(эпизод из жизни тюремного врача)
Время приближалось только к 14 часам, а за окнами темень, Север всё же, Полярный круг рядом. Первая половина пути была радостной потому, что Женька заново с трепетом пережил каждое мгновение тех двух, наверное, одних из самых счастливых дней его жизни. Воспоминания о первой встрече с Татьяной и о стремлении найти повод, чтобы сблизиться с этой необыкновенной женщиной, тоже не были тягостными. А вот сейчас его мысли крутились возле Головина, который спал на заднем сиденье.
- Что могло случиться? – тревожно думал Женька. Борис был ему небезразличен.
Наконец, прибыли в посёлок. Ещё накануне Рыбаков позвонил с Татьяниного телефона Марковне, чтобы она ждала «хозяина» завтра к обеду. Это означало, что домработница (таков был статус этой женщины в доме Рыбакова) должна была протопить печи и купить у соседки пельменей, которые она заготавливала в больших количествах для своей семьи. Соседка была сибирячкой и знала толк в пельменях. Рыбаков не доверял Марковне стряпню с самого первого дня, когда она решила накормить его рыбой, особого засола, которую готовили в её родной деревне. Рыба должна быть с душком, с «анчоусом» как выражался дед Рыбакова. В доме стоял «аромат» этого экзотического блюда и когда Марковна с загадочным видом подала кусок «хозяину», Женька скромно отказался от угощения, едва подавив рвотный рефлекс. Альбина обиделась, долго материлась «в воздух», но Рыбаков понимал, что всё это по его адресу.
В посёлке работала столовая, но только по будням, а сегодня был праздничный день. Обычно Женька обедал в столовой, на ужин покупал что-нибудь в магазине, а на завтрак пил «бочковой» кофе с сигаретой. Рыбаков знал несколько изысканных рецептов кофе, и в своей прежней жизни он готовил его по утрам для себя и жены, а вот теперь в одиночестве делать это было лень. Татьяну и Наташину компанию он все-таки удивил, сварив для всех свой фирменный кофе–карамель, а потом кофе по–малайски. Танечка была в восторге, и он угощал её этим напитком сколько она пожелала. У неё были и кофемолка и турка, но кофе она варила тоже редко, и, конечно, не как Женька с разными кулинарными изысками, а обычный.
Когда машина остановилась около дома, на крыльцо вышла Марковна в брюках, толстом свитере, и с пуховым платком на голове. Рыбаков стал вытаскивать из машины Головина и попросил Марковну помочь ему.
- Опять? Где, Саныч, ты их берёшь? – угрюмо ответила вопросом женщина на его просьбу. Своё неудовольствие она подтвердила ненормативной лексикой и стала помогать Женьке. Марковна материлась постоянно. Все усилия Рыбакова перевоспитать её, к успехам не привели, и он отступил. В этом таёжном посёлке все жители, начиная с нежного дошкольного возраста до почтенного возраста старцев сквернословили.
- Ты не больно-то выражайся, - предупредил её Рыбаков. – Это профессор! – воскликнул он.
- В прошлый раз писатель был, - буркнула Марковна. - А что же профессор так нажрался? – ворчала она.
- Альбина Марковна, как грубо, - укоризненно обратился к ней Женька. – Он бы сам тебе всё рассказал, если бы его не развезло от усталости, - процитировал он классику.
- Ой, и где же он так притомился? - вредничала женщина, закидывая руку Головина к себе на плечо. Другая рука была закинута на плечо Рыбакова.
- Представляешь, весь день учил таблицу умножения! – изгалялся Женька.
- Дак он же профессор, -пыталась подловить «хозяина» Марковна.
- Он профессор по русскому языку, а не по арифметике! Будь осторожна с матюгами-то. В суд может подать за надругательство над родной речью, - пугал Женька.
Марковна недоверчиво посмотрела на Рыбакова.
- Брешешь, - с надеждой в голосе сказала она.
- Зуб даю, - не сдавался Рыбаков.
Они втащили Головина на кухню и положили на диван. Кое какие признаки жизни гость стал подавать: открыл глаза, и что-то промямлил. Поручив Марковне снять с гостя унты, шапку и меховую куртку, Женька поехал в гараж, ставить машину. Вслед неслась отборная матерщина, по поводу того, как она, приличная женщина, устала от этих профессоров и писателей, которых таскает и таскает, таскает и таскает «хозяин».
- Почему я должна всё это терпеть? – материлась она. - Дом терпимости какой-то!
