Екатерина мыла посуду, когда входная дверь неожиданно хлопнула и в кухне появился ее сын Иван. Не снимая куртки, он уселся за стол и громко шмыгнул носом.
- Пожрать бы чего, мам, - заявил он, потирая руки. - Очень жрать хочется.
Екатерина протерла одну из тарелок и тут же наполнила ее холодным борщом. Иван поморщился, но от предложенного не отказался.
- А ты чего это так рано? - спросила Екатерина, сев напротив с чашкой чая. - Сбежал, что ли?
Иван, быстро орудуя ложкой, стремительно расправлялся с борщом.
- Да не, - ответил он, не глядя на мать. - Препод по автоделу заболел, вот нас пораньше и отпустили.
- В прошлый раз у вас кто-то заболел, и вот опять, - усмехнулась Екатерина явному обману. - У вас там в училище эпидемия что ли какая?
Иван пропустил слова матери мимо ушей и ел молча, громко стуча ложкой по тарелке. Екатерина долго разглядывала сына и вздыхала. От Ивана тянуло табаком и каким-то дешевым алког*лем, и вкупе с его враньем это вызывало у Екатерины какую-то безысходную тоску. Сын ее стремительно превращался в непутевого человека, и повлиять на него она не могла - не имела авторитета. Был бы жив отец - он бы показал этому тунеядцу что почем! Раз бы гаркнул, и вылетела бы вся дурь из Ивана, как черт из трубы. Но отца у Ивана не было; муж Екатерины, Павел, умер два года тому назад, и с тех пор сын ее покатился по наклонной.
- Мам, мне денег надо, - попросил Иван, доев борщ и принимаясь за чай с пирожками. - Мастак на ремонт просит. Говорит, на краску надо. По сто рублей с человека.
Екатерина поднялась и забрала пустую тарелку.
- У меня нет...
- Ну мам, он же меня потом на экзамене завалит! - голос Ивана принял необыкновенную для его возраста плаксивость. - Он же с меня не слезет!
Екатерина с грохотом опустила тарелку в раковину и обернулась.
- Ну что ты мне все врешь, Ваня? - спросила она с какой-то странной, вымученной улыбкой. - Какой мастак, какой ремонт? На с*гареты и выпивку тебе надо, так и скажи. А на это у меня денег нет... Я батрачу, ишачу, чтобы тебя накормить, одеть, обуть; вечно в долгах, как в шелках. Знаешь ли ты, что я в трех магазинах в должниках числюсь? А ты, вместо того чтобы пристроиться куда и мне помочь, наоборот у меня выпрашиваешь. Нет у меня денег, вот и весь сказ.
Иван изобразил такую кислую мину, будто только что съел целый лимон.
- Ну нету так нету, - буркнул он сердито. - Только потом не наезжай на меня из-за экзаменов. Я тебя предупредил.
Он поднялся и хотел было идти к себе, как вдруг Екатерина обернулась к нему и попросила подождать.
- Евгений Михайлович тут третьего дня звонил, просил присмотреть за его квартирой. Они с женой в отпуск собрались, на юга. Собака у него тут осталась, выгуливать надо хотя бы раз в день, да цветы поливать. С цветами я сама справлюсь, а вот насчет собаки тебя хотела попросить. Поможешь мне - так и быть, дам тебе сотню.
Иван, недолго думая, кивнул.
- И когда же? - спросил он.
- Вечером, - ответила Екатерина, возвращаясь к своим тарелкам. - А пока отдыхай.
