Напалм, впервые использовался в огнеметах во время Второй мировой войны, он был очень смертоносным оружием при сбросе с самолета. Бомба взрывается и разлетается на осколки, а горящий жидкий напалм (название происходит от сочетания нафтеновой и пальмитиновой кислот) прилипает к тому, на что она попадает. Он горит при 800-1200 градусах Цельсия (для сравнения, вода кипит при 100 градусах Цельсия) и долго. Достаточно большая масса горящего напалма накрывает все слои кожи; мгновенно исчезают волосяные фолликулы, потовые железы и чувствительные нервные окончания. При таком ожоге третьей степени обожженная область кажется красной, мягкой и сочащейся. Если напалм продолжает гореть глубже, питаясь жиром, мышцами и другими глубокими тканями, то травма имеет степень обугливания четвертой или пятой степени.
Напалмовые ранения были для вьетнамской войны тем же, чем штыковые ранения были для Первой мировой войны. Врачи не ожидали, что им придется лечить жертв ожога напалмом, так как они скорее умрут, чем им будет оказана медицинская помощь. Шансы выжить при таком ожоге зависят от того, какая часть поверхности тела обожжена; более 10-15 процентов составляют серьезный ожог и наносят ущерб всем органам и функциям организма. Те жертвы, которые получат прямое попадание массы напалма, получат ожоги не менее 25 процентов своего тела. Треть из них умрет в течение получаса от ожогов или удушья. Многие сами распространяли напалм по своему телу, пытаясь удалить его со своей кожи или одежды, или пытаясь снять горевшую одежду.
Фук получила ожоги третьей степени тяжести или еще хуже: 30-35 процентов поверхности тела. Эти обожженные участки включали почти всю ее спину, доходя с левой стороны до груди, задней части шеи и линии роста волос, а также всю левую руку. Меньшие ожоги были вызваны горящим напалмом, который брызнул с ее одежды на правую руку, ягодицы и живот. Внутренняя сторона ее правой руки также была обожжена в том месте, где она соприкоснулась с напалмом на другой руке, у нее были опалены левая щека и оба уха. Жизнь или смерть таких серьезных жертв от напалма зависит от того, чтобы в течение двадцати четырех часов, самое большее семидесяти двух, добраться не просто до какой-нибудь больницы, а до такой, где есть все необходимое оборудование и персонал для стабилизации состояния жертвы ожога.
В операционной "БАРСКИ" первым жизненным императивом доктора Ми было дать Фук какое-нибудь обезболивающее. Шок - самая большая опасность для жертвы ожога, и как раз боль может вызвать его. Даже самый маленький ожог напалмом очень болезнен. Не менее срочно нужно было найти вену для переливания крови и других жидкостей, что нужно было делать непрерывно не менее недели. Потеря телесных жидкостей, не только крови и плазмы, но и белков организма (которые вытекают там, где нет кожи), также может привести к шоку и сбою в работе внутренних органов.
Доктор использовал кровь Ну, найдя ее подходящей. Бормотание благодарности ее родителей Каодаю, когда в нее начали переливать кровь, было одним из последних воспоминаний Фук перед тем, как она потеряла сознание. Тунг задержался еще на одну ночь, и только Ну продолжила уехала. Прежде чем она ушла, медсестра настояла, чтобы она приняла немного пищи, чтобы компенсировать сдачу крови. Ей предложили поесть - бифштекс, если она захочет. Наконец она неохотно приняла стакан молока, хотя это тоже была непривычная еда. Позже тем же вечером она вышла из автобуса перед храмом Каодай в Транг-Банге, сделала несколько шагов по тропинке и упала в обморок от усталости.
На следующий день Тунг вернулся в Транг Банг, чтобы помочь Ну с грустной задачей очистки их дома и земли. Они нашли троих вьетконговцев мертвыми: одного в туннеле в саду, двоих в доме, одного из них в пулеметном гнезде, где командир приковал его цепью за лодыжку, чтобы он сражался насмерть. Тунг и Ну дождались ночи, чтобы перетащить тела, одно за другим, в свободный уголок земли дедушки Кьема и похоронить их там. Хотя уходящие вьетконговцы не забрали этих павших товарищей, они попытались унести швейную машинку Ну, которая была бы бесценна в джунглях. Должно быть, она оказался слишком тяжелым грузом. Ну нашла её неподалеку, на краю своего участка.
