Саморефлексирующая сказка “по Толкину”.
Большую часть времени чтения эта история ощущается, как типичное старое и откровенно довольно нудное детское фэнтези-сказка, но есть нюанс… даже несколько:
Нюанс первый. Главные герои погибают в самом начале. Завязка буквально следующая: главный герой, от лица которого и ведётся повествование, это маленький мальчик Карл Лейон, прикованный к постели. Ни для кого из окружающих не секрет, что он скоро должен умереть и он сам тоже вскоре это узнаёт. У него есть старший брат Юнатан – умный, красивый, добрый и т.д… все его любят – он единственный заботится о Карле и утешает его. Он называет брата Сухариком и рассказывает, что ему не надо бояться смерти, потому что после неё он попадёт в волшебную страну Нангиялу, где всё будет хорошо и весело, ведь “там сейчас ещё время костров и сказок”, и сам Юнатан тоже когда-нибудь попадёт туда и они снова будут вместе, время там течёт по другому, а потому пусть он проживёт хоть девяносто лет, Карлу не придётся долго ждать.
Потом в их доме происходит пожар. Прикованный к кровати Карл был обречён, но его спасает Юнатан, однако сам при этом погибает (за что школьная учительница додумывается переиначить его фамилию в Львиное сердце). Карлу становится доживать свои дни ещё невыносимее, он боится, что Нангияла была всего лишь выдумкой, чтобы его утешить. Однако он всё же попадает в волшебную страну, встречает Юнатана и там происходят их приключения.
И здесь, конечно, возникает вопрос о “правильном взгляде” на историю. Ведь “разумистская” позиция заключается в том, что выдумки здесь вообще нет, а все “события в Нангияле” это всего лишь предсмертный бред умирающего ребёнка, в конце же, где герои расстаются (опять же по средствам смерти) с Нангиялой и отправляются в более добрую волшебную страну Нангилиму, Карл уже по-настоящему умирает. На википедии написано, что сама Астрид Линдгрен подтвердила эту теорию – зачем, почему и что в действительности она по этому поводу думала? – меня не сильно интересует…
Дело в том, что подобных произведений не мало (например фильм “Лабиринт Фавна”) и споры о толковании возникают каждый раз – что является единственно правильным: сказочная часть или реалистическая? – на мой взгляд сам этот вопрос глуп и абсурден. Это в нашем унылом реальном мире – что-то происходит на самом деле, а что-то является выдумкой. В мире же литературного произведения сказочная реальность не имеет никакого принципиального отличия от сугубо реалистической. Мир “Властелина Колец” не является менее реальным, чем мир “Войны и мира” – не важно, какой основывается на истории больше, а какой меньше: они являются “выдуманными” в абсолютно равной степени. Ну не может произведение быть на половину документальным, а наполовину художественным – либо “нет”, либо “да”, либо 0, либо 1 – третьего не дано. Так почему же, когда две реальности сталкиваются в одном произведение тут же начинаются спекуляции, какая реальнее? По-моему же, всё просто: если они напрямую друг другу не противоречат (как правило именно так) и внутри самого произведения ни одна не отрицается, то правильной следуют считать трактовку, в которой реальны обе. В книге ничто (кроме неуместного переноса свойств “с мягкого на жидкое” самим читателем) не мешает предсмертному сну ребёнка быть реальным – так почему бы не воспринимать историю именно так?
Нет, можно, конечно, сказать, что часть с “реальной жизнью” в данном случае сложнее оспорить и подвергнуть сомнению… – ну в тогда следует также отметить, что её куда проще вычеркнуть – просто потому что она меньше по объёму, да и практически не проработана. Что же получается, если в начале первого “Гарри Поттера” написать “Мальчик Гарри больным лежал в постели”, все семь книг можно будет рассматривать, как “как предсмертный сон мальчика, который не выживет”, и всё это резко сделает ГП произведением реалистичным?
Нюанс второй. Главные герои – братья Львиное Сердце – совершенно не соответствуют истории в которой оказываются (напомню, что речь идёт об отличиях от типичного старого и откровенно довольно нудного детского фэнтези-сказки). Непосредственно протагонист – Карл (который, конечно же, сразу встал на ноги, как оказался в Нангияле) – он действительно маленький, робкий, очень хороший и добрый мальчик – он настолько хрупкий и нежный, что не покидает ощущение тревоги и постоянного балансирования над пропастью. Брат его, Юнатан, который неоднократно сравнивался со сказочным принцем, уже намного больше подходит к миру Нангиялы, однако и он наделён этакой кристальной детской чистотой, он так же “слишком хороший” для происходящих кругом “ужасов”. “Ужасы”, разумеется, в кавычках – ничего действительно страшного не происходит. Но история и вправду довольно мрачная и очень грустная. Никакой шутливости и игривости, как это обычно в подобных историях бывает (“Алиса в Стране Чудес/Зазеркалье”, “Говорящий свёрток”, “Королевство кривых зеркал” и такое прочее (честно говоря, кроме “Алисы”, я ничего не перечитывал и не толком помню, но вы понимаете, о чём я)) – тонкая, умирающая красота, меланхолия и плакать постоянно хочется.
