IV

Москва, Октябрьский р-н,

Школа № 7

17 апреля 1975 г.

Дело было на следующий день, в среду, на второй, десятиминутной перемене. Я торопился на четвёртый этаж, в кабинет химии, немного поотстав от стайки одноклассников, поскольку на ходу приходилось листать учебник. Вчера времени, ясное дело, не нашлось, да и предмет не из любимых – но складывающийся образ отличника с хулиганских окраин поддерживать всё же надо, потому я и просматривал заданный на дом параграф. Что тут у нас? Так… серная кислота… свойства… применение… Ерунда, с этим как-нибудь справлюсь, а чтобы поддержать имидж – можно рассказать о применении серной кислоты скажем, во взрывателях якорных морских мин. Или бомб, которыми эсеры и анархисты взрывали царей и министров. Как там у поэта-эмигранта Георгия Иванова?

«Бога нет, царя не надо,

Губернатора убьём!»

…Или это не он вовсе, а народное творчество, о котором нам не расскажет на уроках литературы милейшая Татьяна Николаевна?..

- Монахов? Лёша? Можно тебя на минутку?

Я обернулся. Ну вот, накаркал: русичка, на пол-пролёта ниже по лестнице, машет рукой, подзывая к себе. И ведь не сделаешь вид, что не слышал – раньше надо было думать, не оборачиваться…

- У вас сейчас что, химия?

-Да, в двадцать пятом кабинете, я как раз туда…

Она посмотрела на крошечные блестящие часики, свисающие с шеи на цепочке, на манер кулона и раздосадовано покачала головой..

- Всего пять минут, толком ничего не успеть… Вот что: на большой перемене, как позавтракаешь, зайди ко мне в семнадцатый, хорошо? Я тебя надолго не задержу.

Семнадцатый – это русский язык и литература, её кабинет, и сегодня у восьмого «В» там уроков не намечается.

- Зайду, конечно, мне нетрудно. Да я и раньше могу, всё равно на завтрак не пойду. А в чём дело, Татьяна Николаевна?

…На завтрак я действительно идти не собирался, а вот приглашение меня слегка встревожило. Неужто уже настучали насчёт вчерашнего, и наша классная, всегда принимающая близко к сердцу беды своих подопечных, решила подготовить меня к надвигающейся грозе?

- Нет, не волнуйся, всё в порядке, это насчёт твоего вчерашнего сочинения. Со всеми остальными будем разбирать завтра, на уроке, но ты, меня, признаться удивил – вот и решила поговорить загодя. Так зайдёшь?

Уф-ф-ф, прямо камень с души. Хотя – смотрит внимательно, с понимающим таким прищуром, словно уже прочла все мои мысли…

Зайду, я же обещал! А сейчас – простите, Татьяна Николаевна, мне ещё параграф дочитать…

- Ну, иди. - она махнула рукой. – А позавтракать всё же сходи, я тебя обязательно дождусь.

Что надо отвечать, когда русичка станет допытываться насчёт сочинения, я прикинул заранее. Тут неожиданностей не предвиделось – нескольких общих фраз насчёт недавно прочитанного О'Генри и горячо любимых Ильфа и Петрова вполне хватило. За сочинение я получил 5/4, традиционно двойная оценка, первая за содержание, вторая за грамотность – ну разумеется, опять накосячил с запятыми, сколько ни материли меня корректоры, а я от этого, наверное, никогда не избавлюсь. Ну и «что за манера писать как курица лапой, Монахов! Надо бы тебе хорошенько поработать над почерком, не ленись, а я уж прослежу…» Ага, поработаешь тут, когда пальцы если не мышечной, то уж точно какой-нибудь нервно-рефлекторной памятью тянутся к клавиатуре, а необходимость писать от руки воспринимается как изощрённая форма издевательства! Так что писать придётся учиться чуть ли не заново, тут уж ничего не поделаешь…

А вот напоследок она меня огорошила. «Ваша Катя… в смысле, Екатерина Андреевна, она ведёт у вас историю, говорила вчера, что ты какие-то стихи читал на уроке. Не почтёшь, очень любопытно?..»