Убрать трупы и гниющие туши животных можно было и при дневном свете. Потребовалось три человека Тунг и еще двое, которых он нанял, чтобы погрузить каждую свиную тушу в мешковину, в которой обычно лежало сто килограммов риса, а затем оттащить ее, чтобы похоронить. Не всех свиней можно было сосчитать; некоторые, как и многие куры и утки, убежали из сада во время боя. Горожане, случайно наткнувшиеся на них, ловили их и забивали на мясо. Ну нашла несколько свиней живыми, сильно обезвоженными и в шаге от смерти. Отдав напоследок должное своим “ветеранам войны”, она избавила их от страданий. Ей так не давали покоя страдания животных, что она поклялась никогда больше не разводить свиней на убой. Загоны будут пустовать и не ремонтироваться до тех пор, пока они с Тунгом будут владеть этим домом и землей.
Расчистка огорода от минометных хвостов, осколков бомб и шрапнели оказалась утомительной и опасной. Каждое фруктовое дерево было так или иначе повреждено: опалено, расколото, изрыто шрапнелью или разрублено у основания. Тунг и Ну опасались постоянного риска, особенно закопанных и неразорвавшихся бомб и гранат. Ну не смогла найти в городе никого, кто согласился бы взяться за эту работу. Наконец она спросила кого-то, кого в городе считали “слабоумным”. Он провел за этим занятием несколько дней без единого происшествия. Обеспокоенные химическим загрязнением почвы, Тунг и Ну обрекли огород и сад на запустенье. Сад будет заброшен, Ну позже соберет зеленую ботву, но не осмелится прикоснуться к корнеплодам. Многие фруктовые деревья оказались живучими; через год из отрубленных стволов выросли побеги. Некоторые из них цвели еще долго после того, когда семья переехала из дома и приносили плоды, как когда-то.
Ну и Тунг очистили стены и полы дома от человеческой крови и останков. Они очистили стены «убежища» все еще влажные и заплесневелые от крови, от старых бинтов и повязок. Они забрали себе консервы из Америки, оставленные Вьетконгом, первоначально, вероятно, украденные или проданные коммунистам коррумпированными южновьетнамцами. Они вынесли кровать и несколько шкафов, поврежденных до неузнаваемости. Семья велела соседям использовать сломанную мебель в качестве топлива для очагов. Несколько месяцев спустя двоюродный дедушка все еще подбирал в доме осколки шрапнели и обрабатывал порезы, которые они нанесли детям.
Снаружи дом представлял собой жалкое зрелище: зияющие дыры в крыше и пустые дверные проемы. Немногие двери сохранились после того, как их использовали в качестве перекрытий туннелей. Пулеметные очереди пробивали стены. В последующие недели чиновники из провинциального управления Хау Нгиа прибыли в Транг-Банг, чтобы оценить ущерб, нанесенный войной имуществу, и выплатить компенсацию. По этой программе, начатой американцами и прекращающейся с их отъездом, домовладельцы могли получить максимальную компенсацию за ущерб, эквивалентный примерно сорока американским долларам. Тунг получил девяносто листов листового металла, каждый размером один метр на полтора, и трехнедельный запас риса для своего хозяйства, в общем, малую часть того, что он потратит на ремонт дома и восполнения убытков.
В конце недельно уборки Тунг и Ну вернулись к Фук. Однако Ну поняла, что ей невыносимо стоять у двери палаты дочери из-за вони от мертвой и гниющей плоти.
Родители нашли иностранца, который с нетерпением ждал их. Насколько они поняли, он представлял агентство гуманитарной помощи, которое хотело эвакуировать их дочь из Южного Вьетнама в Западную Германию для лечения там. Ни Тунг, ни Ну не понимали, что медицинская помощь в "Барски", возможно, самая лучшая во Вьетнаме, и что медсестры будут делать всё, чтобы спасти жизнь их дочери. (Если бы это была обычная больница, родственники пациента обеспечивали бы уход и оставались под рукой, чтобы платить за лекарства и, при необходимости, взятки. Они знали только, что до сих пор с них ничего не требовали, даже за "скорую помощь".)