Евгений Михайлович, старый знакомый Екатерины, был довольно успешным юристом, и сколотил себе неплохое состояние. Жил он вместе со своей молодой женой Анастасией в трехкомнатной квартире, расположенной в фешенебельной новостройке, и обстановка его жилища была весьма впечатляющей. Самая большая комната была отведена под зал, другая, чуть поменьше - служила Евгению Михайловичу рабочим кабинетом, где он также принимал клиентов, а в третьей находилась спальня. Иван, увидев все это великолепие, невольно разинул рот. Огромный телевизор, почти во всю стену, стереосистема, стеклянные шкафы с книгами и пластинками, дорогая мебель - все это произвело на него неизгладимое впечатление. Плюхнувшись на мягкий кожаный диван, он закинул ноги на низкий кофейный столик и блаженно закрыл глаза. И в это время в мозгу его блеснула, подобно молнии, недобрая мысль. Она занозой вонзилась в подкорку и Иван, хищно улыбнувшись ей, потер руки.
И в ту же ночь, стащив из кармана маминого пальто ключи, Иван вломился в квартиру Евгения Михайловича. Держа в зубах фонарик, он тщательно обшаривал каждый закоулок в поисках поживы. Запертая в туалете такса по кличке Джойс, с которой Иван гулял всего несколько часов назад, жалобно поскуливала, пытаясь выбраться из заточения, но Ивана это не смущало. Аккуратно обыскивая ящики стола и небольшие шкафчики, он наполнял карманы добычей. Наручные часы, пара цепочек с какими-то кулонами, несколько денежных купюр, золотая печатка - Иван ограничился этим и незаметно выскользнул из квартиры. Заперев ее, он сбежал вниз по лестнице и растворился во тьме.
Спустя несколько дней, возвращаясь домой с учебы, Иван обнаружил возле подъезда милицейскую машину. Перепугавшись, он юркнул за угол и застыл в нерешительности. Дело принимало серьезный оборот, пропажа обнаружилась, и его, по всей вероятности, ждала незавидная участь. Иван тут же прикинул, сколько ему дадут за кражу. Все, что он стащил из квартиры Евгения Михайловича, он уже успел продать и получил за это смехотворную сумму, да и ту уже успел почти полностью потратить. Судорожно хватаясь за стену, Иван ощутил, как внутри него все скручивается в один большой клубок. Боясь потерять сознание, он согнул дрожащие колени и согнулся в три погибели от нахлынувшего на него приступа рвоты.
- Эй ты, - окликнул его вышедший пок*рить милиционер. - Ты чего там жмешься? Ты кто такой?
Иван вытер рот рукавом и выступил вперед.
- Да я... живу тут, - промямлил он нерешительно. - В четырнадцатой квартире...
Милиционер выплюнул окурок и подошел к нему вплотную.
- В четырнадцатой, говоришь? - сощурился он. - Ты сын Решетниковой?
Иван, услышав фамилию матери, тут же кивнул.
- Иди давай, - скомандовал милиционер, толкая его вперед. - Не тормози.
Иван вошел в квартиру. В прихожей он встретил еще одного милиционера, который приветствовал его угрюмым молчаливым кивком. Еще один сидел за кухонным столом и пыхтел, заполняя протокол. Мать Ивана сидела рядом и держалась за голову. Иван заметил, за на глазах у нее блестят слезы.
- Значит, вы утверждаете, что это вы взяли часы, две золотые цепочки, золотой перстень и пять тысяч рублей наличными? - задал вопрос следователь, исподлобья поглядывая на Екатерину. - И что вы их продали какому-то неизвестному?
- Все так, утверждаю, - ответила Екатерина. - Я украла и продала на рынке. Кто именно купил - сказать не могу. Какой-то мужик, среднего роста, в черной кожаной куртке. Купил у меня все за пятнадцать тысяч.
- Потерпевший утверждает, что его часы стоят как минимум сто тысяч. - Следователь вытер платком взмокший лоб. - Плюс две цепочки по пять тысяч и перстень примерно за ту же сумму. Что же продешевили-то так, Екатерина Николаевна.
Екатерина пожала плечами. Заметив сына, она посмотрела на него таким полным боли и укора взглядом, что Ивану вновь стало дурно.
- Вот, сын пришел, - сообщил милиционер, подойдя к следователю. - Будем опрашивать?
