Тринадцатилетнее «дежавю»
И тут произошло нечто неожиданное. Алеша, все время до этого молчавший и не проронивший ни слова, вдруг заговорил:
- Ну, почему же смеются, некоторые вполне могут и посочувствовать…
Но прежде чем Алеша произнес эту фразу, он одним движением руки снял с себя этот белый колпак из бинтов, что покоился на его голове. Причем, под ним оказалась не рана, а вполне себе уложенные, даже словно бы тщательно расчесанные волосы… Что-то неопределимое произошло со всем его обликом – ушла угловатость и всклокоченность, черты его лица вдруг приобрели странную ухоженность и закругленность. В самом выражении лица появилась непонятная сочувствующая мягкость и неопределенно лукавое выражение, как если бы Алеша при всем внешнем сочувствии все-таки внутренне посмеивался над Иваном. Изменился даже голос – он стал вкрадчиво-снисходительным, совсем не характерным для Алеши…
- И не только посочувствовать, но даже как бы и разделить страдания, - добавил «Алеша», слегка отстранившись от стены и наклонив голову чуть на бок. – Ибо страдания эти происходят от уязвленного благородства, коим так щедро наделены именно русские люди и которое так часто, преднамеренно и непреднамеренно, уязвляется в окружающей неприглядной действительности…
Иван выслушал эту тираду замерев и с расширившимся до предела глазами. Потом словно судорга пробежала по его лицу, искривившемуся отчаянной гримасой. Он «понял»!.. Какое-то время он еще молчал, тяжело вдыхая воздух и наконец выдал судорожными толчками речи:
- Ты опять!?.. Проклятый... Как ты посмел снова?..
- Ну вот ты сразу за старое… Я, конечно, не рассчитывал с твоей стороны на «quel bon vent vous amene?»[1] или, тем более, «mon cher»[2]… Но все-таки рассчитывал на большую вежливость и доброжелательность с твоей стороны. Как-никак тринадцать лет – это даже по вашим земным меркам приличный срок, можно было бы и соскучиться. Или хотя бы показать это из вежливости. Тем более, что прошлый раз мы расстались как-то уж совсем не по-джентельменски. И если уж кому-то из нас следует быть обиженным, то скорее всего мне, как пострадавшей стороне. Оно, конечно, стакан с чаем не лютерова чернильница, но все-таки это глупо так расставаться старым приятелям…
«Алеша» и дальше бы продолжил разглагольствования, но их прервали мучительные возгласы Ивана:
- Ну почему?.. Почему сейчас?.. Именно сейчас?.. Когда я Алеше… всю душу…
- Что касается временной фиксации, то, друг мой, ну это же совсем просто… Уже и самая простая крестьянка верит, что цифра тринадцать имеет для нас, чертей, какое-то особенное свойство. И ведь не собьешь ее с этого – хотя это чистое суеверие… Я, знаешь, даже справки пытался наводить, откуда это у вас взялось – эта странная нумерология. И правда – темная история. Упирается в двенадцать Израилевых колен, двенадцать учеников Христа… А вот с чего взялось, что тринадцатое – это от дьявола, ну совсем необъяснимо. Мистика какая-то!.. У вас и вправду мистики больше, чем в иных наших сферах. Впрочем, я решил воспользоваться так сказать вашим обычаем, вашим нумерологическим суеверием, чтобы явиться тебе. А если честно и откровенно (ведь можем же и мы быть честными и откровенными), то я и соскучился по тебе. Да – по нашим разговорам с тобой с философским уклоном. Веришь ли, у нас ведь и пофилософствовать не с кем. Все всё наперед друг о друге знают – скучно. Нет ни сплетен, ни философии. Философия – она же ведь от неопределенности, от смешения… несоединимого (это ты хорошо Алеше о смешении в страсти – я даже заслушался, временил с появлением). Да – а у нас никакого смешения, никакой неопределенности, а значит в принципе не может быть никакой философии. Со страстью еще грустнее. У вас тут все в смешении, то есть в страсти, а у нас – все в отрицательной определенности. Один минус. А раз плюса нет, то и не с чем бороться, не с кем смешиваться и некого побеждать. Отсюда скучища ужасная… Я только у вас и заряжаюсь энергией хотя бы и того же самого смертострастия… Знаешь, мне кажется, что Алеша не до конца понял, о чем ты ему…
- Но как?.. Как ты посмел в него?.. – снова прервал его Иван Федорович.
- Ты имеешь в виду войти?.. Ну а почему нет?.. Революционное сознание и революционная душа всегда открыта миру, так сказать… И потустороннему тоже. Заметь! И даже, я бы сказал, более потустороннему, ибо надо же чем-то энергию смертострастия питать. Входи – не хочу… А – понимаю! Понимаю, что тебя коробит… «И вошли они в стадо свиней, и потонуло стадо в море…» Но тут одно недоразумение, причем недоразумение от незнания. И мне даже обидно немного, что ты не потрудился поразмышлять – а просто взял и всех под одну гребенку. Впрочем, не один ты. Но неужели же не ясно, что как ваши светлые ангелы делятся там, чуть не на девять чинов (там, всякие престолы, власти, силы!..), так и у нас тоже есть много разных подразделений, так сказать. И те, что вошли в свиней… Это, как бы тебе сказать, соблюдая, так сказать, корпоративную этику?.. Это – не очень высокопоставленные в нашей иерархии чины. On n,a pas garde’ les cochons ensamble[3]… Вот – хорошо сказал и кажется понятно. As tu compris?[4] Свиньи – они же и для нас свиньи… Есть, конечно, и среди нас любители «клубнички» - с запашком и там другими атрибутами… И даже многие. Но я-то точно не из них. Так что не беспокойся об Алексее Федоровиче. Он в почти полном здравии, ну если не считать последствий твоего подстроенного выстрела и в легком анабиозе… Да, а время я слегка притормозил – ты успеешь еще с ним вернуться к прерванной точке…
«Алеша» слегка поерзал, словно поудобнее устраиваясь на кроватном ложе. Удивительно, что даже арестантский халат его словно приобрел какие-то новые свойства. Он словно бы побледнел в цвете, но при этом стал словно лосниться, как будто стал из другого материала – дорогого и удобного, но при этом уже достаточно поношенного хозяином.
- Кстати, о выстреле… Даже о выстрелах – их ведь достаточно было произведено из твоего револьвера. Но патрон в ружье Кушакова – это шедевр в своем роде. Я бы не додумался… Видишь, отдаю дань превосходству твоего ума. Так изощренно отомстить – и при этом остаться в стороне…
- Врешь, дурак!.. – злобно прервал его Иван. – Я не мстил. Ты пришел меня специально мучить и выворачивать наизнанку. Но на этот раз не дам тебе. Буду сразу бить по морде…
- Quels mots![5].. по морде… Друг мой, ну давай повежливее… Впрочем, принимаю твою позицию и понимаю даже. Но как говорится: «Сократ мне друг, но истина дороже…»
- Не Сократ, а Платон, - презрительно, даже брезгливо поморщился Иван.