Тунг и Ну оба были зациклены на мысли, что их дочь умрет. После напалмовой атаки они взывали только к благосклонности Каодая. Тунг обратился к официальному молитвеннику за “Кризисными обрядами”, охватывающими несчастные случаи, болезни и смерть. Реакция Ну на предложение иностранца заключалась в том, что если они хотят, чтобы их дочь жила, они должны принять его. Она немедленно отправилась в Транг Банг за необходимыми документами, но, вернувшись, обнаружила, что Тунг категорически против.
- Я не смогу посетить могилу Фук, если она окажется так далеко, - сказал он.
Тунг остался в Сайгоне рядом с постелью умирающей дочери. Его кроватью служила скамейка на территории больницы, которую он застолбил, повесив мочалку и одежду на ближайшее дерево. Ну навещала ее только по субботам, когда Лоан могла сменить ее в магазине лапши. Чаще всего она посылала кого-нибудь из членов семьи или обнаруживала, что кто-то уже едет в Сайгон, чтобы привезти Тунгу корзину приготовленной еды и пачку денег на неделю.
Фук оставалась в критическом состоянии в течение тридцати - сорока дней. Более 80 процентов сильно обожженных пациентов умирают от инфекции или других осложнений гораздо раньше. В течение нескольких недель главная забота состояла в том, чтобы поддержать ее силы, поскольку ее тело боролось с прогрессирующим недоеданием (вызванным утечкой белков организма), и избавить ее тело от токсичных ядов инфекции из обугленных тканей, циркулирующих в ее теле. Инфекция-это постоянная угроза, и там, где ее нельзя победить, ампутация единственный выход.
Ежедневные процедуры ухода за ожоговым пациентом причиняют боль, которая не поддается описанию. Один из хирургов «Барски», американский доктор Марк Горни, описал физическую боль от ежедневной процедуры как самую сильную из известных людям. По его словам, это наносит “душевные раны ” и сродни тому, как-будто с Фук “содрали кожу заживо”.
Тунг заставлял себя смотреть на это, и каждый раз ему становилось труднее, чем в прошлый раз. Каждое утро в восемь часов доктор на обходе осматривал Фук. Потом за ней приходили медсестры, чтобы отвести в специальную ванночку для ожогов. Ванна—обычно используемая в "Барски" для размягчения и отшелушивания кожных трансплантатов, которые не приживались и их приходилось переделывать, была наполнена хирургическим мыльным раствором и теплой водой. Медсестры сняли старые повязки с Фук, затем взяли ручную насадку для душа, чтобы соскрести мертвую и зараженную кожу и ткани, при необходимости используя ножницы, все время стараясь не обращать внимания на нечеловеческие крики, вырывающиеся из Фук. Удаление мертвых тканей необходимо для того, чтобы предотвратить инфекцию и дать возможность новой ткани регенерировать. Наконец, они применили свежий антибиотик местного действия и накладывали новые повязки.
Когда Лоан навестила ее, она упала в обморок от криков сестры. Только в первый раз, когда Фук погрузили в ванну для ожогов, когда нужно было снять повязки трехдневной давности, была применена анестезия. Её повторное использование каждый день невозможно. Другие обезболивающие, такие как димедрол, со временем теряют свою эффективность, боль и ужас приходится терпеть. Медсестра строго предупредила Тунга: “У нас недостаточно медсестер, чтобы ухаживать и за вами тоже!”