Следователь обернулся к Ивану и смерил его внимательным взглядом своих равнодушных выцветших глаз.
- Вообще-то по закону допускается не свидетельствовать против близких родственников, - сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. - Но если есть что сказать, то почему бы и нет. Вдруг это как-нибудь поможет.
- Я ничего не знаю, - соврал Иван, глядя следователю прямо в глаза. - Честное слово. Что вообще произошло?
Следователь, словно не расслышав его вопроса, еще раз внимательно перечитал протокол и аккуратно уложил его в папку. Потом посмотрел на коллег и те подхватили Екатерину под руки.
- Ну, в наручниках, думаю, нужды нет, - сказал следователь, вальяжно поднимаясь. - Если, конечно, с вашей стороны не будет никаких глупостей.
Екатерина качнула головой. Несмотря на измученный вид, держалась она стойко. Иван не пошел провожать конвоируемую мать; прижавшись к двери, он слушал, как удаляются ее шаги. Потом подошел к окну и наблюдал, как ее сажают в машину. Когда милицейский «уазик» скрылся за поворотом, Иван вцепился зубами в сжатый до боли кулак и сполз на пол. Страх, боль и отчаяние переполняли его, и Ивану казалось, что они вот-вот разорвут его на куски.
Но несмотря на муки совести и порывы помочь матери, Иван так ни в чем и не сознался. Екатерина взяла всю вину на себя, ее судили и приговорили к пяти годам лишения свободы. Ивана на суде не было; на последнем их свидании в СИЗО Екатерина велела ему от греха подальше перебраться в деревню, в старый бабушкин дом.
- Ни о чем не думай, - сказала Екатерина, целуя и обнимая сына на прощание. - Так уж получилось, и ничего уже нельзя изменить.
И Иван, послушав мать, уехал в деревню. Там, в старом покосившемся домишке, стоявшем возле самого леса, он провел почти год. Чтобы прокормиться, Иван устроился подсобником на свиноферму и там, находясь в обществе деревенских забулдыг, пристрастился к выпивке. Очень скоро симпатичное молодое лицо Ивана обрюзгло и заплыло, глаза помутнели, а руки непрерывно тряслись от похмельного тремора. Каждое утро Иван начинал со стакана отвратительного на вкус и запах сам*гона, натягивал свою засаленную куртку и шел на работу. Так проходили дни - тяжелые, сумрачные, безрадостные; они тянулись бесконечной чередой, словно огромный поезд с множеством вагонов. С каждым днем Иван опускался на самое дно, но не замечал этого; он редко находился один, и от одиночества его спасала компания новых друзей-собутыльников.
- А ведь все-таки мне тут не место, - временами, сильно напившись, говорил Иван. - Я ведь городской человек. Какого черта я тут забыл? Грязь тут одна, свиньи эти, будь они неладны. Да и вы грязные, как черти, и воняет от вас, как от выгребной ямы, и самог*нка эта ваша дрянь редкостная. Уеду я, и черт бы с вами, живите тут как хотите.
Собутыльники не воспринимали всерьез его слова и хохотали над этими тирадами, не понимая всей тоски, которая крылась в них.
- А в городе что хорошего? - вопрошал Витька Бурлаков, один из товарищей Ивана. - Жил я там одно время. Шум, гам, суета. Никакого простору душе и телу. Все друг на дружке сидят, в рот заглядывают. Ты, Ванятка, молод еще и не понимаешь всей прелести деревенской жизни. Тяжело тут, это да, но свободнее.
- Да в гробу я видал твою свободу, - огрызался в ответ Иван. - Какая разница, где в*дку жрать - тут или в городе? Я, может, в люди выбиться хочу, большим человеком сделаться. Не хочу я, как ты, в сорок лет бычки на остановке собирать да занимать копейки на хлеб. Иди-ка ты лесом, со своей свободой.
