Днем из-за птичьего гомона его почти не слышно, в вечерней же тишине колокольный звон раздается громко и отчетливо, далеко разносясь по притихшим долинам. Я начинаю привыкать к нему. Часто даже невольно и настороженно жду, бродя по окрестностям. Шпиль костела Святого Ламберта в горной словенской деревне Скомарье, где я задержался во время вынужденного европейского турне и у родственников моего друга и коллеги-путешественника Ежи Леварта нашел приют и защиту, виден почти отовсюду. Это, пожалуй, самая приметная часть сельских пейзажей Европы.
Листайте вправо, чтобы увидеть больше изображений
В соседней со Словенией Италии, куда я время от времени наведывался, спасаясь от бездельного времяпрепровождения в деревенской глуши, даже в ходу такое словечко, как сampanilismo (от campanile – «колокольня»). Это одна из характеристик локального итальянского патриотизма, дословно обозначающая приверженность собственной колокольне (что-то вроде украинского хуторянства). Италия до второй половины XIX века не была единой страной. Неизменным для самоидентичности итальянца являлся его родной населенный пункт, центром которого была площадь с колокольней. По дороге из Венеции в Падую встретилось мне на обочине скопище древнеримских богов, героев и титанов мысли, выставленных на продажу. Я побродил между скульптурами, с некоторыми даже посидел в обнимку и отправился дальше накручивать итальянские жаркие километры. Другим богам сегодня поклоняются итальянцы (понятно, не только они!). Но и старые не забыты. Это, как оказалось, насущная потребность человечества. В чем? В вере? Религии? Церкви?
Когда человек испытал впервые потребность в вере? Почему и во что уверовал? Как появилось суеверие? Не претендуя на расстановку всех вех и точек в эволюционном процессе и на научную точность (а на нее никто не вправе претендовать!), предположу, что произошло это тогда, когда существо, носящее сегодня гордое имя «человек», из примата превратился в Homo sapiens. Случилось то, что случилось: одна из извилин оформившегося и наполненного серым веществом мозга причудливо изогнулась, и проклюнулось воображение. С помощью него человечество впоследствии создало многие реальные блага. Но и бед, правда, сотворило не меньше. Сначала это была просто картинка в голове, реальность которой никак не хотелось воспринимать ни умом, ни сердцем. «Будем же верить, если не можем уразуметь!» – восклицал религиозный философ Августин Блаженный. Это и констатация факта веры, и одновременно заповедь верующему люду. Догматически и последовательно верующим он стал не сразу. Сначала был просто суеверным – верил в судьбоносность всего, что совершается вокруг. Кстати, часто не зря верил. В сказке, как известно, ложь, но в ней и намек.
Картинка, сотворенная воображением, не исчезала, обрастая все новыми и новыми деталями. Нередко довольно живописными. И в этом выдуманном буйной фантазией мирке человек стал реально жить. Кстати, люди единственные из живых существ на планете, кто способен не только что-то себе навоображать, нафантазировать (скажем, построить воздушный замок или сделать из мухи слона), но и, с головой погрузившись в этот выдуманный и украшенный сказочными сюжетами, ловко и цветасто выплетенный словесами мир, горячо обсуждать его вымыслы и мифы, делиться ими с другими. И это стало насущной бытовой необходимостью, возможно, даже главной роскошью общения друг с другом. Так возникли религии.
Вера – это про человека прямоходящего, уже разумного, ощутившего свое одиночество, печаль и одновременно с помощью воображения, фантазии пытающегося преодолеть их. Религия – это про человека, может, и не во всем здравого, но вполне разумного, твердо стоящего на ногах, говорящего, пишущего, читающего, молящегося, хранящего в памяти веру предков и передающего ее из поколения в поколение. Церковь – это про человека еще разумного, но все чаще «ум-за-разумного», разделяющего и властвующего, дерзновенного, самовлюбленного, греховного, кающегося, пресытившегося своими фантазиями, однако не прекращающего творить новые, все более химерные и изощренные. Церковь – дитя стремительно накручивающего обороты прогресса, разрастающихся городов и государственных монолитных твердынь.
Несколько лет назад европейские дороги привели меня к храму. К знаменитому барселонскому собору Sagrada Familia. Так мне его представили в испанском звучании, а по-русски это храм Святого семейства. Величественное сооружение взметнулось в жаркое пыльное небо. Выше его только краны – строители продолжают лепить это архитектурное диво, в котором неоготика уже давно уступила место модерну. Подобные культовые сооружения встречались мне на всех широтах. Достойные памятники дерзновенной зодческой мысли человека. И это уже другая история человечества, которая вряд ли имеет отношение к первичной (настоящей?) вере. Недаром, кстати, в последнее время получило распространение родноверие – религиозное движение в среде славянских народов, которое ставит своей целью возрождение древних верований, связанных с ними обрядов. Что, между прочим, если прямо и не запрещается, то не очень приветствуется государством. Не говоря уже об официальной Церкви.
Казалось бы, цивилизация в полной мере удовлетворила потребность человека в самых различных благах, необходимых ему для безбедной и комфортной жизни. Но, увы, многие из этих благ оказались теми намерениями, которыми вымощена дорога в известном направлении. Сегодня иллюзорность многих ценностей прогресса становится все более очевидной. Людям в надежде найти гармонию и обрести покой ничего не остается, как продолжать… верить, обращаясь к когда-то придуманным и наполненным высоким духовным смыслом небесным силам. От веры никуда не деться. Она очень важна, а нередко и первостепенно важна, для утверждения в обществе духовных основ. Пусть даже это тоже иллюзорность. Ведь, как известно, клин вышибают клином. И происходит это не столько в стенах и под крышами государственными мужами освященных церковных исполинов, помпезных храмов, гигантских мечетей с устрашающе устремленными в небо минаретами, похожими на дальнобойные смертоносные ракеты, сколько в старинных сельских костелах, деревенских церквушках, придорожных часовенках, монастырских кельях, лесных скитах. К ним, невольно сворачивая с проторенного пути, часто и уводит меня дорога. Чтобы… все-таки верить и продолжать путь.
…Под остроконечной кровелькой высокой колокольни болтались колокола, и по округе разливался мелодичный звон. Издали шпиль костела похож на шприц, вонзающийся в облака. На фоне нежного заката смотрится красиво и торжественно. Но и тревожно. Издавна человечество на игле веры. И, пожалуй, с нее уже не соскочить. И однажды, когда я вдруг замер в темной смерековой чаще (и туда колокольные звуки проникали), мне подумалось, что укол шприца – это не только лекарство, но и отрава. Тихой вечерней порой я слышал звон и точно знал, откуда он. Солнце все ниже, все сумрачнее вокруг, но птахи не умолкают, отчетливо слышен голос кукушки, продолжает звучать и колокольный звон. Будто отсчитывает чей-то срок. Чей?
Владимир СУПРУНЕНКО, фото автора
Читайте материал в сетевом издании «Учительская газета».