Много лет спустя, когда вьетнамские медсестры вспоминали Фук, они вызывали в памяти образ ее отца, сидящего в кресле у ее кровати. Большинство пациентов "Барского" были из провинции, их семьи были далеко отсюда. Часто один или оба родителя умирали или были убиты на войне, и о них заботились старшие братья и сестры. За все время пребывания в "Барском" у многих пациентов не было ни одного посетителя. Однако день за днем Тунг сидел у кровати Фук, прислушиваясь к ее дыханию. Если дыхание ели улавливалось, он вставал, чтобы проверить, жива ли она. Случайный ее стон повергал его в панику, он боялся, что уснул. Он оставался после обычных часов посещений, ожидая, пока медсестры не выключат свет в палате. Если они ругались, Тунг уходил. Никто из медсестер не знал, что он уходил на скамейку рядом с больницей, на ночной, свежий воздух. Но если медсестры были заняты чем-то другим, он прятался под кроватью Фук. Он объяснил Ну: “Если она умрет ночью, я буду там, чтобы отвезти ее домой и похоронить”.
Однажды, на третьем месяце ночного бдения Тунга, он стоял и смотрел на свою дочь, когда увидел, что она, как он был уверен, намеренно пытается открыть глаза.
Он подался вперед.
- Фук, - прошептал он, - ты узнаешь своего отца?
Ответа не последовало, он снова спросил.
- Узнаю, - еле различимо ответила Фук.
Это было всего лишь одно слово, но на следующее утро Тунг сел на автобус до Транг-Банга. Он пошел прямо в магазин лапши: “Фук пришла в себя!” - сказал он Ну. Она плакала, узнав, что дух их дочери предпочел остаться с ее телом. И все же Ну чувствовала себя разорванной на части. После нескольких недель веры в то, что ее дочь умрет, она задавалась вопросом, какая жизнь у нее теперь будет. Ну громко вознесла свою молитву Каодаю: “Если Фук будет слабой и уродливой, пусть лучше она умрет, чем будет жить. Если она жива, но станет инвалидом, то пусть Бог заберет ее”.
Пройдет пара дней, прежде чем Фук сможет произнести больше одного слова. Сперва, это было ели слышное “пить”, на что Тунг ответил, поднеся ложку воды ей ко рту. Наконец Тунг произнес слова, которые проговаривал про себя неделями: “Фук, у тебя есть жизнь, во-первых, потому что ты получила кровь своей матери, а во-вторых, потому что мы с твоей матерью молились Каодаю”.
“Фат Мау,- ответила Фук, упомянув «Святую Мать» своей религии. В 1969 году каодаисты в Транг-Банге построили храм “матери”, чтобы поклоняться ей. Этот скромный храм располагался вниз по дороге от магазинов еды и напитков на шоссе №19 в сторону Камбоджи. Родители Фук восприняли эти первые слова своей маленькой дочери, после нескольких недель между жизнью и смертью как знак того, что она видит сияющий путь Каодая даже яснее, чем они.
·
За три месяца, прошедшие после нападения на Транг-Банг, Ник Ут потратил большую часть своего времени на освещение выдыхающегося «Пасхального наступления». Коммунисты удерживали районы центрального нагорья до середины лета, а самые северные провинции до осени. Однажды вместе с фоторедактором Карлом Робинсоном он отправился в путешествие по шоссе №1 и остановился у храма Каодай за пределами Транг-Банга. Если местные узнавали, что это были журналисты, то неизбежно собиралась толпа. Взрослые донимали их новостями о боях, а дети выпрашивали конфеты, жвачку или ручку с цветными чернилами. Ник спросил, как добраться до дома отца Ким Фук. Он подарил Тунгу фотографию размером 8 х 10 сантиметров, на которой его дочь убегает от напалмовой атаки.
Ник пришел, чтобы сказать: «Моя фотография сделала меня знаменитым. Я хотел поблагодарить вас за это».
Тунг, которому иностранные журналисты, побывавшие в "Барском", показали фотографию ранее, показал ее Ну. Ну плакала до тех пор, пока ей не показалось, что она ослепнет от слез. Они убрали её в ящик шкафа. Тунг поймет, что может прожить дней десять, может быть, пятнадцать, прежде чем его снова потянет посмотреть на фотографию. Реже Ну испытывала такую же потребность смотреть на неё. Когда она все таки смотрит на фотографию, то просит мужа быть рядом, пока слезы текут по её щекам.