Витьку такие слова задевали за живое, и затевалась драка. Иван был молод, и всегда одерживал над Витькой верх. Поколотив его как следует, он уходил к себе домой, а побитый Витька косо смотрел ему вслед и яростно бранился. Но уже на следующий день все ссоры были забыты, и собутыльники вновь собирались вместе, чтобы раздавить бутылочку-другую.
Наконец, тяжелая работа и общество друзей-пьяниц окончательно надоели Ивану, и он, собрав свои пожитки, отправился обратно в город. Сделал он это скрытно, никого не предупреждая и ни с кем не прощаясь. На старом, грохочущем автобусе Иван добрался до города и по знакомому, но уже порядком позабытому маршруту отыскал дом, в котором провел детство и юность. Квартира его матери была по-прежнему пуста; некогда красивые, белоснежные обои стали желтыми, в грязные окна почти ничего нельзя было разглядеть, по углам гирляндами висела паутина. Все в квартире было так же, как в тот день, когда Иван отправился в деревню - грязная чашка на кухонном столе, разворошенный комод, валяющиеся на полу вещи. Иван устало опустился в старое, продавленное кресло и посмотрел на стоявшую на столе фотографию матери в рамке. Прошло уже почти два года с тех пор, как ее забрали, но никаких вестей от нее не было - ни единого звонка, ни единого письма.
Неожиданно в голову Ивану закралась мысль о том, что матери, может быть, уже и нет в живых, и вместе с ней он испытал какое-то странное, пугающее облегчение. «Что же, - думал он, и вместе с тем удивлялся своим мыслям, - с людьми всякое бывает, да еще и в тюрьме. Умерла так умерла, что я могу поделать? Ведь она сделала свой выбор. Разве я ее просил ее о чем-нибудь? Нет». Ивану было совестно от таких мыслей, и он злился на себя из-за них. «Эх ты, сынок! - тут же корил он себя. - Это ведь из-за тебя, поганца, она там! Струсил ты, не раскрылся, когда надо было, подставил мать, а теперь делаешь вид, что ты не причем!» Мысленная борьба утомляла Ивана, и вновь его тянуло к бутылке, чтобы напиться и забыться, хотя бы на минуту, на мгновение. Но алког*ль был обманчив, и забирал больше, чем давал; Иван понимал это, но остановиться уже не мог. Болото пьянства и грязной, скотской жизни затянуло его в свою трясину, и с каждым днем Иван все больше и больше терял человеческий облик.
Через полгода Иван снюхался с Верой, продавщицей из маленького продуктового магазина, расположенного в соседнем доме. У Веры был трехлетний сын Миша; о его отце Вера умалчивала, говоря лишь то, что он был негодяем и скотиной. Сама Вера тоже была отнюдь не святой: так же как и Иван, она имела пристрастие к алког*лю, и в свои тридцать лет выглядела на все сорок; лицо ее было обезображено темными подглазными мешками, которые она настойчиво, но безуспешно, пыталась замаскировать дешевой косметикой. Когда же Вера говорила или смеялась, то выставляла напоказ кривые зубы, желтые от постоянного к*рения. Вела она себя под стать своей внешности - не гнушалась грязно ругаться и похабно шутить даже при сыне.
- А квартирка-то у тебя ничего так, уютная, - сказала Вера, перебравшись к Ивану. - А у меня вот своего угла нет, по съемным хатам моталась. С моими капиталами о своем жилье только мечтать можно.
Иван, вальяжно развалившись на своем диване, беззаботно отмахивался.
- Мой дом - твой дом, - ответил он. - Располагайся и живи. Вдвоем-то ведь повеселее будет, а?