Писателя, о котором вспомнила Альбина, Женька приютил не так давно. Рыбаков шёл домой с работы в кромешной темноте, освещая себе путь фонариком и чуть не наступил на мужика, который валялся на тропинке. Это был день получки, когда вся мужская половина посёлка была вдребезги пьяной. Именно поэтому деньги выдавали в пятницу вечером. Если бы валялся коренной житель этих мест, то благодаря национальной одежде, которая начиналась с мехового капюшона, продолжалась меховой курткой, плавно переходящей в рукавицы, а меховые штаны заканчивались меховыми носками, переходящими в меховые сапоги, с ним бы ничего не случилось. Разве бы рожу обморозил, да и то не факт потому, что чаще всего рожа была обморожена уже ни один раз и ничего ей больше не грозило. Национальный костюм, выработанный многими поколениями предков, выживших в тяжелейших условиях Севера, повторял «одежду» зверя, а звери насмерть не замерзают. Перед Рыбаковым же был один из рабочих в обычной не очень добротной зимней одежде. Где жил этот алкаш, Рыбаков представления не имел. Когда Женька притащил мужика к себе в дом, Марковна всплеснула руками и предложила оставить его в коридоре, учитывая непотребный, по её мнению вид гостя, однако, Рыбаков распорядился уложить его в кухне на «дежурном» диване.
- И какие книжки написал твой писатель, Саныч? – спросила недовольная Марковна.
Женька ответил, что писатель этот пишет не книги, а жалобы на него, Рыбакова, и других начальников.
- Своими кляузами достал, - разоткровенничался Женька. - Удавил бы урода!
- И ты его на своём горбу тащил? – изумилась женщина.
Когда он стоял над телом пьяного Писателя там, на тропинке, Женька вспомнил слова своего деда, который, видимо, близко к тексту цитировал Евангелие. Он говорил, что нет никакой доблести в том, когда ты помогаешь друзьям или людям, которые к тебе хорошо относятся. Это естественно. А вот прощать врагов, к чему призывал Христос, труднее, почти невозможно. Для этого нужно мужество, истинное милосердие и много чего ещё. Подражать Христу не входило в планы Рыбакова ввиду их неосуществимости. Женька просто подумал, что в такой дикий мороз и в такое время суток никто мимо уже не пройдёт и Писатель обречён на погибель. А как жить потом ему, равнодушно прошедшему мимо? Поэтому сомнений не было.
Ночью Писатель проснулся, украл из холодильника бутылку водки, банку тушёнки, сколько–то денег (немного) из выдвижного шкафчика стола и исчез.
- А я тебя, Саныч, предупреждала, - ликовала Марковна.
* * *
Головин очнулся к ужину. Вскочил с дивана, заметался по кухне, в потёмках налетел на бачок с водой. Из-за перегородки, которая отделяла русскую печку от остальной кухни выглянула Марковна.
- Где я? – прохрипел гость.
- В КПЗ, - зло ответила женщина. - Допился…, - пробормотала она.
- Где уборная? – опять прохрипел Головин, и стремглав выскочил из кухни в том направлении, куда показала Марковна.
На шум вышел Рыбаков. Он предложил приятелю умыться и потом пригласил в комнату. Гостиная, как высокопарно называл он свою единственную комнату, была просторной, почти пустой. Здесь стоял ещё один диван (Женькино спальное место), кресло, журнальный столик с телефоном, лавка у изразцовой печки. В углу на перекладине висело несколько плечиков с одеждой, сверху накрытые целлофаном - импровизированный шифоньер. В другом углу на тумбочке стоял телевизор. На окнах тёмные шторы, на полу большой ковёр. Над диваном в рамочке вырезанная из газеты фотография, где Татьяна Владимировна и Евгений Александрович рядом как добрые друзья.
- Зацепила Танька? – спросил Борис, посмотрев на фотографию. - А ты, значит, в коммерсы заделался? – спросил он после паузы. - Ну и как?
- Не в коммерсанты, а в фабриканты, - поправил Женька Бориса. - Буржуй я теперь…
В дверь тихонько постучавшись и не дождавшись разрешения, вошла Марковна.
- Ну дак я пойду уже, - выдавила она из себя елейным голоском. - Пельмени и сало в кладовке. Грибы, ваши любимые, и капустка в холодильнике. Маслица постного польёте, лучку порежете, пельмешки отварите и кушайте на здоровье.
- Слушай, Альбина, ты, что не могла пельменей отварить? Чем ты занималась-то столько времени?