Ну конечно, запоздало сообразил я, практикантка наверняка сразу после уроков побежала к нашей классной и всё ей рассказала. И правильно, к кому же её ещё обращаться, не к завучихе же? Тем более, что про инцидент с ножом она ничего не знала, а рассказала только об истории с выброшенном портфеле да несколько странном поведении одного из учеников. Вот Татьяна наша Николаевна и заинтересовалась – я, как новенький, да ещё и появившийся под самый конец учебного года, оставался пока для неё тёмной лошадкой», успев проявить себя разве что, сочинением. Но и упоминание о стихах не оставило её равнодушными – своей памятью я отлично помню, что русичка неравнодушна к поэзии Серебряного века и в будущих девятом и десятом классах постарается передать эту любовь нам. Она и Бродского с Галичем нам читала – не называя, разумеется, фамилий, и не на уроках – в купе поезда, когда мы всем классом ездили в Ленинград, или у костра, во время поездки по есенинским местам, совмещённой с двухдневным турпоходом… Так что тут следовало быть предельно осторожным – неважно, что стихотворение ещё не написано, чуткое ухо настоящей ценительницы вполне может уловить знакомые нотки, пойдут расспросы… а оно мне надо? Так что на просьбу прямо сейчас прочитать кусочек я ответил, что и рад бы, но вот прямо сейчас мне до зарезу надо полистать геометрию к следующему уроку, так что, может, лучше в другой раз? «Опять домашнее задание не сделал? – понимающе усмехнулась она. – Ну, иди, листай, но имей в виду – мы к этому разговору ещё вернёмся…»

Ага, вернёмся – особенно, когда да классной дойдут-таки слухи о том, как любящий литературу новенький размахивал в классе ножом, словно заправский бандит. Вот тогда и посмотрим, о чём она станет со мной говорить… да и станет ли вообще. Может, просто постарается сделать так, чтобы меня прокатили на переводных экзаменах, лишив шанса остаться в этой школе? Вообще-то, на Татьяну Николаевну это не похоже, а вот та же завуч, тётка вредная, въедливая, и вполне может создать проблемы… если получит для этого достаточно веский повод, разумеется. До сих пор я с ней нос к носу не сталкивался, уроков она у нас не ведёт – вот и хорошо, надо бы и впредь держаться от неё подальше. Менять школу, да ещё и по такому идиотскому поводу, мне не хотелось категорически, тем более, что Кулябьева в девятом классе не будет, а остальные мои недруги проблемы больше не составят…

Что до стихов – то тут имелся ещё один повод быть предельно осторожным, и повод неожиданный. Заходя в кабинет, где ожидала меня Татьяна Николаевна, я мельком бросил взгляд на стенд с портретами современных советских поэтов – и чуть на месте не хлопнулся, обнаружив рядом с Робертом Рождественским и Вознесенским Иосифа Бродского! Что же, выходит, здесь автор «Мексиканского танго» никаким гонениям не подвергался и в эмиграцию не уезжал? А ведь объяснение этому может быть только одно – внутриполитические расклады в СССР изменились настолько, что портрет поэта, объявленного в моём варианте истории чуть ли не врагом народа, тут вешают на школьный стенд и, пожалуй, изучают его творчество? Привет товарищу Суслову – уж не знаю, жив ли он сейчас, но к идеологии в масштабах страны его почему-то не допустили, и результат не замедлил сказаться. А ведь тут, пожалуй, и Галича не запрещают, подумал я, сбегая по лестнице на второй этаж, и Высоцкого слушают не только на полуподпольных концертах, капустниках да квартирниках-междусобойчиках. Что же до прочитанных вчера стихов – то их здесь они могут не появиться вовсе. Сами подумайте: раз Бродский не уехал в эмиграцию, то не случилось и его путешествия по Мексике - а значит, нечем было вдохновляться на создание цикла «Мексиканский дивертисмент». Или было чем? При таких тектонических сдвигах в идеологии запросто можно представить, что советские литераторы могут ездить туристами не только в Болгарию и Польшу, но и в ту же Мексику или, скажем, в Бразилию, где в лесах много-много диких обезьян, а от Педров и вовсе проходу нет.