Ивану было все равно, что скажет мать, когда вернется и увидит, во что он превратил их дом. О матери он и не думал; судьба ее давно перестала его тревожить. Куда важнее были мысли о том, где подзаработать денег, чтобы купить выпивки и самой дешевой еды. О большем Иван и не думал - он давно уже не покупал себе новой одежды и ходил в старом, грязном рванье. Футболки и рубашки его были прохудившимися и вытянутыми, штаны протертыми в нескольких местах, а несколько пар ботинок просили каши. Свою же старую кожаную куртку Иван постоянно латал скотчем, но и это не помогало - куртка давно уже превратилась в какой-то бесформенный мешок и насквозь провоняла спиртным и куревом.
Как-то раз, когда Иван с Верой выпивали, сидя на кухне, к ним с проверкой наведался инспектор пожарной безопасности. Осмотрев старую, провисшую проводку, он поморщился и покачал головой.
- Проводка у вас со времен царя Гороха, - заметил он. - Эдак и до беды недалеко. Меняйте, пока не поздно.
- Как только - так сразу, - равнодушно отозвался Иван. - Завтра же и начну. А вообще, электричеством мы почти не пользуемся. Так, чайник вскипятить или жратву разогреть. Даже света почти не зажигаем.
Когда инспектор ушел, Иван показал захлопнувшейся за ним двери кукиш.
- Поменяю я тебе, как же, - злобно крикнул он. - Я что, миллионщик по-твоему? Это ты чистенький, напомаженный и при деньгах. А я человек небогатый, мне на всем экономить приходится. Хрен тебе, а не проводка.
- Так штрафу же дадут, Вань, - вмешалась Вера. - Да и в самом деле, проводка соплями висит, истлела вся. Может, заменим как-нибудь? Я бы выделила тебе, с зарплаты.
Иван наполнил два стоявшие перед ним стакана дешевой в*дкой и снова показал кукиш, теперь уже Вере.
- Вот я сказал! - заорал он. - Из принципа ничего менять не буду. Пусть как есть, так и есть. Завтра, может, опять какой кадр придет и велит еще чего-нибудь заменить. Может, уж лучше сразу квартиру поменять? Купить какую-нибудь новую, большую. Был я раз в одной, вот это была квартира. Как в кино...
Иван вспомнил квартиру юриста Евгения Михайловича, из-за которой его мать попала в тюрьму. Пытаясь прогнать мучительные воспоминания, он одним махом осушил стакан и закусил соленым огурцом. Дешевое пойло сразу сделало свое дело - в голове зашумело, конечности стали ватными, а в глазах все принялось двоиться и расплываться. С каждым выпитым стаканом это состояние становилось все более и более сильным, и Иван, не сопротивляясь ему, отключался, падая в темную бездну алког*льного сна.
Ворота колонии, где Екатерина провела почти три с половиной года, с лязгом захлопнулись за ее спиной. Вдохнув свежий весенний воздух, она неторопливо побрела к остановке, держа в руках сумку. Она ни разу не обернулась до тех пор, пока серая громада тюрьмы не скрылась из виду; лишь оставив ее далеко позади, Екатерина остановилась и взглянула в чистое, голубое небо. Мимо проходили люди; им совсем не было дела до какой-то женщины, стоявшей на дороге с запрокинутой голове. Разве могли они, никогда не терявшие свободы, понять ее радость? Екатерина чувствовала, как солнце ласкает ее покрытое морщинами лицо, как прохладный ветерок играет ее поседевшими волосами. Это был лучший момент за долгое, долгое время, и Екатерина не хотела, чтобы он заканчивался.
Всю дорогу домой Екатерина сидела, прижавшись головой к стеклу автобуса и разглядывая мелькавшие мимо пейзажи. За время, проведенное в неволе, она отвыкла от ярких красок, и смотрела на мир так, как смотрит на него ребенок или человек, который очень долгое время был слепым и неожиданно прозрел. Это было сильное, ни с чем несравнимое чувство; зеленеющие поля и луга приятно ласкали глаз, небольшие придорожные домики навевали какие-то сладкие, давно позабытые воспоминания, полные уюта и тепла. Незаметно для себя Екатерина уснула, и проснувшись обнаружила, что автобус уже движется по улицам ее родного города.