Их раненая дочь, фотография, молитвы и ритуалы Каодая слились воедино, придавая особый смысл земному существованию Тунга и Ну. До напалмовой атаки семья была сильной, но не набожной каодаисткой. Они были каодаистами по семейной традиции, унаследовав свою религию от собственных родителей. Над алтарем своих предков они поместили в рамку изображение божеств, которым поклонялся Каодай. Они подчинялись минимальным религиозным требованиям, простираясь ниц перед Каодаем в один из четырех ритуалов каждый день. Тунг, вместе со своим сыном Нгоком и двоюродным дедушкой, все в белых религиозных одеждах, собирались у семейного алтаря. Это был отчасти ритуал, отчасти хобби. Они трижды ударяли в гонг, зажигали благовония и преклоняли колени в поклонении. Затем под аккомпанемент ударных инструментов они пели молитвы.
После ранения Фук, как бы ни была занята Ну, она раз в день посещала либо главный храм, либо храм матери. Сам Тунг отдавал дань уважения, оставшись рядом с Фук в Сайгоне. Если только Ну не сообщала, что он нужен в Транг Банге, он оставался там, пока она не возвратилась домой навсегда, почти тринадцать месяцев спустя. Для родителей Фук ее травма стала знаком того, что судьба семьи резко изменилась. Как именно, они пока не знали. Они полагались на бесконечную мудрость Каодая, чтобы решить степень своих собственных земных страданий и страданий своей дочери. Многое зависело от того, насколько она будет изуродована и как это повлияет на ее здоровье, но они ожидали, что им придется заботиться о ней и обеспечивать ее до конца своих дней. Сколько искупительных страданий ей и им придется пережить, и сколько благосклонности они смогут даровать ей из духовного мира, когда уйдут, зависит от меры баланса добра и зла в их жизнях, прошлых и настоящих. Только Каодай мог это определить. Был только один способ склонить Каодая в свою пользу, и это было для всех них возможностью, чтобы стать его лучшими учениками.
·
По мере того как пасхальное наступление заканчивалось, настроение американской общественности по отношению к Вьетнаму ухудшалось. Американцы хотели освободиться от мучений войны. В конце июля 1972 года Конгресс Соединенных Штатов подхватил это настроение. Он законодательно закрепил сценарий вывода последних американских войск из Вьетнама после освобождения американских военнопленных. Президент Никсон получил предложение: заключить мирное соглашение и быстро положить конец американской войне.
Никсон был в разгаре своей предвыборной кампании, когда в октябре Генри Киссинджер добился прорыва в переговорах в Париже с северовьетнамским переговорщиком. Ле Дюк Тхо, командующий как коммунистическими войсками, так и повстанцами на юге, заставил Киссинджера согласиться и разрешить коммунистическим войскам, после ратификации соглашения о прекращении огня, оставаться в районах юга, которые они контролировали: около 25 процентов территории Южного Вьетнама. Тхо, в свою очередь, отклонил требование севера об отставке президента Южного Вьетнама Тхиеу.
Киссинджер привез в Сайгон предварительное соглашение, которое они с Тхо разработали. Как и следовало ожидать, ему было трудно склонить на свою сторону нерешительного Тьеу, единственной целью которого было задержать отъезд американцев и задержать коммунистов. Без решающего фактора американской авиации военное преимущество на юге было в пользу коммунистов, которые обладали большей боевой волей, несмотря на численное превосходство сухопутных войск Южного Вьетнама в пять раз к одному.
Поскольку американцы проявили решимость добиваться соглашения, коммунисты и сайгонский режим вступили в стычку, чтобы захватить как можно больше территории на юге, ожидая, что за соглашением о прекращении огня последует политическое урегулирование конфликта.
За пределами Сайгона, который оставался на удивление далеким от непосредственной угрозы войны, верным признаком того, что правительство теряет свою власть, было появление Вьетконга средь бела дня. В Транг-Банге вид соседей, разбегающихся по открытым полям, сулил тревогу: приближались вьетконговцы. Бегство было необходимо: нужно было избежать захвата вьетконговцами, но в то же время нельзя быть замеченным в собственном доме вместе с ними, это могло спровоцировать арест за укрывательство коммунистов. Двоюродный дедушка забирал детей, по пути прихватив несколько пакетов обезвоженного риса (такие украденные американские армейские пайки оставались очень популярными), чтобы прокормить их до тех пор, пока они не смогут безопасно вернуться домой. Все они бежали, словно спасая свою жизнь, надеясь добраться до безопасного открытого поля, прежде чем их заметят правительственные военные или полиция.