Ладно, это потом, как-нибудь, когда будет время хорошенько всё обдумать. Вот, к примеру, с Ленкой как-нибудь завести разговор на тему современной поэзии – помнится, она в этом хорошо разбиралась…в той, другой жизни. А меня сегодня ожидает поход во Дворец – вторник, день занятий в Кружке Юных Космонавтов. И есть у меня подозрение, что и тут не обойдётся без сюрпризов. А пока - бегом в кабинет математики, мурлыча под нос накрепко прилипшую мелодию Мирзаяна на известно чьи стихи, которые здесь, возможно, и сложены-то не будут...

«…В ночном саду под гроздью зреющего манго

Максимильян танцует то, что станет танго…»

А ведь сегодня день рожденья Лены, и там наверняка не обойдётся без одноклассников… и одноклассниц. Сообразив это, я почесал в затылке - и полез на антресоли, где, как подсказывала память, отец хранил свою старую, сохранившуюся ещё с их с мамой студенческих лет, гитару. Бритька, конечно, внесёт некоторое оживление в предстоящий светский раут, (кстати, надо бы её хорошенько вычесать перед визитом, а то ведь туалеты всех девчонок будут в шерсти) - но и некоторая нотка романтики тоже не помешает. Заодно, попробуем слегка подкорректировать складывающийся имидж гопника с окраины, невесть как оказавшегося в обществе воспитанных мальчиков и девочек из хороших семей…

Поляна, которую Ленкина маман накрыла по случаю дня рождения любимой дочки удивила меня для начала бутылками с американской газировкой советского производства. В своё время я впервые попробовал «Пепси» в Анапе, в санатории, куда мы отправились на один из летних месяцев с бабушкой и двоюродной сестрой - один из первых заводов по её разливу построили, кажется, в Новороссийске, в семьдесят четвёртом. Но более-менее доступен буржуинский напиток стал лишь в 78-79 годах, когда заводы по разливу были построены в Евпатории и Питере, а в москве, как грибы после дождя, стали плодиться яткие красно-сине-белые киоски из пластика с кубическим логотипом «Пепси».

Однако же, сейчас календаре семьдесят пятый год, и вот она, коричневая «Пепси», десяток знакомых бутылочек ёмкостью 0,33 литра, выставленных на стол, словно ни в чём не бывало. Но окончательно я впал в ступор, увидав разлитые в точно такие же бутылки (помнится, у когда в них стали разливать водку, они получили прозвище «чебурашки) бледно-оранжевую апельсиновую «Миринду» и прозрачную, в хрустальных пузырьках, лимонную «Севен-Ап» - и все с теми же надписями «Изготовлено в СССР из концентрата и по технологии компании «Пепсико» - что уж вовсе ни в какие ворота не лезло, поскольку эти напитки стали появляться у нас гораздо позже, уже в недобрые девяностые…

Осторожные расспросы позволили выяснить, что продукт сей, хоть и числится по разряду дефицитного, но такого ажиотажа, как в моём детстве, ни у кого не вызывает. Собственно «Пепси» продаётся в московских магазинах уже года два, а вот её фруктовые «одноклассницы» появились совсем недавно, и в магазинах их приходится искать – впрочем, не слишком долго и без особых усилий. Если прийти пораньше, объяснила мама Лены, то почти всегда можно застать хотя бы в нашей «Диете».

Это была новость, требующая осмысления – в самом деле, сколько ещё подобных с виду незначительных, а на самом деле весьма и весьма существенных расхождений со своим временем мне предстоит обнаружить, когда я, наконец, перестану метаться из стороны в сторону, и вдумчиво займусь изучением мира, где мне отныне предстоит жить?

Но это всё потом, а пока – я оказался на образцовом дне рождения образцовой советской школьницы. «Наполеон» домашней выпечки с пятнадцатью (Ленка-то, оказывается, почти на полгода старше меня!) свечками, нарезка колбасы, апельсины, салатик – не традиционный «оливье», а что-то типа «мимозы», с тёртым сыром и рыбой. Меня усадили рядом с именинницей - и это наверняка вызвало бы массу недоумённых шепотков в девичьей части застолья, если бы не почётный эскорт с Бритькой по мою левую руку и Джерри по Ленкину правую. Обе собаки накрепко приковали к себе внимание присутствующих, не оставив им времени для досужих измышлений…

Но – всё когда-нибудь заканчивается, подошло к концу и застолье. Доеден «Наполеон», опороженены все до одной бутылочки с разноцветной американской газировкой, собаки притомились от непрерывного внимания и устроились поспать, свернувшись двумя калачиками, рыжим и палевым, на джерриной подстилке.