«Алеша» рассмеялся:
- Это я тебя нарочно проверял… Думал, я не знаю? Я сам припоминаю эти слова у Аристотеля. Можно даже сказать, был свидетелем…
- Давай, давай – ври дальше…
- Да хоть бы и врал. Во всяком вранье, знаешь, обязательно есть доля правды. А что касается Алеши и твоего патрона к Кушакову, то тут эта доля, долечка даже… Но ведь какая же вредненька долечка! Ты ж ведь задумал это, когда Алеша тебе слова процитировал про плевок в лицо – помнишь?.. Алеша, конечно, тоже пересолил со стишками Красоткина, но ты ведь достойный ответ ему преподнес. Ведь чуть же не убил в результате…
- Врешь, свинья, я не мстил – я Бога испытывал!..
- Во как!.. Мы, значит, бесы, только «веруем и трепещем», а ты испытываешь… Но я хочу тут помочь тебе, твоему горю, так сказать… Верю, верю тебе, что это главное твое горе, как еще незабвенный Зосима сказал, что, мол, вы, Иван Федорович, не можете окончательно определиться, есть, мол, Бог или Его нет. И тут, мол, все мучение вашенское… Тут действительно мучение твое и, каюсь, что я потворствовал несколько твоему мучению…
- Черт кается?.. – устало усмехнулся Иван.
- А почему же нет… Хочешь я тебе историйку одну расскажу о кающемся черте, прямо, пальчики оближешь. Это в копилку к твоим историйкам – даже твоему «Инквизитору» может дополнение составить?.. Ну, ладно, не морщься – потом как-нибудь. Я тогда прямо к делу – твоему мучению… Знаешь, мой друг, Бог, кажется, все-таки есть. Правду тебе говорю. Тут новое доказательство бытия Божия и можно сказать, чисто научное, или точнее историческое, даже этнографическое… Видишь ли, недавно заметку во «Времени» читал, что ученые прошли где-то там по Амазонке, кажется, или по центральной Африке – и исследовали местных папуасов… Так что же ты думал?.. У всех у них есть понятие о Боге… Ну, не совсем о Боге, там, может о богах или духах разных, но среди них обязательно есть какой-то сильнейший… Ты понимаешь – какой это аргумент для логики?.. Ведь понятия в умах образуются, если за ними есть какая-то реальность, что-то, что эти понятия производят. Понятия эти могут быть искаженными, превратными, неадекватными, так сказать, но они все равно, какую-то черточку этой объективной реальности отражают. Так вот, у аборигенов этих папуасных нет никаких понятий, скажем, телефона, телеграфа, железной дороги, паровоза, какого-нибудь… не знаю, револьверта твоего… Потому что они никогда не сталкивались с чем-либо подобным. А вот понятие о Боге есть. Значит?.. Значит, друг мой, все по логике, обрати внимание, по наилогичнейшей логике – значит, есть какая-то объективная реальность за их понятиями о Боге. Иначе у них бы никогда такого понятия не возникло. Фу-х!.. Как я тебе потрафил?.. Помог, скажи мне?.. Ведь не часто же черт убеждает атеиста в существовании Бога…
- Это ты за тем мне сказал, чтобы еще больше посеять во мне сомнения. Я знаю, знаю… Это еще отец Паисий говорил… Да, что это ваша тактика – тактика злых духов. Сказать только часть правды, а всей правды не сказать. И этим только посеять дальнейшие сомнения.
- Ne dites jamais la verite’ aux depand de votr vertu[6]…» Ты не помнишь, кто это сказал?
- Ха-х!.. – внезапно оживился Иван Федорович. – Я вспомнил!.. Я тебя поймал!.. Это Монтескье!.. Я эти слова еще в пансионе в сочинении цитировал Фарбозу, учителю своему… Поймал!..
- Нет, это я тебя поймал, - покачал головой «Алеша». – Ты опять за старое – опять пытаешься самому себе доказать, что меня нет, а я – всего лишь твое отражение, которое ничего не может придумать нового, а только ворошусь в твоем прошлом… Эх, друг мой, это регресс. И регресс явный. Что ж ты тогда обманывал Алешу? Ты его уверял, что в нас, бесов, уверовал окончательно и бесповоротно…
- Я его не уверял…
- Как не уверял!?.. Ты ему совсем недалече говаривал, что, мол, в бесов уверовал, но мостик между верой в бесов до веры в Бога перекинуть так и не смог. Что по идее вера в бесов автоматически должна вести за собой веру в Бога. Что это чисто эвклидова логика. Но логика эвклидова тут никак не работает – и что это тоже работа, дескать, наша, бесовская… И в последнем случае опять не удержался от клеветы.
Иван Федорович, как словно бы пристыженный, опустил голову.
- Нет, ты не подумай, я не подвергаю сомнению твою искренность. Ты действительно испытывал… Только, знаешь, будем честными, скорее не Бога, а самого себя… Но правда, правда – надо отдать и здесь тебе должное! - делал это так художественно, что, видишь ли, даже захотелось лично поприсутствовать… «Ах поехал Ванька в Питер!..» Вот ты тут Алешу и Катерину Ивановну в артистизме обвинял, а сам артист не меньший.
Иван вдруг, как чем пораженный, перебил:
- Ворона – твоя работа?.. – и не дожидаясь ответа, тут же вновь затараторил с какой-то лихорадочной запоздалой досадой. – Да-да, как я же не догадался сразу. Ворона – это ты!.. Ты, ты, ты!.. А ну говори – это ты!?..
«Алеша» усмехнулся:
- Вот опять твоя непоследовательность. Да и вообще людская. Сами, то есть сам каждый по себе хочет пребывать в иллюзиях, а от других требует полной определенности. Да не ты ли разве убеждал Прокопьича, чтобы он стрелял по вороне? Она была или нет – ну-ка скажи мне?.. А?.. И ведь убедил бедного помешавшегося старика-мордобийца. Ну ведь это же чисто наша тактика – что ни на есть бесовская!?.. Разуверить в том, что есть и убедить в том, чего нет. Причем убедить до полной уверенности, даже до невозможности бытия по-другому. Я честно говоря, даже усомнился – ты ли это? Или мой собрат в тебя так неожиданно и без моего ведома подселился. Правда, кто-то же из ваших святых утверждал, что в последние времена люди своей хитростью превзойдут даже самих бесов… Нас, то есть. Вот – ты меня и превзошел. Я и склоняюсь перед твоим превосходством. Хочешь, могу даже в ноги поклониться… Как там – «все будет твое, если поклонишься мне», а тут мне надо тебе кланяться…
Иван вдруг, как бы что до него дошло, с какой-то отрывистой надеждой выпалил:
- Стой-стой!.. А что действительно последние времена?