Добравшись до дома, Екатерина вошла в хорошо знакомый подъезд и поднялась по лестнице на третий этаж. Увидев дверь своей квартиры, Екатерина застыла в нерешительности. Рука ее потянулась к звонку, но остановилась на полпути. Есть ли кто-нибудь там, внутри? Ждут ли ее или уже забыли? Как изменилась квартира за время ее отсутствия? Размышляя над этими вопросами, Екатерина продолжала стоять, разглядывая полными слез глазами родную, но давно позабытую дверь. Наконец, ее палец лег на кнопку звонка. Сердце Екатерины замерло в ожидании.
- Иду я, иду, - послышался из-за двери хриплый, чужой голос. - Кого там еще принесло?
Дверь открылась и на пороге возник Иван. Он был худ, оборван и зол. Лицо его, заросшее щетиной, было темным от длительных попоек.
- Ваня, - прошептала Екатерина, протягивая к сыну руки. - Ванюша! Вот я, вернулась!..
Она была уверена, что Иван тут же бросится к ней и обнимет, но ошиблась. Сын смотрел на нее так, будто видел впервые, и глаза его были полны раздражения и ненависти.
- Ну привет, - бросил он, теребя свою грязную, неровную бороду. - И что тебе надо?
Екатерина, до конца не понимая, что происходит, смотрела на сына с улыбкой. Ей казалось, что он просто разыгрывает ее, и вот-вот рассмеется, сказав, что пошутил.
- Ты что же, не узнал меня? - спросила Екатерина, окончательно растерявшись. - Я же мама твоя. Ты забыл меня?
Тут же из глубины квартиры донесся приглушенный плач младенца и последовавшая за ним хриплая женская ругань. Иван по-прежнему смотрел на мать отстранено и с неприязнью, всей душой желая поскорее от нее отделаться.
- Некогда мне, - сказал он, закрывая дверь. - Пока.
Он захлопнул перед носом Екатерины дверь ее собственной квартиры, оставив ее одну на лестничной клетке. Екатерина снова нажала на звонок и подождала, но дверь больше не открывали.
- Что же это... - бормотала она, спускаясь по лестнице, вцепившись в перила. - Почему? За что?..
Ответа не было.
- И кто это был? - спросила Вера у Ивана, когда они снова уединились на кухне. - Что это за баба приходила?
Иван поморщился и махнул рукой.
- Так, дверью ошиблась, - ответил он. - Искала кого-то. Забей, короче.
Он налил себе еще в*дки и выпил. Спиртное неожиданно обожгло ему горло и он едва не выронил стакан из руки. Чертыхаясь, он стащил с себя мокрую майку и отшвырнул ее прочь.
- Ходят тут всякие, отдохнуть не дадут, - рявкнул он, грозя кулаком в сторону двери. - Проходной двор тут что ли? Черт бы вас всех подрал!
Вера, стараясь не попасть под горячую руку, ретировалась из кухни, оставив Ивана одного. Тот еще долго сидел за столом, опустошая бутылку и ругая кого-то на чем свет стоит. Устав, он растянулся на полу и зак*рил. Сизый дым затуманил ему взор, неожиданно стало легко и приятно. Влив себя остатки в*дки из бутылки, Иван уснул, выронив из руки тлеющий окурок. Он часто засыпал так, и совсем не думал, что однажды это приведет к трагедии.
Так, спустя год после возвращения Екатерины, в квартире Ивана произошел пожар. Это случилось ночью, и неизвестно было, что послужило его причиной. Возможно, дело было в старой, замкнувшей проводке, или в том, что он по обыкновению заснул с с*гаретой - этого точно сказать никто не мог. Пламя стремительно распространилось по всей квартире, и к тому моменту, когда приехали пожарные, уже вовсю полыхало из окон. Ивану удалось спастись; весь в ожогах и задыхаясь от дыма, он выпрыгнул в окно и приземлился на большую цветочную клумбу. А вот Вере и ее сыну Мише выбраться не удалось; пожарные обнаружили их останки только тогда, когда пламя было потушено.
