Текст, размещённый ниже, прочитайте полностью, очень вас прошу.
Это воспоминания очевидца - Владимира Ильина, сына учительницы Альшанской школы Надежды Ивановны Ильиной, о которой мы неоднократно писали.
По поводу страшного эпизода в конце я долго думала и у меня только одно объяснение: наверное, медицинская начальница не знала, что в братской могиле военнопленные, и подумала, что могила под крестом - захоронение фашистов.
И ещё: эту статью (опубликована в газете "Поколение", год не знаю) я обнаружила в архиве В. М. Катанова накануне дня памяти Сорока мучеников севастийских. Нет, не бывает у Бога совпадений...
«ПРАВДА ПАМЯТИ
Есть на Орловщине, в самом центре России, село Альшань. Более точные координаты этого населённого пункта указать сложно, поскольку к нему и по сей день не подходит ни одна приличная дорога. Впрочем, можно определиться так: если из Орла пойти вверх по р. Оке, то километров через 8-10 на высоком левом берегу мы увидим это село, посреди которого до сего времени стоит полуразрушенная церковь, построенная в 1844 году; рядом с церковью находится небольшая двухэтажная школа, по всей видимости, ровесница церкви или чуть моложе её. Теперь уже почти по преданию некоторые селяне помнят, что до революции школа была церковно-приходской, позже она называлась Альшанская НСШ (неполная средняя школа, т. е. восьмилетка). Оба ветерана – и церковь, и школа – многое повидали на своём веку. Особую память о себе оставила в этих местах Великая Отечественная.
О тяжких годах оккупации Орловщины фашистскими захватчиками, и в частности о событиях, связанных с Альшанской школой в те далёкие годы, я и хочу напомнить читателям «Просторов России».
… За школой, в саду, любовно выращенном местными учителями и школьниками, находится братская могила наших воинов. Надпись на обелиске с пятиконечной звездой гласит: «Здесь захоронены воины Советской Армии, погибшие в боях за свободу и независимость нашей Родины в 1943 году. В братской могиле захоронено свыше 500 воинов СА. Вечная слава героям!»
В этой надписи не всё соответствует действительности, а если говорить конкретнее, то в ней более или менее верно указано лишь количество погребённых воинов. Их могло быть больше или меньше – сейчас это установить практически невозможно по причинам, о которых будет сказано несколько ниже.
Чтобы проследить и по-человечески осмыслить события тех лет, нам необходимо мысленно вернуться в 1941 год.
Итак, осень сорок первого года. Немцы стремительно наступали. Это было понятно по приближающемуся гулу артиллерийской канонады с запада и непривычному ночному зареву над Орлом: войска оставляли город, эвакуировались предприятия, учреждения, уничтожалось всё, что можно было успеть уничтожить, чтобы ничего не оставить врагу. Отсутствие официальной информации о положении на фронте восполнялось всевозможными домыслами и слухами, дезинформацией, содержащейся в немецких листовках, которыми по ночам с самолётов густо покрывалась наша, теперь уже прифронтовая территория.
Большой вред приносили «шапкозакидательские» лозунги, которыми местное руководство забрасывало доверчивое население до тех пор, пока уже нельзя было перекричать гул немецких танков. По этой и другим подобным причинам всё делалось в последнюю минуту, наспех. Практически не был эвакуирован колхозный скот. Та небольшая часть, которая была выведена, по дороге немцами была уничтожена; военнообязанных предельных возрастов на призывных пунктах встречали голые стены: руководство уже ретировалось…
События стремительно развивались. В одно прекрасное осеннее утро, располагавшее сельчан к уборке картошки, над нашими головами засвистели снаряды – это стреляли немецкие танки, армадой по соседнему большаку наступавшие на Орёл.
Деревенский люд без команды попрятался по погребам, которые оказались пустыми по причине неубранного урожая.
В таком погребе оказались и мы. Здесь было темно и холодно, к выходу наверх вела довольно крутая лесенка из земляных ступеней, и мы, детвора, невольно лезли вверх, где было теплее, но, с другой стороны, нас разжигало любопытство: что же там, наверху? В погреб не доносилось почти никаких звуков. Это как-то успокаивало, и вслед за нами и взрослые стали подниматься к выходу и выглядывать на улицу.
Конечно, немцы были уже здесь. На фоне яркого осеннего дня особенно бросались в глаза незнакомые машины, чужая форма солдат, удивляли звуки чужой речи… на земле было относительно «спокойно», то есть почти не стреляли, лишь кое-где передвигались танки, бронетранспортёры и другая техника.