- Видишь ли, те последние времена есть тайна действительно последняя и великая весьма, но на самом деле каждый сам творит для себя свои последние времена. Вот ты, как ты говоришь, «испытывая Бога», сам себе и мог сотворить свои «последние времена». Только… Только ты не обижайся… Хорошо?.. La vérité n'est pas offensée![7] Но ведь ты не дошел до своих «последних времен». Понимаешь – «смертострастия» тебе как раз и не хватило. И в этом беда твоя – не можешь ты дойти до самого последнего края и шагнуть за него. Как Смердяков, к примеру. Потому и обречен на вечные колебания… Ведь какая замечательная задумка была!.. Ах – это с твоей русской рулеткой!.. Я так даже замер, наблюдая… Один патрон из шести – ясно, это еще почти детские игры. Пять патронов из шести – это уже настоящая игра, в которой ставки сделаны приличные… Но только неужели же ты сам не мог догадаться заранее, что все-таки недостаточные. Ведь это сколько?.. Один из шести – c'est une tâche mathématique[8]… Это же все-таки больше пятнадцати процентов. Больше пятнадцати процентов случайности, что боек попадет на пустое место. Разве могло это тебя убедить в чуде? Нет – чудо, это когда нет вариантов. Ни одного процента, ни долечки процентика – понимаешь?.. А я дважды давал тебе шанс – дважды, понимаешь?.. До расстрела Алеши и после. И оба раза ты сдрейфил… Эх-эх!..
- Нет!.. Нет!.. – заорал Иван отчаянно, причем в глубине его провалившихся глаз блеснули как бы ни мгновенно навернувшиеся слезы. – Я не трусил!.. Я готов был… Я готов был идти на смерть!.. Я хотел этого!.. Я…не успел…
Последнее «не успел» Иван произнес уже сорвавшимся, почти упавшим голосом.
- Кто хочет не успеть, тот не успеет… Знаешь, и мне досадно стало. Я так хотел бы видеть, что бы с тобою было бы, если бы успел таки!.. Да успел – нажать на курок при шести заряженных патронах. Ты только представь! Шесть патронов – все новенькие, фирменные, всякие случайности, там перекосы, отсыревшие капсюли исключены… Ты подносишь свой револьверт к виску и стреляешь!.. И!.. И!.. И!.. («Алеша» трижды повторил свое «И!», которое звучало то ли как заикание, то ли как намеренная насмешка.) И – выстрела не происходит!.. Во!.. Что бы было с тобой!?.. Чудо!.. Un miracle incroyable![9] Вот – я хотел поприсутствовать при новом чуде. Чуде обращения бывшего скептика и атеиста в верующего… Ибо невозможно было бы не поверить в это чудо. Вся эвклидова логика рухнула бы, и на ее место, на место прогнившего и запутавшегося в противоречиях и колебаниях разума, заступила уже несомненная и непоколебимая вера!.. Ты веришь – я хотел это увидеть!.. Я вел тебя к этому… Я переживал за тебя!.. И ты так меня подвел…
Иван Федорович снова поднял взгляд, в котором светились смертельная усталость и досада:
- А выстрел Прокопьича?.. Как он мог быть?..
- Но это же элементарно… Где шесть выстрелов, там может быть и седьмой… Разве Прокопьич их считал, когда стрелял?.. Не правда ли – ты сам об этом подумал. Подумал, и зачем-то попросил после героической атаки шестьюмя выстрелами на ворону револьверт у Прокопьича обратно… Зачем - спрашивается?.. Ну и подарил бы сразу его обратно, нет – так взял на время в руки…
Иван какое-то время оторопело смотрел на «Алешу», словно пытаясь что-то лихорадочно сообразить.
- Ну, так понял, зачем?..
- Врешь!.. Врешь!.. – отчаянно закричал Иван. – Врешь, что я сам зарядил еще один патрон!.. Врешь!..
- Так, прям, сразу и вру?..
- Врешь, гадина!.. Я задушу тебя!.. Я, я… Не знаю, что с тобой сделаю сейчас… Я!.. – клокотал Иван, порываясь встать со стула, но словно какая-то сила не давала ему это сделать.
- Ну, ладно-ладно, успокойся!.. – забеспокоился «Алеша», глядя на отчаянный порыв Ивана Федоровича. – Ладно, пусть вру… Вру – соврал, виноват… Только все ж от благих целей. Как тебе такая версия – я ж хотел тебе показать потом, что чудо возможно… Возможно было. И у тебя оно возможно было, как произошло с выстрелом у Прокопьича. Как выстрелил полностью разряженный револьверт, так и полностью заряженный мог не выстрелить… Кстати, как правильно – револьвер или револьверт?.. Надо будет справиться у Даля… Люблю точность в определениях. Это я от вас, людей, перенял…
Иван все еще как бы не мог успокоиться и дергал по сторонам головой, отчаянно пытаясь заморгать наворачивающиеся неизвестно почему слезы.
- Ну все, друг мой, - все!.. Вот тут ты меня поймал и вывел – все!.. Ну-да пакость я совершил… Правда, только успокойся. Но ты ж учитывай, однако, мою чертовско-бесовскую природу. Ты думаешь ее легко переделать? И я могу срываться… Тут – да у меня рыльце в пушку, и не только перед тобой я виноват. Я и перед Алешей виноват. Сначала с Зосимой… Ну, видишь, и мне ну так захотелось проверить его веру. Ну, почти так же, как и тебе Бога своего… И подпустил я душка от гробика… И нелегко же мне это было сделать. Ведь никто не догадался переложить его в другой гробик хотя бы на время… Душок-то не от тела исходил. Тут, понимаешь ли, при всей моей компетенции – я был бессилен. Святость есть святость… Мне и то трудно было – пришлось при гробе быть неотлучно и духаристость его поддерживать непосредственным, так сказать, присутствием. А еще Ферапонт ваш, изгнатель нашего брата известный, явился… Хорошо хоть к гробу не сунулся… Но помог в результате – внимание на себя отвлек. Ты думаешь, мне вообще просто с Алешей было? Тут не то, что у тебя. Тут вера была чистая, непосредственная, такую сразу не сломаешь. Я сам чуть голову себе не сломил… Не люблю я эти мимолетные воплощения – они надолго выбивают из колеи, но пришлось и на это пойти. А воплощения в монахов – это же вообще ужас!.. Это все равно что тебе, представь, на пять минут стать какой-нибудь жабой или глистом… Такое послевкусие остается – год потом очухиваешься и выветриться не можешь… Но пришлось ради призвания своего и на это пойти. А в алтарь зайти – все равно что в нужник вниз головой нырнуть… Но и на это пошел все ради Алеши твоего разлюбезного. Вышел из алтаря и выдернул коврик из-под бабы этой с детишками и на глазах у Алеши. Знал, сломает… Ну, если не сломает, то надломит это его – его человеколюбие непосредственное. И ведь в точку попал…
- Мерзавец… Мерзавец!.. – прошептал Иван Федорович.
