— Что, Ковалев, — насмешливо спросил генерал, — не по зубам орешек-то?
— Я его разгрызу, — хитро улыбаясь, сказал Ковалев звучным, ясным голосом. — Ночью разгрызу...
"День в день 80 лет назад". Переворачивая листы истории невольно ловишь себя на мысли, что история развивается по спирали. И те, затаённые обиды, запертые в пыльных шкафах на западе, передаются с генами потомкам. Теперь они ищут реванша сегодня...
Статья, опубликованная в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 20 марта 1943 г., суббота:
ЧУВСТВО НОВОГО
Аршинцев проснулся задолго до рассвета. Он нащупал и темноте коробок спичек и зажег свечу. До начала боя оставалось четыре часа, — четыре долгих, томительных часа... План наступательной операции был разработан до мельчайших деталей: на дощатом столе лежали таблица боя, ориентирная схема, боевой приказ.
Сквозь щели в ставнях пробивался тусклый свет. Аршинцев долго лежал в полутьме. Он думал о себе, о своей дивизии, о своих командирах. Как они поведут себя в наступлении? Он знал их по оборонительным боям — упорным, жестоким, закаляющим волю и характер. Одна только Лысая Гора, чего стоит! Можно год прожить с человеком, локоть к локтю, и всё-таки по-настоящему его не узнаешь; и можно в какие-нибудь десять дней глубоко почувствовать и оценить человека. Вот такими были десять дней боев у Лысой Горы, — десять дней, в течение которых немецкая дивизия всё поставила на карту, чтобы пробить себе дорогу через Волчьи Ворота: пять тысяч снарядов и пятьсот бомб обрушили немцы на участок шириной в 500 метров и глубиной в 2 километра. Но дивизия стояла насмерть, изнуряя, изматывая врага. Вот когда Аршинцев познал свою дивизию — от рядового солдата до командира полка.
Да, он знал сильные и слабые стороны своих командиров: спокойного, вдумчивого Клименко, офицера с ясной головой, умеющего правильно нацелиться на выполнение боевой задачи; чуть медлительного Калинина, любящего переспросить, уточнить, не гнушающегося посоветоваться и обладающего железной хваткой; хитрого Ковалева — эту горячую голову, схватывающую всё налету, офицера с огоньком, с мыслью. Был в дивизии и свой Вейротер —- командир полка, с которым пришлось расстаться: этот любил не столько выполнять приказы, сколько длительно обсуждать их и составлять широкие, всеохватывающие планы, которые кто-то другой должен бью исполнить.
Тускло отсвечивал толстый лист ватманской бумаги. На. ориентирной схеме черной тушью и цветными карандашами были очерчены все подходы к немецкой линии обороны, балки и лощины с минными полями, высоты с дзотами, огневые точки — выявленные и предполагаемые. На-чертежном листе всё выглядело строго, точно и уверенно. И столь же строгой и ясной была плановая таблица боя: колонки цифр математически сухо рисовали будущее развитие наступательной операции. Да, всё выглядело уверенно, всё совпадало во времени и пространстве. Спустя час-другой машина боя будет приведена в движение: орудия, подкатываемые на руках в кромешной тьме, откроют в точно назначенный час массированный огонь, саперы, гатящие дорогу, разминируют проходы, батальоны, накапливающиеся на рубежах атаки, в 9 часов 00 минут по сигналу ракет, вместе с клочьями тумана, сползающего с высот, ринутся точно нацеленным кулаком на линии немецкой обороны с одной единственной целью — прорвать ее.
Но одно дело —- ориентирная схема, таблица боя, и совсем другое дело — действительность с ее неожиданными ловушками и препятствиями. Аршинцев знал, может быть, лучше других (когда-то он вел курс общей тактики в Академии имени Фрунзе), что схема есть схема, и как бы хорошо ни был запланирован бой, — в жизни всяко бывает. Так часто самые распрекрасные схемы и планы гибнут и рушатся при столкновении с жизнью, — т. е. с тем огромным количеством случайностей, которыми так богата война. Всё предвидеть трудно. Но, почти всё, многое — можно предвидеть и должно: свойства противника, рельеф местности, возможности свои и противника. Командиру дивизии казалось. что он всё предвидел.
Рассвело, и в небе погасли звезды, когда он сел на коня. Сильный, обжигающий ветер ударил ему в лицо, и он почувствовал себя хорошо, бодро. Всё осталось позади — ночные думы, волнения, тревоги. Теперь он жил одним: «сейчас начнем». Лошадь с хрустом пробивала затянутые ледком лужи. Он спрыгнул с коня и, чуть пригнувшись, вошел в блиндаж. Внимательно вгляделся в лица начальника штаба, связистов, офицеров связи, — на них было написано волнение, ожидание.