Нюанс третий. В конце концов – это сказка. Феномен сказки разгадать и уж тем более объяснить словами очень сложно, однако нельзя не чувствовать, что где-то сказка есть, а где-то её нет. Я долго пытался найти какое-либо определение сказки, которое мог бы посчитать полным, однако оно мне не даётся. Однако недавно я обнаружил, что есть некоторое синонимическое сходство между тем, как сказка отличается от прочей литературы и тем как мультипликация отличается от всего остального кино. И это привело к совершенно неожиданному выводу: выходит одна и та же история может как быть сказкой, так и не быть ей – в зависимости от подачи, интерпретации, перевода или даже прочтения. И в том и в другом случае – эти изначально далёкие формы неизбежно тянутся друг к другу, перенимают элементы и сливаются в промежуточные формы (фэнтези, феерия – кукольная анимация, игровое кино).
Так вот, в “Братьях Львиное сердце”, на мой взгляд, сказочный элемент всё-таки превалирует, хоть он и сильно маскируется под действительность – т.е. мнимую действительность художественного произведения – этакую его внутреннюю устойчивость, материальность. Герои, например, как обычные люди, ходят по земле, но в определённые моменты понимаешь, что они только притворяются, что привязаны к ней силой гравитации, и стоит им захотеть, как они оторвутся и полетят (это, разумеется, отстранённая от текста метафора).
Далее, мне хотелось бы обратиться к умному дядьке и оксфордскому профессору, Джону Р.Р. Толкину (ну он ещё какие-то книжки писал…) в своём эссе “О Волшебных сказках” ("On Fairy-Stories") он уделяет большое внимание тому, что сказка (с английского “Fairy-Stories” – в данном контексте, действительно точнее всего перевести, как “волшебные сказки”, однако в нашей языковой среде “сказки” и без того прежде всего волшебные, потому я это слово опущу за ненадобностью) как правило содержит в себе отражение глубинных человеческих желаний, что выражается посредствам “Ухода” и “Утешения”. Уход – он же эскапизм. Ныне, я полагаю, это слово всем хорошо знакомо. Толкин однако не согласен с преимущественно негативной (ничего не поменялось) коннотацией:
“За что упрекать человека, если, оказавшись в тюрьме, он пытается выйти на свободу и уйти домой? Или, если он не может так сделать, он начинает думать и говорить не о тюремщиках и тюремных стенах?” (также… “Применяя слово «уход» в таком значении, критики выбрали не то слово, и более того, они ошибаются (не всегда искренне) и путают уход, побег узника с побегом дезертира. Точно так же партийный оратор мог заклеймить побег от бедствий из фюрерского или любого другого Рейха как измену.”).
Прямое отношение к “Братьям Львиное сердце” имеет уход от времени:
(из Толкина: “Ведь в конце концов думающий человек может поразмыслить (безотносительно к волшебной сказке или роману) и прийти к осуждению таких передовых изобретений, как фабрики, пулеметы и бомбы. Они нам кажутся самыми естественными и неизбежными, можно сказать, «неумолимо неизбежными», и отрицание их заключено в самом «молчании» эскапистской литературы.”)
“Древность” Нангиялы то и дело проскальзывает в моментах, например:
“Дома стояли под углом друг к другу, а в том месте, где они встречались, стояла скамья, старая-престарая, ну прямо из каменного века.”;
“Кухня в Рюттаргордене была, наверное, старая-престарая. Потолок из грубых брёвен и большой открытый очаг. Этот очаг занимал почти всю стену, и готовить еду нужно было прямо на огне, как в древние времена.”;
“Я люблю лежать на старинном откидном диванчике в старинной кухне, когда отсветы языков пламени пляшут на стенах, а за окном качается ветка цветущей вишни, и болтать с Юнатаном.”;
“Одета она была старомодно, как описывают в сказках.” и т.д.
– всё, это, впрочем, весьма логично, ведь Нангияла с объяснений Юнатана ещё в начале – это страна сказок (“Он рассказал, что все сказки приходят из Нангиялы, ведь именно там случается всё самое удивительное.”), а архаичность – это естественное их свойство.