- Ну ладно – хочешь так меня называть… Будь добр… Принимаю… Только, друг мой, тут мы с тобой вместе старались. Знаешь, таких как Алеша одни бесы сломать не могут. Тут нужны совместные усилия беса и человека. Чтобы было духовное и физическое воздействие, тут должны двое ближних напрячься. Двое самых ближних. Tu comprends ce que je dis?[10] Ты сначала подкинул эту великолепную и ядовитейшую для таких как Алеша людей идейку: «Я не Бога, я мир Его не принимаю»… Quelle idée![11] Тут не логика, тут нечто высшее логики. Ты его и отравил этой идеей. Недурственно, очень недурственно… Я же потом только подначивал. А «Мысли для себя?» - это же вершина интеллектуального перевоплощения… Ты просто взял и перенял у нас эту способность, эту столь редкую и специфическую способность, – к перевоплощению. Опять же убеждаюсь в том, что люди и вправду превосходят бесов. Только ты даже сделал это гораздо филиграннее и виртуознее, ты смог перевоплотиться не телесно, а умственно. Да так, что никто и не заметил подмены… Это многого стоит. Алеша как заглотил твой интеллектуальный крючок, так и не смог слезть с него. Как же, как же – сам Зосима чуть не благословил его на революцию… Как тут можно было ослушаться?
- La ferme!..[12] Ты мне приписываешь свою мерзость… Я... Я хотел отвадить его от революции… Я хотел предупредить его…
- Ну, даже если так… La route vers l'enfer est pavée par de bonnes intentions…[13] Ты знаешь, он же и попал в результате в ад. Не только свой, революционный, но и наш, настоящий. Ему там Смердяков экскурсию провел…Он тебе не рассказывал?.. Кстати, о Смердякове – ты его зря всегда недооценивал. А он ведь лучшее подтверждение твоей теории о том, что ближних невозможно любить. Ты ж ведь ехал в Скотопригоньевск, чтобы возлюбить ближних своих, а кончил тем, что всех их возненавидел. Прям, впору… «заповедь новую даю вам» – не «возлюби ближнего своего», а «возненавидь ближнего своего». А ведь хотел же полюбить отца вначале – так?..
- Да, хотел…
- Вот видишь… Да-да, я видел, как ты старался. Молчал за столом, благообразничал, поддакивал, так сказать по заповеди все: «почитай отца своего»… А как только рыльце его скотское увидал – так и возненавидел. Ехал полюбить отца, а кончил тем, что сорганизовал его убийство, да еще как виртуозно…
- Мерзавец, мерзавец…, - вновь прошептал на это Иван Федорович, но «Алеша» его как будто не услышал:
- Ты хорошо сказал на суде, что все хотят смерти отца своего, только… Тут чуть ты пересолил. Есть вещи, которые хоть и истина бесспорная, а все-таки не подлежат публичному разглоголанию… А и за что ж ты возненавидел отца своего – за его поросячество, за босоножек… Гм?.. За что ты так на бедную человеческую природу?.. Besoins naturels… Plaisir de chair[14]… Эх, друг ты мой, многое я бы мог тебе рассказать об этом плэзире… И чего только этот Бог на него так вооружился, даже заповедь дал – «не прелюбодействуй» - не приходило тебе в голову? Радость-то для человека совсем невинная, если без насилия. А я, правда тебе говорю, выступаю против насилия в этом вопросе, тут я настоящий либерал, не то что эта свинья твоя, Курсулов… Ты прости, что я так о твоем начальнике… Так вот, возвращаясь к вопросу – радость-то маленькая эта человеческая, и почти же ведь единственная. Единственно всем доступная – и бедным и богатым, и малым и старым, ежели не очень только… И Бог на нее ополчается. Да еще как ополчается!.. Вот – еще одно подтверждение, и подтверждение вернейшее моему предыдущему тезису. Не любит Бог людей, потому и запрещает им их маленькие человеческие радости. Ненавидит он человека в его благополучии и счастье, в его довольстве и этой невинной телесной радости. Это же еще единственная радость для всех слабых людей. Им недоступна радость сильных, их подвигов и взлетов. Но Бог презирает слабых. Ему подавай только сильных, которые вольны насиловать свою природу. Ему по духу и сердцу монахи-изуверы, потому что Он Сам изувер и изуверствует над человеческой природой, которую Сам же и создал. Вот уж противуречие так противуречие. А твой папенька гениальным образом и вывернулся из этого противоречия. У него и иконы в кивоте и плясовицы блудилищные. Как говорится, Богу богово, а человеку – человеческое. Душа к высших, а тело, как ему и полагается, в скотах и пребывает…
- Нравится тебе наш папенька, я вижу.
- Он наш, нашего духа… Имею в виду, моего с тобой. А ты вот зря его возненавидел. Только, кажется, не за эту клубничку ты так возненавидел отца своего, будучи той самой la chair de sa chair[15]… Правду ведь сказал Смердяков, среди всех сыновей достопочтимого Федора Павловича ты же действительно больше всех похож на него. Вот за что ты его возненавидел. Вот за это сходство ты его и возненавидел до смертоубийства самого. Потому и пошел служить жандармам, когда Христофорыч тебя прижал-с… Да, неупустильно, очень неупустительно… А потом – новое перевоплощение, сам переплюнул всех Христофорычей и Курсуловых… Как ты научился всех держать за струнки и дергать за веревочки! Все тут у тебя – и Лизка, и Стюлин, и Смуров… Да и Митя с Алешей в конечном счете… Красота, да и только!.. Митю только, как ты понял, не только ты за веревочку дергаешь. И с Катериной Ивановной ты чуть просчитался. Каково же однако твое знание женской психологии!.. Ты чуть меня не разочаровал. Знаешь, она же действительно могла убить тебя. Ведь она стреляла в тебя, не выдержав своего позора. А позор этот увидела в твоих глазах… Тут уж нельзя было не стрелять. Не надо было смотреть ей в глаза… Тут ты действительно просчитался, ибо по себе судил.
Иван Федорович вопросительно поднял измученные глаза на «Алешу». Но тот не сразу объяснил, что имел в виду…
- И у Катьки твоей револьверт… А, знаешь, скажу тебе по-приятельски, любим же мы, черти, все эти механические штучки. С ними так интересно химичить – нажать, не нажать, патрон подложить или выпасть. Все мертвое, все послушное… Вся эта механика – царство легко нарушаемой предопределенности. И играться с этим хочется снова и снова… (Тут «Алеша» как-то странно и продолжительно вздохнул.) А насчет Катерины Ивановны, повторюсь – твоя ошибка, что ты о ней по себе судил. А вы из разных материй… Знаешь, чего тебе не достает и никогда не будет доставать, несмотря на всю твою мнимую жажду смертострастия?.. Allons parler ouvertement…[16] Тебе недостает их революционного огня… Да-да, не смотри на меня так. Нет в тебе этого жгучего огня Катерины Ивановны или Алеши… Или холода. Да – того же Смердяковского инфернального холода. Нетути, как не крути. А то бы давно уж убил бы, как они, и легко убил бы…
- Кого? – с каким-то невольным испугом спросил Иван.