Наступление началось точно в указанный час. Темп удара был взят хороший. Но то, чего Аршинцев побаивался, случилось: опрокинув передовые немецкие заслоны, полк Калинина и полк Клименко задержались у сильно укрепленных высот — 476,9 и 320,0. Он приказал Клименко и Калинину обтекать высоты. Капитан Тищенко остался, чтобы блокировать гарнизон первой высоты, другое подразделение расправлялось с гарнизоном высоты 320.0, а полковник Аршинцев со всеми остальными силами устремился вперед, на главный узел немецкой обороны.
Это было рискованное решение: за спиной оставался сильный противник, который, если опомнится, может нависнуть и расчленять дивизию. Но Аршинцев пошел на риск, основанный на трезвом учете сил, высоком моральном духе и на твердой уверенности в том. что командиры, оставшиеся возле высот, выполнят свою задачу. И то, что немцы могли сделать с Аршинцевым, — расчленить его, охватить и уничтожить. — это самое он сделал с ними. С хода он ударил но узлу обороны. Собранная в один кулак дивизия Аршинцева приобрела страшную пробивную силу. Нацелившись всеми своими полками, Аршинцев прорвал немецкую линию, захватил станицу. Удар дивизии был настолько стремительным, что немцы, бежавшие оттуда, увлекли в своем паническом бегстве соседний гарнизон, который опомнился только через шесть часов. На тридцати исправных трофейных пятитонках наши бойцы преследовали противника, не давая ему «очухаться». Три трофейные батареи были повернуты в сторону отступающих немцев и открыли огонь.
Противник меньше всего думал, что его будут атаковать на этом участке: бездорожье, дикая грязь, цепь холмов и высот, которыми владели немцы, — всё это было на пути дивизии. Собственно и роль, которую вышестоящее командование отвело этой дивизии, была скромной: она наносила удар на вспомогательном направлении. После первого дня боя Аршинцев в глубине души говорил себе: «Для начала - не дурно: в конце концов, наше дело маленькое, мы играем второстепенную роль».
Но на направлении главного удара дело застопорилось, немцы были там сильнее, чем здесь, на второстепенном. Обстановка складывалась так, что уже в 19 часов, прорвав первую линию немецкой обороны и двигаясь дальше, Аршинцев стал думать другое. Человек горячего сердца и трезвого ума, он сказал себе: «На войне всяко бывает: сегодня мое направление — второстепенное, а завтра оно может стать основным». В нем разгорался профессиональный азарт. Он что-то промолвил вслух, тихо, скорее про себя. Полковник Штанев переспросил его. Аршинцев как-то странно посмотрел на него, засмеялся и сказал: «Чем чорт не шутит!».
Ему была ясна общая идея наступления. Сопоставляя данные о движении наших сил на главном направлении с данными своих полков и соседей, анализируя ход наступления в целом, он видел, понимал и чувствовал: на первый взгляд, частный успех его дивизии перерастал в общетактический, таящий в себе богатые перспективы. Центр тяжести переместился. Ключ наступательной операции находился на его участке. Именно здесь надо вбивать клин! Гордость охватила его, когда он получил; новый приказ из штаба армии и воочию убедился: «Мои мысли и выводы были верны». Клин начали вбивать.
Война мучит, и война учит. Прорыв линии немецкой обороны окрылил массу бойцов, вдохновил командирскую мысль. Каждому стало ясно: хороший замысел дает хорошие результаты. Гибкость тактических приемов потребовала от командиров гибкости ума, организованности, поворотливости и того, что Аршинцев называл шестым чувством, -— чувством нового. Оно было закономерным явлением, не являлось случайным и не падало с неба. В тяжких муках рождалось это шестое чувство,—чувство нового, — медленно, словно полновесное зерно, вызревало оно в командирском сознании. Сама жизнь учила и подталкивала к мысли: не цепляйся за старую, обветшалую линейную тактику, ломай ее, умело используй всякий маневр, думай, ищи, хитри.
Поле боя стало школой тактики в широком смысле этого слова. Одни командиры быстрее усваивали ее, других нужно было на ходу учить, наталкивать. Тема боя, который вел полк Калинина у следующей станицы, был по всем признакам вялым, замедленным. Аршинцев чувствовал это и по боевым донесениям, и по интонациям в голосе Калинина, и по той беспорядочной стрельбе, которая доносилась к нему на наблюдательный пункт. Даже взятие высотки на правом фланге ничего не дало: немцы продолжали упорно обороняться. Аршинцев решил внести коррективы в первоначальный замысел. Взятие высотки навело его на мысль перегруппировать силы и подвижным маневром обтекать противника. Выло бы глупо и вредно продолжать лобовую атаку, которая сначала казалась вполне оправданной. Он позвонил Калинину и в своей обычной спокойной и строгой манере сказал ему:
— Чего зря атакуете в лоб?
