Наткнулся на интересный сборник «Фольклор Новгородской области: история и современность» (составитель О.С.Бердяева, Издательский дом «Стратегия», 2005). Какой тут интересный рассказ о деревенской жизни начала 1920-х! И прямо сценка с прибытием поезда из фильма "Человек с бульвара Капуцинов"! Записан он был самой Ольгой Сергеевной:
«…В Новгородской области до сих пор выявляются интересные рассказчики. Один из таких – Александр Иванович Гармонщиков, житель деревни Лесколово Шимского района (35 километров от озера Ильмень). Он оставил несколько тетрадей воспоминаний, свидетельствующих о жизни деревни в первые годы советской власти. Рассказчик живо рисует быт и взаимоотношения людей, часто создает юмористические портреты односельчан и своих друзей, удачно и ярко характеризует особенности своего времени.
ДЕРЕВНЯ В 1923 – 1924 – 1925 ГОДАХ
Во Вшелях у купца Холикова была шофа (контора), где раньше мужики нанимались к купцу трепать лен. Купец во время революции куда-то исчез, оставив двужилный кирпичный дом, где у него в нижнем этаже была лавка, а в верхнем он жил с семьей. Осталась и шофа из красного кирпича. Теперь, где была лавка, приспособили для коопераций, а из шофы устроили клуб. Смастерили сцену, наделали длинных скамеек, и получился отличный сельский клуб. Етот клуб мог вместить более трехсот мест. Появилось и кинопередвижка. И вот состоялось первое кино. Сагитировали и стариков и старух посмотреть туманные картинки, как тогда называли их в деревни.
Старики и старухи расселись на первых скамейках. Многие разместились на подоконниках, так как окна невысоко от пола. Стекла окон завешены соломенными матами. Тогда кино еще было немое, лишь можно было только прочесть на полотне, что говорят друг другу люди. Не помню, какая шла картина, но на огромном белом полотнище, появился огромный паровоз с составом вагонов. И вот тут не обошлось без приключений. Все бы обошлось без паники, но за кулисами устроили звук идущего состава, положили друг на друга два листа железа, и один человек, топая на етих листах, создает звук стучания вагонных колес, а другой дует в резиновый шланг и создает звук пыхтенья паровоза, да еще к тому же раздается свисток.
В первых рядах, где сидели старики и старухи, переполошились, подняли крик, визг, скамейки опрокинулись, и все бросились к двери. Одна старуха упала в дверях, а дверь-то узкая, и получилась пробка, так как на старуху навалились другие старухи и старики, и получилась куча мала. А с окон сорвали маты и стали прыгать с окон в бурьян и в крапиву, благо не высоко. Пытались уговорить образумить людей, но где там... Но кино прекратили. Особенно никто не пострадал, только многие окрапивились, да старуху увели под руки. Её малость помяли в дверях. Старуха ворчала на кого-то: «Нечистики, антихристы, анафемы несчастные», – ворчала бабка. И все старухи и старики разбежались, ворча, плюясь и ругаясь.
А осенью в сельсовет установили репродуктор-громкоговоритель. Председатель сельсовета Евсеев зазвал в сельсовет стариков послушать Москву. Когда раздался голос диктора: «Слушайте, слушайте, говорит Москва, станция имени Коминтерна», – мужики встрепенулись, повскакали с мест, замахали руками, и один за другим стали пробираться к двери. Они не верят, что говорят из Москвы. Особенно шумел больше всех дед Микула Меркушов: «Она ша (же), она, она всё нас обманывают. Она ша мужиков... Она ша... Они посажены в шкап, и она ша... он там и орет». А дядя Федя Малов бубнит: «Гоу–бу... вестица (известно), мужика везде бу-бу обмащивают (обманывают)». Плюясь и рассуждая, мужики разошлись, так и не поверив, что ето говорит Москва.
Пишу я об етом потому, что и сам вырос в деревни, и хорошо знаю деревенскую природу и деревенских людей, их честность, красоту и уродство. Знаю и всякие другие их поступки, беды и радости. И ничего удивительного нет, что люди родились в деревни и состарились, и за всю свою жизнь нигде не бывали, и не знали, кроме своей полосы да и скрыны своей, ничего.
Появился в деревни завклубом Шевардинский и библиотекарь и избач Мотыль (библиотека в то время называлась избой-читальней). И мы молодежь охотно посещали клуб и даже участвовали в драмкружках, где играли современные пьески, например, «Поп, кулак, и самогонщик». В мое время поп, кулак и самогонщик считались врагами советской власти. Но все же культурно-просветительная работа велась слабо. А по старым традициям ещё справляли религиозные праздники.
А деревня малость оклечетала (стала жить лучше), и у крестьянина появился хлебушко, а отсюда и вывод, что начало процветать самогоноварение. А раз появилась самогонка, то появилось и пьянство, хулиганство и поножовщина, особенно в летнее время, когда много религиозных праздников, и мало когда обходилось без жертв. Вот в зимнее время потише. Скоплялись на супредку девушки, пряли лен, а мы ребята приходили на супредку, садились и на полу, играли в карты в дурака. Заводили танцевать кадрель. Но зимние ночи длиннще, бывало что-либо и придумаем – унесем у девчат веретено с пряжей и из етих ниток сделаем длинную (нить) вроде веревки, привяжем ее к полену и прикрепим кому-нибудь к скобы в воротах, а сами где-либо засядем в отдалении и дергаем веревку, а полено стучит по воротам. А когда хозяин выйдет, мы стучать перестаем, как он в избу, так опять стук по воротам. <…>. Конечно, поступок етот не заслуживает одобрения, а скорее всево хулиганская выходка. Но тогда в деревни принимали такие выходки за шутки.
Летом, каждый год, приезжал на каникулы Петя, сын дяди Микулы. Божинкиного. Он учился в Ленинграде в инженерном училище. Он всегда захватывал с собой литературу, все больше небольшие пьески, того времяни. Мы разучивали и ставили спектакли во Вшельском клубе, такие пьески, как «Комсомолец во флоте». А Мишка Петряков был портной и шил из бумаги матросскую форму и бескозырки с лентами. Не знаю, как мы играли, но публики всегда было полно. Конечно, мы доморощенные артисты, а не из Мариинского театра, но нам аплодировали. Ставили и такие пьески, как «Фома Бубнилов и Тереха Громилов». Публика смеялась. Играли и Чехова. Пьеса «Медведь».
После спектакля скамейки убирали в зад (назад) к стене и заводили танцы. Танцевали большей частью кадрель под гармонь. Культурных танцев в деревни еще не знали, такие, как вальс, краковяк, коробочка, тустеп и подиспань мало кто умел – только из числа инцилинеций (интеллигенции), учительки, да городские, преехавше (приехавшие) в деревню на дачу на лето. На сцене стояла рояль, ранее принадлежащая кому-то из купечества. Но играть на пианино было некому...»