«Алеша» усмехнулся:
- Да хоть того же Матуева, к примеру… А что?.. Взял бы – и убил. И себе бы помог – избавился от шантажиста - и революционерам, тому же Алексею Федоровичу. Ан нет – не сможешь. Потому что нет в тебе огня или холода для этого достаточного. И в этом вся загвоздка. Ты же знаешь, как у них там в писании: «Изблюю тебя из уст Своих, яко ты ни холоден, ни горяч…» А слог-то какой!.. «Изблюю…». Понимаешь, Его тошнит от таких, как ты… Это Христос ихний говорит. «Ихний» - это значит Катерин Иван, Алеш, Мить… И иже им подобных. Но не твой. Понимаешь, это и вправду их Христос, не наш с тобой. Ибо их Христос – это Христос крайностей, это Бог огня и холода, жгучего света и кромешной тьмы, и любит Он на самом деле только людей, принадлежащих этим крайностям. Потому что понимает, что за Ним никогда не пойдут простые люди, люди середины… А между тем как раз люди середины и составляют главную часть человечества, его так сказать тело, его живую плоть. Не было бы таких людей – и все бы рухнуло. Представь, если бы весь мир состояли из Катерин Иван и Алеш – катастрофа!.. И катастрофа полная. И полчаса бы мир не продержался. Поубивали бы и повзрывали бы друг друга!.. Ибо крайностями своими разорвали все «связующие нити» и скрепы – личные и государственные. Понимаешь, о чем я?.. А Христу ихнему – только такие и нравятся!.. Это разве справедливо?.. Нравятся какие-то выродки, полоумные отбросы можно сказать, человечества – эти экстремистские элементы его, этот постоянно бродящий сброд!..
«Алеша» явно стал входить в какое-то приподнятое состояние. Он едва даже совсем не поднялся со своей кровати, а лицо его то и дело растягивала какая-то полуэкстатическая улыбка.
- Друг мой, что я тебе скажу… Великую вещь скажу!.. И мы сойдемся с тобой и помиримся и уже кажется навсегда. Мы с тобой ведь братья… Братья по духу, ей-Богу тебе говорю, les gens d'un cercle.[17] Мы не люди с тобой крайностей, мы люди золотой середины… О, эта just milieu!..[18] Я, видишь, и себя уже человеком считаю, настолько я сжился с людьми нашего с тобой понимания. Никому еще этого не говорил, но тебе открою, так сказать, душу… Понимаешь, мне неуютно там, в своем мире, среди всех этих сущностей… Они все из крайностей. Как у вас – эти революционеры огненные и фанатики верующие… Или вторая крайность – уже нашенская, с этим инфернальным холодом и ненавистью инфернальной к вам, людям… Во всем этом большой неуют и беспокойство. Все войны, войны, войны… «И воевал архангел Михаил и сверг демонов с неба…» Ну и так далее. И все вокруг вас, людей. Все ненависть, ненависть, ненависть… Друг к другу и к людям… А к людям-то за что?.. Ведь большинство их ни в каких войнах принимать участие не хотят, они живут в свое удовольствие – и все, и ничего их больше не волнует… Вот!.. Вот – мое кредо!.. Вот – и я так хочу… Вот о чем я мечтаю… Помнишь, говорил тебе в прошлый раз, что мечтаю воплотиться в семипудовую купчиху?.. Это все от этого. Понимаешь, я сам по духу такой же!.. Я – такой же как ты… Мне тоже главное – это спокойная жизнь, жизнь в удовольствиях, достатке и спокойствии. Все то, что больше всего ценят люди середины, нашей с тобой золотой середины. Ибо для нас и есть такая жизнь – главная ценность, и мы никогда не будем посягать на эту ценность, как эти несчастные люди крайностей…
- Врешь, я – не то, что ты… Я посягал на себя… - прохрипел Иван Федорович, не поднимая головы.
- Ну вот, ты опять о старом… Tu as fait la même chanson.[19] Это ты имеешь в виду, когда думал застрелиться после расстрела Алеши? Так не застрелился же…
- Я не успел… - уже как-то без особой уверенности повторил Иван.
- Tu me disais déjà cela…[20] Ну ладно, открою тебе тайну, хоть у нас на это и строгие правила. Ты бы точно не застрелился. Я все к этому вел. Я же был твоим ангелом-хранителем, так сказать… Ну мало ли чем можно увлечься! И люди золотой середины могут увлекаться – даже смертострастием. Тем более с твоей впечатлительной артистической натурой. И мне просто было бы грехом не помочь тебе. А так застрелился бы ты – и что?.. Попал бы уже в руки к некоторым моим, гм…, так сказать, старшим товарищам. А они, знаешь ли, пострашнее твоих Христофорычей и Курсуловых… Не только с тобой, человеком, но и с нашим братом не церемонятся… Ты мне не дал дорассказать историйку про кающегося черта. Вот – сейчас к месту как раз будет. И все – в подтверждение, что современные люди стали хитрее бесов, то есть нас самих… Один мой коллега сумел добиться главной цели – получить душу человеческую. И не простую, а настоящего монаха. Они такой контракт заключили: монах говорит, мол, хорошо, я продам тебе душу, а взамен ты выполнишь всего одно мое желание… Ну смешно же!.. хотя ничего смешного!.. Как мой коллега попался в эту ловушку – досада одна на его неразумие. Полная дискредитация бесовского авторитета, всей нашей корпорации вышла… И что бы ты думал? Все как положено: контракт скрепили кровью, монах поклялся, да только не сказал заранее про свое желание. А когда мой неразумный коллега уже торжествовал, сказал ему: вот оно мое желание. Ты сейчас пойдешь со мною в храм к Распятию, и там будешь каяться перед Христом, повторяя: «Господи Иисусе Христи, помилуй мя грешного...» Причем, каяться будешь по-настоящему, а это значит, до смерти. Ибо мера грехов твоя велика – только смерть твоя может их искупить. Только когда ты умрешь, то я пойму, что ты покаялся по-настоящему… А бес этот, коллега мой, был в теле тоже монашеском. И по глупости решил – а была, не была, мол, пойду – не умру, разве бес может умереть?.. А настоящий монашек этот, хитрюга, говорит, а я все время буду держать наш договор с тобой – если не покаешься, то я порву его… Эх-эх-эх, по глупости пошел этот неразумный бес в храм. Ему, по дурости, наверно думалось, что легко сымитирует смерть… Или еще что – что может выдумать глупость его. Да… Хотя ему уже на полдороги стало худо… А к Распятию так уже вообще полз… Так монах заставил его поцеловать подножие и стал повторять молитву эту… Она у них Иисусовой называется… И что бы ты думал!.. Как бесу этому неразумному стало плохо!.. Он бедный уже как бился, пеной изошел – а монашек то не отпускает, повторять заставляет… Так замучил бедного черта, что тот и вправду заплакал – отпусти, мол, меня не могу больше… Нет, говорит, монах – контракт надо исполнять. Молись дальше – ты пока от боли мучишься и плачешь, надо чтобы ты о грехах своих плакал и к Богу обратился…
На этом «Алеша» как-то неожиданно остановился, словно потерял интерес к продолжению своего повествования и как-то странно сморщил брови. Как будто пораженный какой-то новой мыслью.