Вопрос был риторическим потому, что Рыбаков хорошо знал, чем занималась его домработница. На кухне, за перегородкой, кроме печки, стояла газовая плита и стол у окна с маленьким телевизором, который Марковна после нескольких истерик отвоевала себе. Она постоянно смотрела какие-то сериалы, отвлечь от которых её было невозможно.
- Ну, что ты за человек такой, - укорил непутёвую бабу Женька. – Самая настоящая МоркОвна! Забыла, что я тебе деньги плачу? Зачем я это брякнул – спохватился Рыбаков, но было поздно. Марковна набрала побольше воздуха в свою необъятную грудь и завопила визгливым, противным голосом:
- Да яж тебе к празднику и пирог испекла, мяса целую корчагу нажарила, сёмушки посолила! А он?! - Марковна выразительно посмотрела на Головина, словно прося защиты, - Не притронулся, побрезговал! Деньги он плОтит, - не унималась женщина, - постыдился бы! Это разве деньги! Я тут пропадаю с утра до ночи. Правильно тебя жена бросила, правильно! Каторжник! – всё больше распалялась Марковна. Всё это сопровождалось таким матом, что Головин вытаращил глаза. Продолжая браниться, она так шарахнула дверью, что фотография на стене зашаталась как во время землетрясения, но дверь не закрылась и мужчины вынуждены были выслушать продолжение монолога. Марковна на кухне надевала полушубок, накручивала на голову пуховый платок и орала во всё горло:
- Понаехали всякие…, лес вырубили, рыбу отравили…, - образовалась пауза, во время которой Борис хотел подойти к женщине и попытаться её урезонить, но Женька его остановил. Марковна надела пимы, взглянула в маленькое зеркальце у вешалки, подошла в входной двери, крикнула мужикам «оккупанты», сопроводив это существительное такими нецензурными прилагательными, что Женька готов был покраснеть, и победно удалилась.
- Не обращай внимания, - попытался успокоить Рыбаков гостя, на которого по всей видимости эта «семейная сцена» произвела большое впечатление. – Завтра утром придёт как ни в чём не бывало. Денег ей мало, - огорчённо говорил Женька, будто оправдываясь. – Лесорубы на делянках почти столько же получают.
Наварили пельменей, выпили, закусили квашеной капустой и грибами, съели пироги с картошкой из придорожного буфета. Женька не решался заводить разговор о том, что произошло с Головиным. Почему он оказался далеко от дома? Почему так напился, ведь раньше Борис относился к алкоголю отрицательно. Чтобы как-то расшевелить Бориса, Женька рассказывал о своих делах, но так и не понял, слушал его Голова или был погружён в свои, скорее всего грустные мысли.
Место работы для Рыбакова присмотрел его отец, незадолго до освобождения сына. В этом посёлке продавался небольшой деревообрабатывающий цех. Отец приехал на Женькином джипе и выкупил это предприятие. Нанял бригаду и начал строить дом, так как Женька категорически отказался возвращаться в Москву. Дом пришлось достраивать Рыбакову самому потому, что отец серьёзно заболел и вернулся домой. Они рассчитали с сыном, что, освободившись из колонии летом, Женька снимет комнату в посёлке и будет продолжать строительство дома. Всё получилось не так гладко, как планировали, но в конце концов всё утряслось.
Посёлок, в котором поселился Евгений, был, научно выражаясь, депрессивным. В семидесятые годы недалеко от старинного села, занимавшегося рыболовством и охотой, образовали леспромхоз. Население сразу увеличилось за счёт завербованных рабочих, которые приезжали сюда за «длинным рублём» и освободившихся заключённых. В эту глухомань, до которой можно было добраться только на самолёте, построили дорогу, так как нужно было вывозить лес. По реке пассажирские суда не ходили. Во время перестройки леспромхоз захирел и его распродали по частям. Работы не было. Рабочие разъехались кто куда. Кому некуда было податься и коренное население остались влачить жалкое существование. Промышляли охотой, рыбалкой, но жили все тяжело. Народ вымирал от пьянки, многочисленных болезней и безнадёги. Ещё в советское время было замечено, что здешнее население не отличалось здоровьем. Неоднократно приезжали комиссии из министерства здравоохранения, последнюю из которых усилили редким в то время специалистом-генетиком. Было установлено, что причиной большой смертности населения и особенно младенцев, являются наследственные заболевания, которые появляются в результате близкородственных браков.
Отец во второй свой приезд привёз сыну двухтомник С. В. Максимова - знаменитого путешественника и исследователя здешних мест. Книгу Женька не дочитал, некогда, но кое- что о коренных жителях ему стало понятней.