Вот и получается, как Нангияла сказочная, потому что она страна сказок, так и книга “Братья Львиное сердце” является сказкой, потому что основные её события происходят в Нангияле…
Однако куда более важной вещью в видении Толкина является (в чём-то родственное Уходу) Утешение.
Я позволю себе тут несколько перефразировать профессора: дело в том, что он называет Утешение в сказках “Утешением Счастливого Конца”, а я считаю более уместным назвать его: “Утешением Волшебного Спасения” (что лучше на мой взгляд лучше согласуется с двумя мыслями из этого же эссе: во-первых, “Им не отрицается возможность Дискатарсиса — горя и неудачи; такая возможность необходима для радости при разрешении событий; им отрицается (при множестве свидетелей, если позволите) всеобщее окончательное поражение.”, – то есть слово “спасение” уместно потому, что есть опасность, тогда как “конец” опасность вовсе не подразумевает, а в таком случае эффект не сработает, во-вторых, “Утешение в волшебных сказках, радость от счастливого конца — точнее, от «хорошего» катарсиса, от внезапного радостного «поворота» (потому что настоящего «конца» ни в одной волшебной сказке нет)” – здесь, я полагаю, понятно и без комментариев) или просто “волшебным спасением” – оно совершенно необязательно может происходить в конце сказки и совершенно не обязательно только один раз. Оно же (Утешение) названо в эссе “Эвкатарсисом” и противопоставлено “Дискатарсису”.
В общем-то из вышесказанных слов уже должно быть примерно понятно, что это явления из себя представляет, однако мне хотелось бы подчеркнуть то, что именно мне кажется наиболее важным. Дело вовсе не в спасении самом-по-себе, а в его “волшебности” – чем более ситуация безнадёжна, чем меньше логической, разумной вероятности спастись – тем сильнее и прекраснее это спасение вопреки, тем выше Утешение (“…это утешение евангелическое, дающее мимолетный проблеск радости за пределами нашего мира, острой, как отчаяние.”)
И вот на чувстве волшебного спасения на мой взгляд и держатся “Братья Львиное сердце”. События сказки повествуют о борьбе простых, в общем-то мирных людей с тираном, у которого есть не только множество жестоких слуг, но и страшное чудовище – драконша Катла. Силы изначально неравны, но хуже того: задача по спасению всего и вся хорошего почти полностью ложиться на плечи двух детей (в этом плане они имеют определённое сходство с хоббитами, тащащими кольцо к Роковой горе… если вы понимаете, о чём я).
И так выходит, что почти каждый их шаг – это шаг над пропастью, вот-вот они сорвутся и всё, неминуемый конец – и им, и всем хорошим людям из долин Вишни и Терновника. Но они проходят над самыми опасными местами и чудом ухитряются удержаться, а иногда срываются, но в последний момент их спасает случайный уступ, корешок или рука, протянутая, кажется, прямо с неба.
Самый глубокий эмоциональный момент, который я запомнил ещё с детства (я был совсем маленьким, мне читала мама – запомнил лишь несколько еле уловимых черт), это когда Карла поймали солдаты Тенгиля – и он, чтобы не узнали, кто он на самом деле на ходу сочинил историю, про то, что живёт в долине Терновника с дедушкой. Те заставили его подтвердить свои слова и велели вести их к его деду. Он вёл их наугад и случайно увидел старика – он бросился к нему и (так что солдаты не слышали) попросил помощи. И тот, нет, даже не притворился, а в единый момент и вправду стал его дедушкой, спас и защитил… Не знаю, как объяснить лучше – это надо читать. Меня этот момент пробивает на слёзы.
(к слову, деда звали Маттиас… Мэтью Касберт (из “Энн из Зелёных мезонинов”), дедушка Матео (старый конь из мультфильма “Жеребёнок”)… – короче, носители моего имени постоянно оказываются добрыми дедами… чем я в общем-то очень доволен)
Ладно про нюансы я сказал (можно было бы и поменьше), хотелось бы ещё поговорить о темах.
Я думаю, что здесь можно выделить целых два комплекса: первый из них, более очевидный – темы человеческого долга, добра и храбрости и смерти – все эти понятия здесь неизбежно связаны. Добро – это долг человека – для его исполнения нужна храбрость – но исполнение это, конечно, не всегда, но вполне вероятно ведёт к смерти.
“Я спросил Юнатана, почему он должен идти на такое опасное дело. Нет чтобы сидеть себе дома в Рюттаргордене, у очага, и наслаждаться жизнью. А он ответил, что есть дела, которые человек должен делать, даже если они опасные.