А гости перебрались в Ленкину комнату, где мне вручили гитару. Как выяснилось, принёс я её зря, у именинницы был и свой инструмент, и даже не один: старая обшарпанная отечественная гитара, на которой Ленка, как тут же поведала всем присутствующим, и училась играть, и новенькая, блестящая свежим пахучим лаком, чешская «Кремона», да ещё и с импортными нейлоновыми струнами – большое сокровище для людей понимающих, подарок Ленкиных родителей на пятнадцатилетие. Я, было запротестовал, что пусть именинница в таком случае и играет, тем более, что получится у неё это наверняка лучше, чем у меня, но попытка протеста была немедленно пресечена. «Раз уж ты принёс гитару, заявила Лена – вот и играй, тем более, что меня здесь все слышали, и не по одному разу, а твои таланты пока общественности не знакомы. А я уж подыграю, можешь не сомневаться!» Что ж, с именинницей не поспоришь – вздохнул я, и мы принялись подкручивать колки, состраивая инструменты перед импровизированным концертом.

Собираясь в гости, я не задумывался, что, собственно, собираюсь исполнять. И вот теперь, когда вопрос встал, что называется, в полный рост, я стал искать подсказки, прежде всего, на книжных полках – а где ж ещё лучше проявляются вкусы и пристрастия обитателя комнаты?

Подсказку я нашёл почти сразу, и даже не одну – правда, первая оказалась не на книжных полках, а в углу, за письменным столом. Длинная сумка из плотной клетчатой ткани в форме груши с очень сильно вытянутым верхним кончиком и молнией по всей длине – я в первого же взгляда узнал сугубо специфический аксессуар, используемую спортсменами-фехтовальщиками. Осторожный взгляд выявил так же маску – довольно-таки покоцанную, что ясно свидетельствовало о частом использовании. Тут же имелась сразу три спортивные рапира, одна из которых была снабжена характерной рукоятью-«пистолетом», отлитым целиком из алюминия, с электроразъёмом в нижней части; две другие типичным оружием новичка – с обычной, слегка изогнутой обрезиненной рукояткой, с гайкой-навершием в виде пластикового усечённого конуса. Верхняя четверть клинка «продвинутой» рапиры была замотана пластырем – ага, значит хозяйка участвует в достаточно серьёзных соревнованиях, где используется электрофиксация укола? А ведь это первый юношеский, никак не меньше…

- Давно занимаешься? - спросил я шёпотом, увидав, что Ленка перехватила мой взгляд.

- Ага, в Лужниках. – кивнула девочка. – Зимой сдала на второй взрослый!

…Второй взрослый? А что, очень даже неплохо…

Я совсем, было, собрался развить тему, как вдруг в глаза мне бросилась вторая подсказка – томик «Трёх мушкетёров» полке, над самым письменным столом. Причём – не «макулатурная», с силуэтами гасконца и его друзей, вроде той, что стояла (а может, и сейчас стоит?) у нас дома, а гораздо более раннее издание, из «Библиотеки приключений и фантастики». Ого, а рядом-то – «Двадцать лет спустя», и тоже не «макулатурное» издание, а куда более раннее, чуть ли не пятидесятых голов. Когда-то я сам прочёл продолжение похождений знаменитой четвёрки в этом самом томике со связкой шпаг на бледно-жёлтом коленкоровом переплёте…

- Нравится? – кивнул я на книги.

Кажется, она покраснела – в самом деле, как-то несолидно взрослой уже барышне увлекаться явно «мальчуковым» чтивом – но всё же кивнула.

- Здорово! – ответил я. – У меня они тоже на полке любимых книг. Кстати, и песенка есть подходящая. Подыграешь?