- Вот взять ту же Марковну, - повествовал Рыбаков. – В молодости красавицей была.
- Да она и сейчас ничего, - оживился Головин.
- Я фотографии видел, такая краля, - причмокнул Рыбаков, - но дура и скандалистка.
Женька осёкся на полуслове, стало стыдно. Он вспомнил, как валялся на этом диване с высокой температурой, задыхался, даже бредил. Утром пришла Альбина сделала ему клюквенного морсу и помчалась, да, помчалась за фельдшером. Женька болел несколько дней, а телефон трезвонил, не переставая. Звонили с производства, и Марковна как личный секретарь передавала его слова в трубку потому, что голос у «хозяина» был хриплым и слабым. Поила его куриным бульоном, каким-то местным отваром от кашля, заставляла есть лук. Но самым эффективным средством оказался чай, который употребляли рыбаки, охотники и оленеводы с незапамятных времён. Это крепкий чай со спиртом в особых пропорциях. Женька спал после него как мёртвый, даже не реагировал на инъекции, которые ему каждый день делала фельдшерица. Марковна, пока «хозяин» болел, даже ночевала на кухне, где, не раздеваясь спала на «дежурном» диване. Женька, настаивал, чтобы она уходила спать домой.
- Я уйду, а ты тут кони двинешь…?! - возражала Альбина.
Это всё пронеслось в голове за секунду, и Женька стал оправдываться:
- Нет, не дура, просто не образованная, да и жизнь у неё тяжелая, не позавидуешь. Муж был охотником, всё время жил в лесу. Когда возвращался, пил, не просыхал. Лупил жену, в изменах подозревал, а когда изменять-то, трое ребятишек на руках. Работала в леспромхозе табельщицей. Работа тяжёлая для женщины: на морозе, с мужиками, большинство из которых бывшие уголовники… Однажды муж напился как всегда и умер. До сих пор слухи по посёлку ползают, мол его Альбина отравила. Установили, однако, что у благоверного супруга была разрушена алкоголем печень. Это давно было, дети уже взрослые, в городе живут.
Головин сидел с обречённым видом, склонившись над тарелкой и молчал, Женька с тревогой смотрел на него. Видно было, что гость нуждался в откровенном разговоре, исповеди, но пока не был готов к нему, и Женьке пришлось продолжать:
- Марковна, единственная, кто согласился мне помогать. Она живёт одна и недалеко. Приходит печи топит, чувствуешь, как тепло. Я человек городской, думал засунул дрова в печку, поджёг и – готово. А это целая наука, оказывается. Видал, какая красавица у меня на кухне – русская печь, – увлечённо рассказывал Женька, наскочив на любимую тему. - Я мастера с трудом разыскал. Большие деньги заплатил, но не жалею. Она, - Рыбаков кивнул в сторону печки, - во всём мире считается одним из лучших инженерных сооружений прошлого. Кстати, очень экономична. А в комнате у меня голландка. Иностранка она и есть иностранка, один форс. Весь дом ей не обогреешь, зато лежанка есть. Заметил, что у неё одна стенка изразцовая? Этот изразец я вот этими руками, - Женька продемонстрировал Борису свои обыкновенные интеллигентские ладони, на которых гость должен был обнаружить трудовые мозоли, – вот этими руками, - повторил Рыбаков, - в лесу откопал. Говорят, на том месте поповский дом стоял. Попа арестовали в шестидесятые годы, семья уехала. Там дед какой-то долго жил, говорят беглый зэк. Несколько лет назад он исчез, а дом сгорел. Вот на пепелище, я изразцы и откопал.
- Пойдём покурим, - словно очнувшись, сказал Головин. Они вышли в сени.
- Вот ты говоришь, что врагов нужно прощать и любить…, - как-то обречённо заговорил Головин. - А как же на войне?
- В детстве, когда дед мне сказал, что нужно любить врагов, я тоже этим мучился, - затянувшись сигаретой, сказал Рыбаков. - Потом мне, уже подростку, дед всё объяснил словами святителя Филарета Московского, которые я запомнил на всю жизнь: «Люби врагов своих, сокрушай врагов Отечества, гнушайся врагами Божиими».
- Вот, оно как, - сказал Борис и надолго замолчал.
Они вернулись в дом. Что произошло с этим сильным человеком, что терзает его?
Головин, с надеждой взглянув на Женьку, начал свой рассказ.
© Елена Шилова
2023 год, март