Иван долгое время провел без сознания. Лицо его сильно обгорело, он лишился левого глаза и уха. Правая рука после падения оказалась сломана в двух местах, и врачам пришлось вставить в нее штифты. Придя в себя, Иван некоторое время не мог понять, где он находится и пытался встать с постели, чем доставил медперсоналу немало хлопот.
- Ты тут надолго, братец, - сказал ему сосед по палате Сергей, у которого была сломана нога после падения с мотоцикла. - Вряд ли тебя выпустят в скором времени. Ну да ничего, привыкнешь. Я сам тут вторую неделю кукую.
Иван ощупал здоровой рукой забинтованное лицо и скрипнул зубами. Из единственного правого глаза по бинтам скатилась маленькая слезинка. Он вдруг вспомнил встречу с матерью в дверях квартиры, ее уход и последующую за ним попойку. Вспомнил Веру и ее сына, вспомнил страшное, удушливое пламя и полет из окна.
- Они все умерли, - догадался он вслух. - Из-за меня. Из-за меня! Я виноват! Мама, мама...
Он заметался на кровати и вбежавшая в палату медсестра ловко вколола ему успокоительное. Расслабившись, Иван некоторое время лежал, глядя в потолок и шепотом звал мать.
- Ты, братец, шибко-то не возись, - сказал ему Сергей, раскладывая пасьянс. - Тебе надо силенок набираться. Вот оклемаешься - тогда и припомнишь о своих проблемах. А пока лежи смирно и радуйся, что цел остался.
Но Иван был не рад. Сердце его металось в груди, словно раненая птица, и ему снова захотелось прыгнуть в окно, теперь уже для того, чтобы забыться навсегда. Рухнуть на асфальт и замереть. Ничего не слышать и не видеть. Ничего не чувствовать.
- Мама, - шептал он, вращая единственным глазом. - Мама!..
В палату вошла пожилая, сгорбленная санитарка. Седые волосы ее были собраны в небольшой пучок, морщинистое лицо светилось добродушной улыбкой. Окунув швабру в ведро, она принялась старательно натирать полы, поглядывая на Ивана и Сергея.
- Ну что, соколики? - спросила она, орудуя шваброй. - Как дела? Идете на поправку?
Сергей в ответ лишь махнул рукой и вернулся к картам. Иван по-прежнему лежал, плача и постанывая.
- Мама, мама, - звал он тихо. - Мама!..
Санитарка подошла к нему ближе и посмотрела в его забинтованное лицо. Иван тоже взглянул на нее и вскрикнул. Он узнал ее потемневшее, изрезанное морщинами лицо. Лицо собственной матери.
- Мама, - воскликнул Иван, из последних сил протягивая к матери здоровую руку. - Это я, Иван!
Мать тоже узнала его. Узнала по блеску единственного, наполненного слезами глаза. Она осторожно присела на край койки и обхватила голову сына мокрыми руками.
- Я знаю, - прошептала она, нежно поглаживая бинты. - Все хорошо. Я здесь, рядом.
Слезы капали из ее глаз и марля повязок тут же впитывала их. Иван тоже плакал; мать осторожно вытирала его слезинки краешком своего халата.
- Прости меня, мама, - сказал Иван каким-то изменившимся до неузнаваемости голосом. - Прости, если сможешь.
Екатерина нагнулась и поцеловала сына в лоб, точно так же, как когда-то давно, в детстве.
- Все хорошо, - прошептала она в ответ. - Спи, сынок.
Иван впервые за долгое время почувствовал облегчение. Он уснул, и во сне видел себя маленьким ребенком, сидевшим на коленях у матери. А Екатерина все сидела и держала голову сына руками, боясь потревожить его сон.
Автор: Антон Марков