Калинин налету уловил и развил его мысль: нужно обтекать. И чем быстрее, тем будет лучше. Теперь всё зависело от быстроты маневрирования этого полка. Когда три часа спустя Калинин прислал Аршинцеву боевое донесение «успешно беру противника в полукольцо», Аршинцев дал ему в помощь Борисова и вызвал их обоих по радио.
— Сжимай тиски! — сказал он в микрофон. — В тиски!..
И Борисов, и Калинин, продолжая для видимости лобовую атаку, в то же время упорно продвигались на флангах, железной хваткой беря противника в клещи. И когда противник это понял, было уже поздно. Наши полки нависали с флангов и отсекали немцев.
Случилось так, что в самый разгар боя полковнику Аршинцеву принесли телеграмму из штаба армии: получен приказ о присвоении звания генерал-майора. Связисты, переговариваясь между собой, дали знать в полки. Из полков стали звонить и поздравлять своего командира дивизии. Он взволнованно и сердито говорил:
— Потом, потом... Сперва возьмите вот эту станицу, и эту, и эту... А уж потом, милости просим, жду вас с поздравлениями.
Ковалев знал, что командир дивизии не мелочен. При всей своей методичности в стиле руководства, при всем своем властном характере, спокойном и решительном, Аршинцев не сковывал инициативы своих командиров. Он считался с умом и волей командиров полков и, ставя перед ними задачу, обычно говорил: «Хозяйствуй!» Но ту боевую задачу, которую Аршинцев поставил перед Ковалевым, было очень трудно выполнить. Сколько ни бился Ковалев, все усилия его были напрасны: ровное пространство перед станицей застилалось огнем немецких минометов. Ковалев топтался на месте, злился и страдал от бессилия. Чтобы повести полк в наступление по всем правилам военного искусства, ему нужна была артиллерия. Но где ее взять, когда по этим болотам и плавням с величайшим трудом, буквально на руках, удалось протащить только одну пушчонку и минометы. А время шло, и генерал ждал.
Ковалев прискакал на наблюдательный пункт. Командир дивизии окинул быстрым взглядом стройного подполковника и улыбнулся, глядя на Ковалева, одетого в добротную, по фигуре сшитую кожаную тужурку, в чуть сдвинутой на бок смушковой кубанке, с небрежно засунутыми в карманы кожаными перчатками, казалось, что он только что вернулся с загородной прогулки, а не с поля боя. От всей его стройной фигуры веяло молодостью, задором.
— Что, Ковалев, — насмешливо спросил генерал, — не по зубам орешек-то?
— Я его разгрызу, — хитро улыбаясь, сказал Ковалев звучным, ясным голосом. — Ночью разгрызу...
Он стал докладывать обстановку и свое решение: атаковать противника ночью. Ковалев умеет быстро решать. Пожалуй, это самое ценное его качество. Молодой, красивый, порывистый, он любит чуть-чуть пофорсить и порисоваться: в 26 лет командует знаменитым гвардейским полком! И он хитер, ох и хитер!.. Соседи обиженно говорят о нем, что Ковалев имеет дурную привычку припрятывать свои силенки и в последнюю минуту выскакивать из-за спины соседа, вырываться вперед и срывать победу. Он всегда сохраняет при себе тот неприкосновенный запас людей, огня, морального духа, который он умело использует в критическую минуту. Расчетливый, он не бросается зря ни людьми, ни техникой.
Генерал слушал его, чуть склонив голову. Ковалев нашел единственно правильное решение задачи: овладеть станицей ночью с наименьшими потерями и с наибольшим эффектом. И тогда с лихвой окупится проигрыш во времени. Конечно, можно было еще подбросить ему людей, еще поднять батальон в атаку и взять станицу лобовым ударом. Но какова цена такой победе? Это будет дорогостоящая победа. А в условиях бездорожья, когда каждый снаряд, подносимый на руках, каждая пушка, подкатываемая вручную, дороги и ценны, нужно воевать расчетливо, сберегая людей, экономя боеприпасы.
Ковалев ждал ответа.
-— Приказ есть приказ, — схитрил генерал. — К исходу дня мы обязаны овладеть этим рубежом. А ты хочешь атаковать ночью...
Ковалев осторожно напомнил ему: к исходу дня — это значит не позднее 24 часов. К этому времени, т. е. к исходу дня, всё будет исполнено.
