучила.
У Вас, я знаю, много сдвигов. Хорошо! Многое, конечно, непростительно опаздывает, но что ж ты поделаешь! Хорошо, что хоть сейчас есть сдвиги, но... далеко ли сдвинутся они?
Жму Вашу руку и желаю вам всего доброго.
P.S. Если сочтете нужным и возможным, хотя бы в двух словах сказать мне Ваше мнение о моих рукописях, я буду Вам очень благодарен.