— Всё, что ни делается — к лучшему, — сказала Василиса Васильевна.
— А всё, что не делается — к худшему, — как бы возразил Михаил Игнатьевич.
Он всегда возражал. Но тут явно недодумал.
Василиса Васильевна взяла сковородку и крепко ударила ей Михаила Игнатьевича.
— Вот вы сказали, что всё, что не делается — к худшему. Сказали — значит сделали в надежде на лучшее. Ну так и получили, Михаил Игнатьевич. Каково? Лучше вам или хуже?
— Мне хуже, Василиса Васильевна! — сказал Михаил Игнатьевич, обливаясь кровью, — но это к лучшему. Теперь я вас засужу.
— Тогда можете ко мне больше не ходить и не свататься.
— А я вас в тюрьме навещать буду, — сказал Михаил Игнатьевич и заплакал. — Больно—то как...
— Вы уж простите меня, пожалуйста. Рука у меня горячая. Как что не по мне — сразу дерусь.
Она взъерошила волосы Михаила Игнатьевича.
— Так это к лучшему, — сказал приободренный Михаил Игнатьевич. — Всё, что ни делается... как вы и говорили. Мы ведь об одном и том же, только с разных сторон. Подходы разные, но вещество вопроса — одно.
Василиса Васильевна напряглась и нахмурилась. Рассуждения её утомляли. Ей очень хотелось ещё раз ударить Михаила Игнатьевича, но она не могла найти повода. Тогда она ударила без повода, наотмашь. Михаил Игнатьевич покатился под стол.
— Я тут хозяйка, — сказала Василиса Игнатьевна. — Не надо мне тут.
— Чего ж вы хотите, Василиса Васильевна? — взвыл Михаил Игнатьевич.
— Душа — нежности. А тело — драки, — честно ответила Василиса Васильевна и поманила Михаила Игнатьевича. — Вылазьте. Шанс есть. Что ни делается...
— То не делается, — сказал Михаил Игнатьевич и остался под столом.
Непечатный листок для светских людей