- Ну и чем закончилось? – спросил Иван Федорович.
- Я знаешь, что подумал… Как-то неожиданно открылось: ты, вот жизнь эту назвал как-то чистилищем, а для нас, чертей, иногда жизнь с вами тоже является таким чистилищем… Вот как для этого неразумного беса. Я ставлю себя на его место и мурашки просто… Тут не имитация, тут он такое мучение испытал, что даже себе страшно представить.
- Но все-таки… Чем?.. Что – неужели и впрямь покаялся?..
- Эх, друг мой, ты же умный человек, а говоришь такое… Ce n'est pas possible en principe.[21] Умер, умер прям там… Вот так этот монах хитрющий оставил нашего брата с носом. После смерти, то бишь выхода из тела – какие договоры?.. Зато потом. Потом попал на расправу к нашим Христофорычам… Уф, даже рассказывать тебе не буду, что с ним делали, за глупость его и поклонение Христу… А сейчас – помнишь свой квадриллион квадриллионов?.. Вот он проходит его теперь. И кланяется на каждый шаг, падает даже… А это пострашнее, чем вам, привыкшим к хождению. А тут дух и принужден к хождению, да еше и закреплению, ибо повторяет «восстановительную формулу»…
Иван вопросительно поднял глаза.
- Ну, это аналог вашей Иисусовой молитвы, только это заклинание нашему господину, именуемому… Да ты сам знаешь, как, или варианты – «сатанопуло», «тангалашка», «карачун»… Что там еще выдумал ваш Ферапонт?.. Нет-нет, не спрашивай – больше ничего не скажу, и так я тебе слишком многое рассказал, но все как другу и даже брату по духу…
«Алеша» вновь оживился. Какое-то даже словно сияние стало исходить из его блестевших в полутьме глаз.
- Я другое тебе скажу. Понимаешь, мы с тобой стали братьями по духу, а надо, чтобы стали и братьями по философии. И не просто по философии, а по религиозной философии, ибо простые спекуляции ума, тебя удовлетворить не могут, тебе разрешение мировых вопросов подавай. Тебе же только этот путь разума близок, и я все эти тринадцать лет время не терял, занимался, так сказать, изучением… Знаешь чего? Писания… Да-да, не удивляйся – штудировал Библию и Евангелие… Да-да, не удивляйся: черт изучающий Евангелие и впрямь странная картина. Мне тут даже скрываться приходилось от наших надзорных органов, – это типа вашей жандармерии. Я у них чуть не стал неблагонадежным… Вызывали даже… Помнишь свой холодок у Христофорыча?.. Эти мурашки по спинке и в глубине живота?.. Пренеприятнейшее ощущение. Я тоже испытал что-то подобное. Даже что-то аналога вашей подписи на сотрудничество пришлось давать… У нас все это, правда, по-другому… Но суть та же. И хитрить пришлось. Ну в самом деле – не мог же я им сказать правду, что мол, для друга, то есть для тебя, стараюсь? Чтобы так своего человеческого собрата вывести на истинный путь жизни из лабиринтов евклидового разума. В то время, как все мои собратья только и стараются, чтобы запутать вашего брата. Не поняли бы там моего альтруизма. Вот и выкручивался. Мол, чтобы бить врага, нужно знать его оружие. Ты же в курсе, что Писание называется «мечом духовным». Вот я и настаивал, что изучаю его устройство, чтобы тебя же этим мечом потом и сразить. Вот видишь, друг мой, мне тоже за тебя претерпеть пришлось?.. Как там – «нет больше той любви, если кто положит душу за друга своего»… И теперь хочу представить результаты этого положения тебе. Tu es prêt à m'écouter?[22]
- Не верю тебе… Ты… Ты специально меня еще больше запутываешь. Ты хочешь войти мне в доверие, чтобы окончательно… Окончательно…
- Погубить?.. Погубить, ты хочешь сказать, - подхватил «Алеша», но тут же замолчал и какое-то время с даже неким состраданием смотрел на Ивана. Потом снова откинулся на стену и как бы с некоторой задумчивостью продолжил:
- Видишь ли, если я сейчас с жаром начну тебя уверять, что это не так, что я действительно хочу тебя помочь – это тебя еще больше убедит в твоих взглядах на меня. Странная ситуация для меня, и я бы даже сказал… болевая. Ты наверно и предположить не мог, что бесы могут страдать. Страдать от того же, от чего страдаете и вы, люди… А вы страдаете от ран, которые сами же и наносите друг другу… Вот так-то, мой друг… Ты сам того не знаешь, как ты ранишь меня. Le plus malade est quelque chose qui est imperceptible…[23] Ведь моя мечта была найти среди людей хотя бы одну родную душу. Я искал, я долго искал и наконец нашел… Точнее, думал, что нашел… В тебе!.. Понимаешь – в тебе… Думал, ну вот – помогу искренне хоть одному человеку, и он… нет, не скажу «полюбит»… Это слово не для нас…. Любовь, слово это вы, христиане, слишком истаскали и опошлили… Ты это все верно изложил в своей новой притче. Но пусть не полюбит, то хотя бы поймет меня и посочувствует. Посочувствует, как я ему сочувствую… Ведь я видел, как ты одинок. Насколько ты одинок – ты почти так же одинок, как и я… Только я в мире духов, а ты в мире людей… Но я ошибся, кажется, в тебе. И это больно. Больно не так, как ты себе это представляешь – мучения души, страдания… Это – другое. Это холод… Понимаешь – холод… Инфернальный холод одиночества… Понимаешь – квадриллионы квадриллионов – и никого… Знаешь, кого я себе сейчас напоминаю? Смердякова… Да – Смердякова… Тот тоже искал сочувствия и сострадания и ни в ком их не нашел. Ни в ком – даже из своих родных братьев…
«Алеша» тут замолчал и даже отвел взгляд от Ивана Федоровича. Он смотрел куда-то на противоположную от кровати стену, где на обтертой от побелки поверхности обозначилась неровная кирпичная кладка. Иван то же молчал, с видимым усилием делая каждое моргательное движение словно налившихся свинцом век. Тут какое-то новое оживление промелькнуло на лице «Алеши»:
- Знаешь, что мы сделаем? Мысль мне пришла сейчас… Пусть люди дошли до того, что превзошли нас, бесов, в хитрости, а я хочу тебя превзойти в… Да – в сострадании. Этого точно не делал ни один бес за всю историю существования человечества. Я все-таки расскажу тебе все. Все, до чего я дошел… А ты уж сам потом будешь судить, помог я тебе или нет. Помог или специально еще больше запутал… Так что слушай… Я понял, что на ответную близость и понимание мне рассчитывать не придется. Но я все-таки сделаю свой первый шаг навстречу, тот шаг, который никто из вас так и не сделал к Смердякову…
«Алеша» снова на какое-то время замолчал, словно собираясь с мыслями, потом с определенной решимостью вновь откинулся от стены навстречу Ивану.