Честно говоря, первой мыслью было спеть «Пора-пора-порадуемся…», ставшую бессмертной в исполнении Боярского, но что-то меня остановило. Сам сериал должен выйти на экраны лишь через пару-тройку лет, но многие песни из него звучали в более раннем музыкальном спектакле Дунаевского – я сам когда-то видел его в Московском ТЮЗе. Есть там именно эта песня или нет, я не помнил, но экспериментировать не стал – очень уж хотелось удивить именинницу чем-то, чего она ещё не слышала, но обязательно романтическим.

Что ж, вы просите песен? Их есть у меня!

…Париж, Париж! Чужие лица,

Письмо, желанье отличиться,

И обаяние столицы,

И жажда славы без конца,

И сон, едва смежишь ресницы:

Желанье - черт возьми! - добиться

Иль триумфальной колесницы,

Или тернового венца…[1]

Спасибо старым моим знакомым, бывшим ролевикам и реконструкторам, увлечённым темой семнадцатого века. Это была часть большого музыкального спектакля «Роман плаща и шпаги» - собственно, не песня даже, а скорее стихи, исполняемые под гитарную музыку. Так я и поступил, и наградой мне была тишина, после первых же аккордов повисшая в комнате.

…Трактиры, заговоры, шпаги,

Насмешка, первая дуэль,

Друзья, сообщники, бумаги,

Случайный взгляд, любовный хмель,

И ночи на чужом балконе,

И привкус мяты на губах,

Дороги, загнанные кони,

И хохот в винный погребах…

Именинница, прежде чем начать импровизированный концерт, зажгла несколько свечей, вставленных в горлышки бутылок из-под шампанского (одна из них уже почти скрылась под натёками разноцветного воска), и потушила верхний свет. Так что обстановка целиком соответствовала.

…И долгожданная минута -

Благодарение небес! -

Но чей-то личный интерес,

И чья-то ненависть к кому-то

Ведут к расшатыванью трона...

Итак - спасение короны,

Азарт ухода от погони,

Сквозная рана, топот, стоны…

Ленка удивилась, конечно, но вида не подала – начала подыгрывать, сначала тихо, потом, уловив ритм стихов, принялась импровизировать смелее, и я отметил, что мне с моими пятью аккордами и двумя баррэ до её уровня владения инструментом как до Луны… на четвереньках.

…Прощанье, холод медальона,

Слова любви, прыжок с балкона...

Последний шанс, последний порох,

Укрытье, клятва, тайный грот,

Засада, перестрелка, промах,

Провал.

Улыбка.

Эшафот…

Я умолк. Ленка, поняв, что стихи закончились, выдала утихающий проигрыш и в комнате повисла тишина – всего на несколько секунд, после чего гости дружно захлопали. Я заявил что-то вроде «Раз уж я явился с пустыми руками – ну извините, е успел, исправлюсь! - пусть это и будет моим подарком! И тут же сообразил, что говорить так не следовало, потому что со всех сторон посыпались вопросы: «Ох, а это твои стихи? А есть ещё что-нибудь? Почитай, ну Лёша, пожалуйста, очень просим!» Пришлось сначала отвечать, что нет, стихи не мои (по-моему, вышло не слишком убедительно) , потом дать страшную клятву, что да, конечно, почитаю, и спою даже, но только когда подберу мелодию – вот, если именинница поможет. Благосклонный взгляд в ответ, после чего Ленка подкрутила колки «Кремоны» и запела душещипательную «Дождь смоет все следы». А я забился в угол возле пучка рапир, и оттуда, из относительной безопасности, принялся рассматривать слушателей.