Зато в небе шли жаркие схватки. Наши прктически фанерные истребители И-16 отчаянно бросались в атаку против превосходящих сил противника, в итоге горели и падали и те, и другие.
…А в это же время с других направлений немецкие танки уже ворвались в Орёл. Это было 3 октября 1941 года.
Так началась оккупация, которая длилась до 5 августа 1943 года, когда Москва впервые отсалютовала в честь Орла и Белгорода.
Трудно сказать, сколько частей, подразделений и штабов прошло через Альшань, в том числе и через школу, помещение которой было наиболее приличным во всей округе. Даже церковт, которая в довоенное время использовалась в качестве склада для колхозных продуктов, в дня фашистской оккупации тоже не обрела своих основных религиозных функций, а служила немцам конюшней, скотобойней, колбасным цехом и в довершение всего стала одним из отделений лагеря военнопленных, то есть тюрьмой.
В один из дней немцы добротно, со знанием дела обтянули школу двумя рядами колючей проволоки на высоких столбах, а ещё через несколько дней пригнали партию наших военнопленных, которые с небольшими перерывами пребывали здесь вплоть до освобождения Орловщины.
Известно, как содержались советские военнопленные в немецких лагерях. Альшанский тоже не отличался особой гуманностью: та же баланда в качестве пищи, лохмотья вместо одежды, грязь и бдительный зрачок винтовки часового. Если к этому добавить лютый мороз зимы сорок первого, то картина будет вполне законченной.
Главной задачей узников лагеря была ежедневная расчистка от снега шоссе Орёл – Кромы. Едва забрезжит рассвет, на морозе за проволокой выстраивалась колонна измождённых людей, голодных и полураздетых. Удивляло, как такое количество людей может разместиться в маленькой школе, где и было то всего 4-5 небольших классов да 3-4 комнаты для учителей.
Первое время жители села, стремясь хоть как-то облегчить участь узников, по пути движения колонны пытались выкладывать кое-какие нехитрые продукты или бросать их внутрь колонны, но вскоре немцы стали отгонять людей он неё, а то и постреливать, чем окончательно исключили возможность как-то помочь узникам лагеря.
Построение за проволокой лагеря было достаточно долгим: проводилась проверка наличия всех военнопленных, «отбраковка» людей, которые уже совершенно не могли стоять на ногах, однако не для того, чтобы оказать им самую минимальную медицинскую помощь, а для совершенно других, более прозаических целей. Наконец, колонна вытягивалась из лагеря и медленно по обледенелой дороге несколько километров двигалась к месту работы – к шоссе Орёл – Кромы. Там пленные работали целый день, без отдыха и обеда (если это слово вообще применимо к лагерным условиям).
В сумерки колонна возвращалась в лагерь в том же количестве, но многие передвигались только с помощью товарищей, а в конце колонны на рваных шинелях волочили пять-семь трупов. Для них-то целый день и долбили кирками и ломами мёрзлую землю позади школы те люди, которых утром выводили из строя якобы для более лёгкой работы внутри лагеря.
Могилу рыли на такую глубину, чтобы можно было только положить замёрзшее тело и слегка присыпать землёй и снегом. Если оставалось лишнее место, то последний труп подпирался доской, чтобы завтра, отодвинув её, продолжить укладку братской могилы.
Так продолжалось всю зиму 1941-42 годов. Весной сразу же сказалось некачественное зимнее захоронение. Растаял снег, прошли дожди, тонкий слой земли осел, и во многих местах стали обнажаться захоронения. Немцы были вынуждены разрешить военнопленным над братской могилой сделать высокий холм, на котором был установлен большой деревянный крест.
Шло время, неотвратимо приближался август 1943 года. Уже состоялся Сталинград, о чём мы узнали почти в тот же день, поскольку наша авиация снабдила район крупноформатными листовками, где были распечатаны все фотографии пленённых генералов во главе со «свежеиспечённым» фельдмаршалом Паулюсом. Немцы сразу заметно сникли, а поток военнопленных совсем иссяк.
А где-то в конце июля 1943 года фашисты довольно шустро «потекли» в западном направлении, куда гнали и всё население по пути своего отступления. Мы с мамой не избежали этой участи, но вскоре нам чудом удалось сбежать из колонны, и мы одними из первых вернулись в деревню.
Большая часть деревни сгорела, многие пепелища ещё дымились, однако школа уцелела, хотя и в неё угодил снаряд. Ограждение из колючей проволоки было почти снесено (видимо, работа танкистов), и мама сразу же принялась наводить в классах порядок по той причине, что надо было где-то жить (ранее, как учительская семья, мы жили в школе), а потом был уже август, и до начала учебного года оставались считанные дни.