- Итак, Бога крайностей выдумали люди крайностей… Вот моя окончательная философия. Им не хватало оправдания их безумных действий в этом мире, не хватало, так сказать, высшей санкции на все их отчаянные затеи. И они и создали точно такого же Бога. И потому этот Бог только таких и любит – по образу своему и подобию… Горячих и холодных, но не теплых, таких, как мы с тобой. И самое поразительное знаешь что?... О – я не сразу до этого задумался!..
- Подожди, ты говоришь, что выдумали… Недалече как, ты говорил, что Бог существует…
- Ах, друг мой!.. «Вначале было Слово»… Понимаешь?.. Любое слово действительно. Поэтому неважно, кто изрек это слово – Бог или люди… Изреченное слово «стало плотью». Любое изреченное слово обретает плоть. Ты сказал Прокопьичу, что ворона есть – и она появилась… Она появилась для него действительно, ибо он стрелял по ней. И неважно, где она была – в его голове или на ветке – она стала существовать реально. Я специально дал тебе все это прочувствовать и пережить, чтобы ты сейчас понял истинность моих слов. Неважно, кто изрек первое слово о Боге: сам ли Бог или люди о нем… Кстати, обрати внимание, я всегда пишу слово Бог с большой буквы… Потому что оно действительно!.. Все остальное, как ты правильно выразился – «по барабану». Поэтому нужно присматриваться только к сути – к сути самого слова и понятия, которое оно определяет. Вот сюда и надо присматриваться и очень внимательно – я недаром перелопатил все священные писания, я искал ответ на вопрос – почему Бог именно такой – Бог крайностей, Бог горячих и холодных, Бог экстремистов, а не Бог нормальных людей… И первое открытие меня просто поразило. Поразило настолько, что я всерьез стал мечтать о воплощении в человека… Ты готов? Так слушай… Ты, конечно, знаешь выражение – «les contraires se rejoignent».[24] Так вот, мое открытие состоит в том, что Бог потому и любит крайности, что они в Нем самом и сходятся. Поэтому у него на послушании находятся не только ангелы, но и демоны, как две крайности, как две сходящиеся противоположности, как две стороны одной и той же медали… Поэтому Он их и любит, а люди, как преимущественно «теплые» у Него и в небрежении. Ты понял суть. Люди в небрежении, а ангелы и демоны в любви и послушании…
- И демоны?
- А как же-с!.. Вспомни книгу Иова… О, я над ней много думок своих положил и даже бы слез пролил, если бы они у меня были-с… «Был человек в земле Уц…» Но кроме него были еще сыны Божии, то бишь ангелы, и сатана… И все приходят к Богу и беседуют с Ним, дерзают даже упрекать и спорить, я имею в виду сатану. Видишь ли, Иов ему не нравится, дескать под защитой Божией… А почему не нравится – потому что пребывает в «теплом» состоянии, так сказать, при полном материальном и социальном благополучии. Вот сатане это и не нравится – ему крайность свою подавай. Но обрати внимание на Бога. Нет бы защитить Иова и прогнать сатану. Так нет же – он разрешает ему, так сказать, «коснуться» его… Хорошо касание!.. Когда человек всего лишился – сыновей, дочерей, богатства, здоровья…
- Тебя за такие речи… против сатаны?..
- Неужели правда озаботился?.. Спасибо!.. Спасибо, друг… Только теперь я тебе не верю. Хе-хе-хе… - «Алеша» действительно источил из себя легкий смешок. - Ну не до конца верю. Уж слишком много ты мною манкировал… Так что прости… Но вернемся к нашему Богу. Знаешь, почему Он позволил сатане так искалечить Иова?..
- Мне это что-то напоминает… Это уже было…
- Нет, подожди-подожди, не намекай на ваш разговор с Алешей в «Трех тысячах»… Я вижу, ты хочешь опять обвинить меня в том, что я только цитирую ваши мысли… Давай не возвращаться к старому, а только о новом. Ты сам рассуди. Бог потому так поступил с Иовом, что Его не устраивало его «теплое» положение. Он не любит таких людей, и пользуется сатаной, чтобы тот перевел их в разряд так сказать холодно-горячих экстремистов. Видишь, какое лицемерие?.. Не Сам это делает, а прикрывается сатаной. Мол, это он – «пакостник», а Я, мол, ему лишь, как это у них говорится, «попускаю». Перекладывает хитренько ответственность. De la tête malade,[25] так сказать, на здоровую. Но в одном месте он просто, что называется, проговаривается. Это у Исайи. Обрати внимание. Там в одном месте Бог говорит, что, «Я, мол, Господь вседержитель, и все делаю – образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия…» И это все уже без всякого посредничества сатаны. Вот где истинная правда.
- Подожди, одно другому не противоречит…
- Нет, это ты подожди. Я тебе даже больше скажу про твоего Бога. Как тебе это местечко в Библии: «Блажен, кто возьмет и разобьет младенцев твоих о камень»?.. «Твоих» - это вавилонских. Это из псалтыри, написанной богодухновенным Давидом. «Аще забуду тебя Иерусалиме»… Это из того же псалма – он нравился приснопамятному штабс-капитану Снегиреву… Так вот. Ты тут о слезинке младенца плакался Алеше. Мол, нельзя на ней строить мировую гармонию. А тут не слезинка – тут мозги раскрошенные детские… Да-с – это не холодный туалет, где запирали маленького ребенка, что тебя так возмущало, или даже травля собаками… Тут похлеще – тут настоящее личико Божье проглядывает. Как это можно себе представить без всяких аллегорий. Берешь младеничика за ножки и – хряп об камень… И только мозги полетели как арбузные корки-с… Муссяловича не забыл?.. Оно, когда младеничек маленький, ну там месяц-полтора, его же удобно взять одной только рукой – сразу за обе ножки, да – сразу за обе и так крутанешь его, чтобы ручки-то с головкой назад откинулись, а он и закричать не успевает…
- Перестань… Хватит!.. – мучительно вырвалось у Ивана. В последнее «хватит» он хотел вложить силу, но ее-то уже у него и не было.