— Благославляете, Борис Никитович?— спросил Ковалев.
Генерал благословил его.
Ковалев ввел в заблуждение немцев: он сделал вид, что решил отступить, — дескать, взять станицу не удастся. Собрав командиров на рекогносцировку он подробно обсудил с ними план ночных действий. Как только стало темно, капитан Мазаев с ротой противотанковых ружей, минометами и одной противотанковой пушкой скрытно подобрался к станице. Подойдя к вражеской линии на четыреста метров, Мазаев по сигналу Ковалева открыл огонь из всех противотанковых ружей, из минометов, из пушки. Он бил по центру, в лоб, в то время, как два батальона и автоматчики окружали станицу. Это было феерическое зрелище, которое Аршинцев, сидя на крыше хаты, наблюдал в десятикратный бинокль. За спиной генерала расположились радисты, с которыми он никогда не расстается. Они вполголоса выкрикивали цифры, связываясь в эфире с наступавшими полками.
Генералу было отрадно смотреть на вспышки огня, опоясывающие станицу: вот они бьют в центре, вот они сближаются... Ему было отрадно слушать гул битвы, его чуткое ухо различало крики людей, скрежет железа, свист пуль и мин. Аршинцев жадно смотрел на кипение боя, военный азарт, на бешеный бросок вперед людей и огня... Темп боя всё учащался, учащался, подходя к той кульминационной точке, когда еще один дружный залп, еще один выстрел, еще один обжигающий душу, хриплый, дерзкий крик «ура» — решат всё. Не сводя глаз с горевшей станицы, — это был верный признак того, что противник потерял уверенность в себе и, удирая, поджигает хаты, — генерал отрывисто крикнул:
— Дайте Ковалева!
Генерал не стал спрашивать командира полка, как развивается бой, какая обстановка, что назревает. Он сказал ему только два слова:
— Красиво воюете!
В устах всегда сдержанного генерала это была наивысшая похвала. И по проволоке, и через посыльных пошло в батальоны — хозяин велел передать: «Красиво, воюете,, гвардейцы!». Интенсивный огонь противотанковых ружей и миномётов, перекатывавшийся с левого фланга на правый и прижавший немцев к земле, внезапное появление наших автоматчиков в тылу у немцев, дерзкие броски гранатометчиков на окраинах, ракеты, полосовавшие небо, и генеральский возглас, облетевший цепи — "Красиво воюете,- гвардейцы!" - все это слилось в одну ударную силу, физически и морально подавившую врага.
В 22 часа станица была занята. На другой день генерал провел с командирами полков совещание накоротке. Он дал подробный анализ прошедших боев, сурово раскритиковал неуменье отдельных командиров закреплять завоеванное, выявившуюся опасность распыления сил, он подчеркнул железную необходимость держать темп наступления высоким. Это была самая яркая, вдохновенная лекция, ,которую когда-либо читал бывший преподаватель общего курса тактики, молодой генерал, командир гвардейской дивизии.
— В ходе наступательных боев, — говорил генерал, — резче выявились командирские качества — уменье видеть, чувствовать, предвидеть. Откуда сие?—спрашивал генерал.
Стекла хаты зазвенели от веселого, оглушительного хохота, когда он привел показания пленного немецкого унтер-офицера, испуганно , сказавшего: «Русс стал другой».
— А другим «русс» стал оттого, продолжал генерал, — что война и мучит, и учит. Теперь немец, как огня, боится открытых флангов и психует при появлении наших автоматчиков. Мы воюем не только с оружием в руках, но с помощью идей, мысли, замысла...
Поздно ночью в сопровождении ординарца генерал прошел на окраину села в гости к Ковалеву. Подполковник сидел на ящике в низкой хатке и тихонько перебирал клавиши аккордеона. Он задумался и не сразу заметил вошедшего генерала. Потом поспешно встал и, держа аккордеон в руках, глухо сказал:
— У меня убит комбат Егоров...
Генерал смотрел куда-то в сторону.
— Егоров, Егоров... — горестно сказал Ковалев, — старый друг мой... Вместе учились, вместе на войну пошли...
Он махнул рукой и отвернулся. Аршинцев пристально посмотрел на тоскующего Ковалева.
— Подполковник, — сказал он мягко, — гвардии подполковник... Есть заманчивое дельце — с размахом, с огоньком, с маневром!..
Ковалев поднял свою красивую курчавую голову. Глаза его загорелись. ДЕЙСТВУЮЩАЯ АРМИЯ. (Борис ГАЛИН).
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Президентскими грантами, мы продолжаем публикации проекта "День в день 80 лет назад". Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1943 год. Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.