- А почему? - спросил я.
- Потому что иначе это не человек, а ни то ни се, дерьмо!”
Эта фраза – про человека и дерьмо – часто повторяется (в несколько разных вариантах) и можно сказать, она является центральной в истории. Она объясняет не только события в Нангияле (только относительно которых и употребляется), но и то, почему в самом начале Юнатан рискнул своей жизнью и погиб, чтобы спасти брата из пожара, хоть и знал, что тому жить осталось всего ничего. Это относится и к Карлу – он учится быть храбрым и не бояться смерти.
Высшими проявлениями храбрости представляются великодушие, самопожертвование, пацифизм. И тот же маленький Карл вовсе не радуется гибели подлого предателя, а глубоко печалится из-за этого. Очень важно, что Юнатан при всей жестокости борьбы, при всём своём желании добра и справедливости, признаёт, что не может кого-либо убить. Однако добрые сердца братьев не способны остановить кровопролитие между добрыми и злыми жителями сказочной страны.
И здесь мы подходим ко второй теме, куда более глубинной – это сами сказки. Мы уже выяснили, что книга “Братья Львиное сердце” – это сказка, но, кроме того, она и о сказках.
Реальный мир в начале представлен серым, унылым, а самое главное абсолютно ко всему безразличным, что совсем неудивительно, если вспомнить от лица какого героя ведётся повествование. Попасть во всамделешнюю страну сказок со всеми её приключениями и опасностями, о которых рассказывал Юнатан (“И даже когда он ложился спать, он продолжал рассказывать мне сказки и всякие истории”), Карлу, разумеется, очень хотелось. Но когда он в действительности (см. первый нюанс) попадает в Нангиялу сказки предстают под совсем другим углом:
“Он был так добр ко мне. Дал мне свежеиспеченного хлеба с маслом и медом, рассказывал мне сказки и всякие истории, а я был не в силах их слушать. Я думал только о сказке про Тенгиля, о том, что это самая злая сказка на свете.”;
“…то был настоящий сказочный лес, густой и мрачный, в котором не было ни единой проторенной дорожки.”;
“— «Время ночных костров и сказок» — помнишь, как ты называл это? — спросил я Юнатана. — Да, помню, — ответил он. — Но я не знал тогда, что здесь, в Нангияле, будут такие злые сказки.”;
“Но понимаешь, Сухарик, час последней битвы не может быть ничем иным, как злой сказкой о смерти, смерти и только о смерти.”
– сказка оказывается страшной. Какими они на самом деле всегда и были и должны были быть. А самыми жуткими чудовищами оказываются ожившие сказки внутри сказки –
“По её словам, когда она была маленькой, детей пугали Кармом и Катлой. Сказку о драконше в пещере Катлы и о змее в водопаде Кармафаллет она слышала ещё ребенком множество раз. И сказка эта была ей очень по душе, и только потому, что она такая жуткая. Это древняя сказка про первобытные времена, сказка, которой всегда пугали детей, так рассказывает Эльфрида. — А Катла не могла жить в своей пещере? — спросил я. — И не могла по-прежнему остаться сказкой?”
Это оказывается вовсе не тем, чего Карл хотел на самом деле. Если опять вернуться к Толкину, то его мнение заключается, что суть сказок как раз в том, что ни взрослые, ни дети не считают, что они реальны и вовсе не хотели бы в них оказаться:
“Вот что, естественно, дети имеют в виду, когда спрашивают: «А это правда?» Они хотят сказать: «Мне это нравится, но сейчас такое есть? Мне в кровати ничто не грозит?» Все, что они хотят услышать: «Конечно, сейчас в Англии драконов нет».”
В конце концов, братья отправляются в мир более добрых и спокойных сказок, и хотя последнюю сцену, способ, каким они отправились туда, я считаю довольно неоднозначном, вне зависимости от того, какой трактовки мы придерживаемся, история в целом всё равно вышла замечательной. И конечно, её можно и даже желательно читать детям – говорю по собственному детскому опыту – ни страшные моменты, ни гибель персонажей, ни несколько раз повторённое слово “дерьмо” мне в детстве не повредили. Уж и Кэрролл и Толкин и кто только не говорил о том, что дети не тупые и не любят, когда им впаривают пресловутую безвкусную жвачку, а если и потребляют её, то только по незнанию лучшего и неспособности осознанно и самостоятельно формировать свой досуг. Потому если от чего-то их и стоит охранять – так это от пошлого и убогого, а вовсе не от страшного и грустного.
Вот так вот, читайте хорошую литературу. До скорых встреч!