“Стой!” - был приказ, которому следовало подчиниться; бежать означало чувство вины и могло вызвать выстрел в спину.
Пока в Париже шли мирные переговоры, в спорных районных городах вроде Транг-Банга открывалась новая глава войны. После июньского нападения коммунистов близлежащие деревни стали мишенями как Вьетконга, так и южновьетнамских военных. Той осенью три или четыре раза артиллерийские обстрелы вновь повреждали дома. Всегда горе и страдание приходили извне: иногда стреляли вьетконговцы, иногда южновьетнамские военные. В редких случаях вертолет делал несколько заходов, и голос передавал предупреждение: «Покиньте свои дома! Если ты останешься, ты умрешь!» Когда обстрел закончится, вертолет вернется и передаст по радио призыв ко всему Вьетконгу сдаться властям. Неожиданность - была обычной тактикой правительства. Как правило, окружное командование, часто находившееся за много километров отсюда, основываясь на разведданных о том, что некоторые крестьянские дома заняты вьетконгом или используются в качестве убежищ, просто стреляло по площади, чтобы создать впечатление силы. Попадание в какую-то конкретную цель было случайностью.
Учитывая непредсказуемость войны, Тунг сделал в доме только самый необходимый ремонт. Ущерб свел на нет все усилия по восстановлению, произведенное после нападения в июне. Дорогостоящие двустворчатые двери на парадных входах заменены не были. Из-за обвалившейся части несущей боковой стены и дыр в стенах и потолке можно было видеть почти всю заднюю часть дома. Тунг принялся вытаскивать листовой металл и сломанные куски дерева из одной безнадежно поврежденной части дома, чтобы укрепить другую, и забивать дыры кусками картона. Пострадавший дом принял жалкий вид; даже растения в горшках перед ним сбросили листья, их горшки были слишком потрескавшимися, чтобы держать воду.
Усиливающаяся война в Транг-Банге вынудила жителей деревни ловко лавировать между своими демонстрациями верности. Лоан была одной из таких людей, “оказавшимся между липким рисом и бобами”. То, что она была вдовой, придавало ей определенный авторитет, а то, что она была учительницей, - еще больше. Она занимала должность в начальной школе. Всякий раз, когда в городе случались артиллерийские повреждения зданий, начальник округа приходил к ней и просил сделать передачу, которая транслировалась через городские громкоговорители, установленные на цементных столбах. Лоан подчинилась. Как гласит вьетнамская поговорка: «О человеке судят в первую очередь по голосу». Сценарий, который она читала, осуждал вьетконговцев и обвинял их в нанесенном ущербе.
Другая сторона также нацелилась на борьбу. Учителя были идеальными агентами связи для Вьетконга. Большинство южных коммандос были необразованными или плохо образованными, у них не было возможности пойти в школу или они бросили учебу; в любом случае, они, скорее всего, провели всю свою юность в лесу. Однажды ночью “ночной гость” появился в доме Тунга, чтобы “сопроводить” Лоан в лес. Ей поручили одно из самых опасных заданий: читать вслух отчет о преступлениях заключенного перед казнью. Она не посмела отказать вьетконгу. Коллега—женщина, которая была учительницей Фук во втором классе, отказалась, и поговаривали, что ее имя значится в списке на ликвидацию вьетконговцами. Она бежала в Сайгон. Однажды окровавленное тело подростка было положено на порог дома её родителей. В другой раз среди обугленных развалин соломенного дома нашли тело. Ходили слухи, что оба погибших хотели покинуть Вьетконг. Чтобы не связываться слишком тесно с какой-либо одной стороной, Лоан старалась лишь изредка попадать в поле зрения вьетконга. Время от времени она останавливалась на ночь у друзей в деловом районе, который, будучи ближайшим к правительственным учреждениям, не имел ночных посетителей. Всего вьетконговцы приходили за ней четыре раза.
