Ольга Павловна и Максим Сергеич познакомились на новогоднем профсоюзном концерте, который устраивала в новом клубе предприятия для работников предприятия силами самих же работников предприятия известная на весь город своей нечеловеческой активностью шоколадная фабрика.
Сольный номер Ольги Павловны оказался в сценарном плане мероприятия аккурат перед выступлением Максима Сергеича. Ольга Павловна скверно играла на расстроенном фортепиано. Максим Сергеич скверно декламировал свои скверные стихи, которые никто по доброй воле не слушал. Когда в программе возникла легкая заминка, и организаторы концерта попросили стоящую за кулисами Ольгу Павловну «сыграть еще что-нибудь», она охотно согласилась. Но тут, откуда ни возьмись, возник и Максим Сергеич и предложил бледному, как смерть, режиссеру программы «совместить номера». Дескать, у него «есть, что еще почитать», а «эта женщина могла бы мне саккомпанировать».
Режиссер, видя волнения в зале, махнул рукой. Максим Сергеич прочитал Ольге Павловне пару строф, она покачала в такт головой, и они вышли на сцену под бурные аплодисменты почтеннейшей публики, что есть мочи хотящей сегодня, 31 декабря, домой.
Максим Сергеич старательно прокашлялся и схватил со стойки микрофон, Ольга Павловна демонстративно размяла над клавиатурой замерзшие от волнения пальцы.
В зале приглушили свет…
Провожали их овацией и криками «браво». Кто-то открыто хихикал и пытался передразнить Максима Сергеича, неуклюже теребящего свободной, левой рукой, свой старомодный галстук, кто-то карикатурно закидывал голову назад, как это делала Ольга Павловна, отрываясь от шатающихся клавиш, но…им обоим, сказать по правде, было уже все равно.
Ольга Павловна, запершись в гримерке, стягивала с себя слишком узкое - для ее стабильного XXL! - платье из искусственного атласа. Максим Сергеич удовлетворенно курил на крыльце.
И когда Ольга Павловна, волоча тяжелую сумку с артистическим реквизитом, появилась в дверном проеме служебного входа, он, едва ли не силой, вырвал эту сумку из ее натруженных музыкой рук и тотчас же напросился на чаек.
И они пили азербайджанский, пахнущий веником, чай на ее тесной кухне в пятиэтажной «хрущевке». И Максим Сергеич, не обращая внимания на протестующие взмахи полных белых рук Ольги Павловны, еще что-то там читал. А потом она, ссылаясь на усталость и домашнюю предпраздничную работу, спешно провожала его в полутемной прихожей и неуклюже наматывала на его тощую шею колючий шарф.
Утром он позвонил. В дверь. Она, даже не поглядев в дверной «глазок», сразу же открыла ему. В том, в чем была – в поблекшем от времени, пестром и изрядно застиранном домашнем халате. И он сразу же резко вошел. И так же резко – по-мужски! - обнял ее! И даже пытался немного приподнять. И она как-то сразу – так по-женски! – обмякла. И даже позволила себя поцеловать.
И они пили азербайджанский, пахнущий веником, чай. И он – читал. И она слушала. И даже пыталась – в качестве аккомпанемента – подпевать. И жевала ставшие ей родными за 30 лет работы шоколадные конфеты, которые держала в доме – по причине привыкания и тошноты - исключительно для гостей…
И он, робко взглянув на нее, а затем на часы, подался в прихожую. И сам намотал на свою тощую шею свой колючий шарф. А она, схватившись за конец, этого шарфа, потянула его к себе и не отпустила.
А утром ему позвонила его взрослая дочь. И пригрозила «все-все про него рассказать», если он тотчас же не вернется обратно домой, где целую ночь напролет горько плачет ее безутешная мать. «Между прочим, пока что – твоя жена. Хорош праздновать».
И мятежная ночью, а ныне кроткая, как лань, Ольга Павловна, услышав через динамик про плачущую жену, горько заплакала тоже. И сама принесла Максиму Сергеичу, лежащему в одних трусах на расправленном диване, его теплые штаны и колючий шарф. И произнесла сквозь слезы традиционную фразу всех обиженных женщин – «Уходи».
И Максим Сергеич, понимая, что влип, влез в штаны. И снова попытался Ольгу Павловну – нежно, как-то не по-мужски даже - поцеловать…И она поддалась.
А потом снова и снова звонила дочь. И рыдала в трубку, обеспокоенная его «неприкрытым хамством по отношению к себе», жена. И тарабанили в дверь недовольные орущим радиоприемником соседи. А Максим Сергеич, избавившись от телефона и штанов, целовал размякшую, как лежащий на солнце мармелад, Ольгу Павловну, и Ольга Павловна, лежа на его теплой руке, кокетливо улыбалась ему и фальшиво пела…
И известный своими строгими стандартами качества мир, наблюдая этот форменный беспредел, но поневоле «соединяя навек этого мужчину и эту женщину», неспешно катился себе в Тартарары.
И шоколадная фабрика все так же одаривала своих добросовестных, не признающих эксперименты, сотрудников стандартными шоколадными наборами.
2017 год