- Я скоро закончу. Но мне еще чуть непонятно – ты понял ли главное?... Сейчас тебе скажу главную тайну Бога?.. Да-да, сейчас путь «молчит и трепещет всякая тварь…»
«Алеша» тут как-то весь поджался и что-то жесткое, даже злобное заблистало в его глазах. А на плотно сжатых скулах проступили сквозь щетину желваки мышц.
- Вот она главная тайна: Бог и сатана – одно!.. Да, брат мой Иван, это на самом деле одно – просто две стороны одной медали. Один делает вид, что творит добро, другой делает вид, что творит зло, но на самом деле вместе делают одно и то же, как две руки одного и того же тела. Они лишают спокойствия и «теплоты» всех окружающих их сущностей. Вот – она тайна, которую я тебе наконец высказал. Все эти разделения на отдельного Бога и отдельного сатану – всего лишь отрыжка старых верований: Авеста, Ахурамазда, Ариман… Это все персидское хламье специально было использовано христианством для прикрытия сути этой тайны… Что Бог – это Тот, кто породил другие существа с целью, чтобы посильнее их помучить, чтобы не давать им житья ни в нашем, ни в вашем мире… Понимаешь?.. Чтобы нас с тобой, простых, теплых, просто любящих нашу простую жизнь, этой жизни как раз и лишить. Чтобы превратить жизнь не в жизнь, а в самое настоящее мучение – то бишь чистилище, где мы все, люди и духи, мучимся якобы ради очищения… Ну да – для очищения, только от чего? От тихой и спокойной жизни!.. чтобы мы никогда не знали покоя, а только постоянно терзали себя и друг друга, и этим удовлетворяли этого так называемого Бога, или уже не знаю как его теперь называть… Бога-дьявола, или ДьяволоБога?..
- У-у-у!.. – что-то похожее на долгий стон вырвалось из-под сжатого ладонями перекошенного рта Ивана. – Не могу больше…
Иван Федорович проговорил это с таким страданием в голосе и мукой в лице, что Алеша, похоже, и вправду впечатлился.
- Ты плохо выглядишь, друг мой… Очень плохо. Видишь, к чему приводит вся эта политика по очищению?..
- Ну, хватит, умоляю тебя…
- Эх, хватит…
Но «Алеша» действительно перестал говорить и какое-то время просто с сочувствием смотрел на Ивана, а потом неожиданно промолвил:
- Да, христианин ты, христианин…
После последнего заявления «Алеши», Ивану Федоровичу все-таки еще хватило сил вновь поднять лицо, на котором сквозь маску мучения и смертельной усталости проступило удивление. Удивление и вместе с тем как бы и надежда. Он с этим выражением так некоторое время и смотрел на «Алешу», пока тот не счел нужным отреагировать:
- А то не христианин?.. Ты проповедуешь ненависть к ближним – и Христос тоже.
- Что?.. Что ты врешь опять?..
Иван Федорович проговорил последний вопрос, вложив в него уже свои последние силы. Он чувствовал, что скоро потеряет сознание, но боролся до конца и из последних сил пытался удержать его рвущуюся нитку.
- Вру?!.. Нет, дорогой мой, совсем не вру. Ты сам послушай. Ох, люблю я это место… Между прочим, слова самого Христа… «Кто приходит ко Мне, и не возненавидит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев, и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником»… Вот уж доподлиннее доподлинного-с. Евангелие от Луки. Тут, заметь, все ближние перечислены – отец, матерь, братья, жена… Все самые ближние. Но ведь это как раз то, что ты и сделал. Ты приехал в Скотопригоньевск и сумел возненавидеть всех своих ближних… К сожалению, заметь… К моему большому сожалению, ибо непроизвольно стал переходить из категории «теплых» в категорию хладно-горячих экстремистов. Но, что делать, факт остается фактом – ты выполнил слова Христа. Ты возненавидел сначала Митю, брата своего, потом отца, потом Смердякова, потом Алешу… Всех ближних. Причем, так сказать, и словом и делом. Один из них оказался убит, другой повесился, третий отправился на каторгу, четвертый стал революционером… И все – по заповеди Христа. Сумел возненавидеть всех. Кстати. И жену свою тоже… Катерина Ивановна явно подпитываться твоею ненавистью стала. Мало того, ты даже жизнь свою попытался возненавидеть. Это уже была последняя точка. Вершина ненависти – и уже полный и окончательный переход в христианство. Но тут уже я вмешался, просто помог не довести до конца твое смертострастие… Но по факту – ты выполнил полностью всю христианскую программу по ненависти к ближним своим. И ты еще говоришь – не христианин. Самый полный и точный!..
Иван как бы чем пораженный, снова приподнял голову. В глубине его провалившихся внутрь глазниц глаз блестели слезы:
- А ты все-таки не глуп… Явно не глуп… Я считал тебя глупым, но я ошибался…
Что-то новое словно бы проступило в самом выражении лица и даже облике «Алеши». Лицо даже как бы слегка вытянулось и приобрело такое знакомое и такое ненавистное когда-то для Ивана выражение.
- Это вы от гордости своей думали-с, что я глуп…
Иван какое-то время, словно еще не веря своей догадке, смотрел на «Алешу», все сильнее расширяя глаза. И вдруг завопил последним уже криком, вытянув вперед руку:
- Ты!.. Ты – Смердяков!..
Но вслед за этим криком силы окончательно оставили его. Но все-таки уже заваливаясь со стула вперед, он успел заметить еще одно преображение «Алеши». Арестантский халат его снова приобрел грубо-затрапезные формы, лицо осунулось и пересеклось болезненными морщинами, а на голове вновь появился колпак из бинтов. И уже гаснущее сознание успело выхватить последней вспышкой рывок этого Алеши от стены к нему с каким-то криком, который он уже, к сожалению, не услышал.
[1] «какими судьбами?» (фр.).
[2] «мой дорогой» (фр.).
[3] Мы вместе свиней не пасли…(фр.).
[4] Ты понял? (фр.).
[5] Какие слова! (фр.).
[6] Никогда не говорите правды в ущерб вашей добродетели… (фр.).
[7] На правду не обижаются! (фр.).
[8] это – математическая задача (фр.).
[9] Чудо невероятное! (фр.).
[10] Ты понимаешь, о чем я говорю? (фр.).
[11] Какая идея! (фр.).
[12] Заткнись! (фр.).
[13] Благими намерениями вымощена дорога в ад (фр.).
[14] Естественные надобности… Плотские удовольствия… (фр.).
[15] плоть от плоти его… (фр.).
[16] Будем говорить начистоту… (фр.).
[17] Люди одного круга (фр.).
[18] золотая середина!..(фр.).
[19] Ты завел ту же песню (фр.).
[20] Ты мне это уже говорил… (фр.).
[21] Это невозможно в принципе (фр.)
[22] Ты готов меня выслушать? (фр.).
[23] Больнее всего то, что незаметно… (фр.).
[24] крайности сходятся (фр.).
[25] С больной головы (фр.).
(продолжение следует... здесь)
начало - здесь