Кроме меня, гостей было семеро. Две девочки были мне незнакомы - судя по некоторым обмолвкам, они были из спортивной секции, где занималась Лена. Ещё одна изз параллельного класса «А» - я встречал её в школе и запомнил, благодаря ярко-рыжей шевелюре и множеству, ещё больше, чем у поганца Кулябьева, крупных веснушек. Остальные четверо были из нашего класса – две девчонки, Татьяна Воронина, невысокая смешливая толстушка с иссиня-чёрными волосами, которые она заплетала в толстенную косу, и Оля Молодых, составлявшая, во всяком случае, внешне, полную её противоположность. Высокая, худая, в свои четырнадцать лишённая даже намёка на женственные округлости, с лицом того типа, который нередко называют «лошадиным, она была первой отличницей во всех четырёх восьмых классах – и, несмотря на это, оказалась довольно приятной собеседницей, живой и остроумной. За столом мы перекинулись с Олей несколькими фразами (она сидела по правую руку от меня) по поводу моего сочинения по «Мёртвым душам», куски из которого русичка решилась-таки прочитать на сегодняшней литературе. Из этой недолгой беседы я с удивлением узнал, что Оля обожает американскую литературу, кроме О'Генри, проглотила всего Фолкнера, обожает Хемингуэя и – дело, невиданное для девочки её возраста! – даже читала Мелвилла, его «Моби Дика», На эту тему я мог говорить бесконечно, но тут вмешалась именинница – сдаётся мне, что Лену вовсе не обрадовало внимание, которое я уделяю её подруге...

Кроме этого цветника на торжестве присутствовали двое парней из нашего класса. Одного я, как ни старался, так и не вспомнил – видимо, в моём прошлом он не перешёл в девятый класс, и за оставшиеся от четвёртой четверти полтора месяца ни его имя, ни внешность попросту не отложились в моей памяти. Второй же… тут дело было совсем, совсем другое.

Андрей Поляков, с которым мы (опять же в том, предыдущем варианте) дружили весь девятый и десятый классы и за которым я едва не пошёл в МГРИ[2], поддавшись на романтику походов, альпинистских баек и песен Визбора под гитару. Ими нас в изрядном количестве потчевал Андрюхин отец, матёрый геолог, альпинист с двадцатилетним стажем, владелец неофициального, но чрезвычайно почётного в этих кругах титула «Снежный барс», присваивавшегося за покорение всех четырёх семитысячников Советского Союза - пика Коммунизма, пика Победы, пика Ленина и пика Корженевской.

Дмитрий Сергеевич Поляков погиб при восхождении на какую-то из кавказских вершин, когда Андрюха учился на третьем курсе. Помнится, тогда он психанул, напился, угодил после пьяной потасовки с членовредительством в милицию и неожиданно для всех получил полтора года колонии. Больше я его не видел и понятия не имел, как сложилась его дальнейшая жизнь – хотя поначалу и писал ему, и даже пытался наводить справки, когда срок отсидки истёк. Бесполезно – его мать к тому времени уехала из Москвы к родственникам куда-то в Казахстан, у прежних наших знакомых Андрей не объявлялся, а посланные в колонию письма так и остались без ответа.

Здесь я ещё не успел с ним сблизиться – и в школе, после первого порыва подбежать и обнять, старался держать дистанцию. Может, и зря – друг он был, каких поискать, и если бы не то дурацкое происшествие, может мы бы на всю жизнь сохранили школьную дружбу, некоторым удаётся… А вот сейчас у меня не было ни малейшего желания идти с ним на сближение – как, впрочем, и с другими одноклассниками. Ленка и прочие представительницы прекрасной половины нашего коллектива – это ладно, тут ситуацию в изрядной степени определяют подростковые гормоны, от которых никуда не деться. Но о чём, скажете на милость, я буду говорить с парнями-ровесниками? Как ни крути, а ведь я старше их… страшно подумать во сколько раз, знаю о многих такое, о чём они и сами не догадываются… и хорошо, что не догадываются, уж больно непростые были времена, когда приобреталось это знание… Ну, сами посудите: о чём говорить шестидесятилетнему мужику видевшему и испытавшему в этой жизни всё - и четырнадцатилетним соплякам, только-только перешагнувшим порог пубертатного периода? Откуда взяться у них общим интересам, которые могли бы наладить какое-никакое общение?

Правильный ответ – ниоткуда. Вот и оставалось мне сидеть в углу, чесать за ухом перебравшуюся поближе к хозяину Бритьку, да ностальгировать по безвозвратно, как выяснилось, ушедшей юности…

[1] Стихи Лоры Бочаровой.

[2] Московский Геологоразведывательный Институт)