Той осенью произошло два серьезных инцидента, свидетельствующих о том, что семья Тунга не доказала свою лояльность ни той, ни другой стороне. Оба случились в магазине Ну.
В очередное обыкновенное утро, как это часто бывало, ранние пташки искали завтрак. Армейский грузовик съехал с дороги, и из него вылезли голодные солдаты. Около двадцати солдат направлялись в магазин Ну, когда в толпе взорвались две гранаты. Семнадцать солдат были убиты. Из четырех детей Ну, помогавших маме, в то время, только Нгок был ранен осколком шрапнели в бедро. Полиция предположила, что гранаты бросил кто-то, проезжавший мимо на мотоцикле. Свидетелей не было, и полиция не производила поиска и арестов.
Второй инцидент произошел несколько недель спустя. На этот раз клиентами Ну были в основном большие семьи из Сайгона. Они остановились по пути в город Тай Нинь, где устраивалась вечеринка по случаю помолвки их сына. Их ждали шоферы. Мощный взрыв обрушил половину магазина, похоронив покупателей в кусках крыши, стен, мебели, посуды. Погибло девятнадцать человек. Среди раненых одна была ошпарена бульоном, который она несла. Левое предплечье Ну было покрыто ожогами, она была контужена, ее слух был поврежден.
В тот же день Лоан поспешила в Сайгон, чтобы найти отца.
“Мама арестована! - сказала она ему, объяснив, что местная военная полиция увезла Ну на грузовике. Вернувшись в Транг-Банг, Тунг объяснил детям: “Вашей матери пришлось уехать в Сайгон, поэтому я дома”.
Семнадцать из девятнадцати убитых во время второго взрыва в магазине лапши, были гражданскими с праздника по случаю помолвки. Две другие смерти вызвали гнев правительства. Одной из жертв был государственный служащий, недавно переведенный из Сайгона, чтобы возглавить районный отдел информации и образования Хау Нгиа. Другой был его военным эскортом, ни один высокопоставленный чиновник не путешествовал без охраны. Велосипед, припаркованный на углу магазина, где сидели эти двое, был начинен пластиковой взрывчаткой.
Грузовик, в кузове которого сидела Ну, ничего не видя, прогрохотал примерно два часа, прежде чем прибыл в местный центр заключения. Ну ввели в здание и провели в маленькую пустую комнату, где находилось около дюжины других заключенных, мужчин и женщин. Никто не пришел ее осмотреть, не нужна ли ей медицинская помощь.
Утром охранник вызвал ее на допрос. Она сидела на стуле лицом к собеседникам.
- Кто поставил туда велосипед? – спрашивали следователи.
- Я не знаю, - растеряно отвечала Ну.
- Скажи нам, кто поставил его туда! – настаивали они.
Каждый день процедура была одна и та же. Ее вернули в одиночную камеру, и на следующее утро все начиналось сначала. Следователи кричали на нее, и чем больше она отрицала, что ничего не знает, тем больше они пытались заставить ее признаться в своих симпатиях к коммунистам.
- Вы заботитесь только о вьетконге! Ты кормишь их, ты заботишься о них! Сознайся! – кричал дознаватель.
Когда она продолжила всё отрицать и настаивать на своём, следователи потребовали свои “инструменты”. Они били ее дубинками по ногам, прикрепляли к кончикам пальцев электрические щупы и зажимы. Хуже всего было то, что ей в горло вылили ведро воды, а ноздри закрыли тряпкой, отчего она почувствовала удушье.
Ну держала свой гнев при себе.
- Я ничего не знаю, - настаивала она.
Используя свои связи и связи мужа тетушки Ань в местном офисе полиции, Лоан выяснила, где держат ее мать. Когда Лоан смогла прийти, она принесла матери приготовленную еду и, увидев ее покрытую волдырями руку, лекарства и бинты. Прошло три недели. Однажды утром, вместо того чтобы вести на допрос, Ну проводили к главным воротам, где ее и оставили. Лоан ждала её там.
“Сколько тебе пришлось заплатить, чтобы вытащить меня отсюда? - Спросил Ну. Ее дочь отрицательно покачала головой, при этом сохраняя молчание.