Во время уборки среди всякого мусора маме попался «гроссбух», который оказался журналом учёта проходивших через Альшанский лагерь военнопленных. Какая ценная была в нём информация! Мама понимала это и сохранила журнал до первой встречи с нашими офицерами.
Не суждено было нам первого сентября сесть за парты, поскольку в школе вскоре был развёрнут госпиталь. Первому попавшемуся нам офицеру мама передала найденный при уборке гроссбух, чем совершила, как я теперь понимаю, непоправимую ошибку. То был тот старлей, сейчас трудно сказать, ясно только, что хода документам он не дал, иначе братская могила в Альшани не была бы до сих пор безымянной. Впрочем, эта многострадальная могила прежила ещё и не такое. В один из первых дней развёртывания госпиталя у школы каким-то образом оказалось самоходное орудие. Естественно, что я, десятилетний мальчишка, всё время вертелся возле этого «танка», пытаясь всё разглядеть и даже потрогать. У бравого же водителя этой САУ был свой, не менее жгучий интерес – к многочисленному женскому медицинскому персоналу. Обычный в таких случаях весёлый и шутливый разговор закончился тем, что одна из девушек, в наиболее чистом халате и комсоставских сапожках с зелёными брезентовыми голенищами, подошла вплотную к люку механика-водителя и что-то быстро объяснила весёлому сержанту, показывая на братску. Могилу с большим православным деревянным крестом. Водитель, видимо, оказался понятливым парнем, потому что через секунду, взревев двигателем, САУ пошла на могилу, свалила крест и стала вращаться посреди неё, круша обложенный дёрном высокий и длинный могильный холм. Дойдя до «нулевой отметки», гусеницы стали из земли выковыривать человеческие кости и черепа: это не понравилось медицинской начальнице, и она жестами показала водителю, чтобы он гусеницами прикатал всё это место, что он услужливо и сделал.
Через несколько минут всё было кончено. На месте братской могилы был расстелен большой брезент и поставлена большая госпитальная палатка. А буквально в десяти метрах было большое пустующее поле – бывшие учительские огороды, на котором можно было поставить хоть сто медицинских палаток самых гигантских размеров…
По сей день не могу понять, какие тактические или другие соображения заставили тогда женщину в белом халате сокрушить святую могилу, растоптать останки таких же ребят, которых они рядом, за стеной школы, оперировали, перевязывали, кормили, поили, поднимали на ноги…
…С тех пор прошло сорок лет, и мне наконец представилась возможность вновь побывать в родных местах. Альшань была неузнаваемой и до боли знакомой. Село казалось безлюдным, многие дома стояли с заколоченными окнами, поражала необычайная тишина, хотя это был выходной день.
Школа и церковь обветшали: 139 лет и для камня возраст. Тем не менее школа готовилась снова принять под свою крышу совсем небольшую (откуда взяться?) группу школьников – ведь снова был август!
А меня неудержимо тянуло быстрее пройти за школьное здание и воочию увидеть, что было сейчас там, на том самом месте…
На том месте была ухоженная братская могила с надписью на обелиске, приведённой в начале этих заметок. Неточность надписи на обелиске в итоге искажает историческую картину. Старинные словари слово «память» определяют как свойство души хранить сознание о былом. Только это былое совсем не нуждается в приукрашивании, и наша задача, живых свидетелей событий тех лет, очистить исторические факты от ненужной позолоты. «Никто не забыт, ничто не забыто» – этот девиз распространяется на все жертвы фашизма, в том числе и на узников лагерей военнопленных, зверски замученных фашистами.
Я смотрю на туристскую схему Орловской области… Народ помнит и чтит своих героев. Вот Дмитровск-Орловский. Братская могила борцов за Советскую власть, погибших в 1917-1920 гг.
Золотарёво. Здесь в 1919 г. казнён деникинцами русский советский военный деятель генерал-майор А.В. Станкевич.
Кромы. Памятник воинам Красной Армии, погибших в боях с деникинцами в 1919 году.
Великая Отечественная война значительно прибавила на Орловщине памятников и мемориалом. Алексеевка, Борилово, Вяжи-Заречье, Глазуновка, Кривцово, Крупышкино, Лески, Мценск, Нарышкино, Чувардино – везде памятники, обелиски, мемориальные комплексы…
Нет на карте Орловской области только села Альшань с его братской могилой. А они должны быть…
Владимир ИЛЬИН, полковник в отставке. г. Рига».