От автора
Глава первая
Глава вторая
Глава третья
Глава четвёртая
Февраль днём обманчиво улыбается солнцем, а ночами только и знает – крутит ручку патефона-метели, наяривает так, что снег вихрится столбом, пробирает до самых костей ледяными ветрами.
Весна подкрадывается внезапно. Ещё вчера, если не закрыть ставни на ночь, промозглый ветер выдувал тепло из натопленного дома так быстро, что к полуночи становилось прохладно. А сегодня днём уже с крыш капает, грязноватый пористый снег на грядках во дворе осел, расплылся, как масло, а к вечеру схватился жёсткой корочкой наста.
В эти холодные дни странно мне видеть бабушкины приготовления к весне. Сначала она замачивает в блюдечке семена во влажной марле и приносит с улицы, из летней кухни, большие круглые банки из-под селёдки. В них с осени набрана земля для посева помидоров, перца и баклажанов. Каждая банка по размеру напоминает сито, через которое бабушка просеивает муку для пирожков.
За этими банками в магазине идёт настоящая охота – предприимчивые хозяйки летом и осенью выпрашивают у продавщиц порожние банки. А кое-кто и покупает целиком селёдку, вместе с банкой. «Сельдь тихоокеанская крупная слабого посола» – написано на банке. И хотя написана там чистая правда и селёдка внутри банок очень крупная и малосольная, приобретение целой банки не всем по карману. Обычно покупают пару селёдок на ужин к картошечке. Стоящие в очереди пенсионерки бдительно следят за тем, на каком именно покупателе опустошается банка, и если этот человек не высказывает желания обладать тарой, сразу просят продавщицу отдать им банку.
Итак, бабушка заносит с летней кухни пару банок и пару низких старых кастрюль с землёй – перед посевом земля должна хорошенько прогреться. А через несколько дней влажные семена, завязанные в узелки из марли, набухают, и в некоторых из них даже начинает лопаться кожура.
– В землю просятся, – говорит бабушка.
Она рыхлит поверхность земли острой щепочкой и аккуратно раскладывает семена.
– Сыпь ещё! – советую я. – Это же мало.
– Э-эх, – улыбается бабушка, – это тебе кажется, что мало. Взойдут шкурой.
– Это как это «шкурой»? – недоумеваю я.
– Густо-густо взойдут, – объясняет бабушка.
– А почему ты не все банки занесла? – снова любопытствую я.
– Потому что капусту позже надо сеять.
– А-а-а.
Помидоры, действительно, взошли очень густо – «шкурой». Одна банка стоит на столе, за которым я делаю уроки. Мне нравится слегка шевелить рукой рассаду, тогда от неё приятно пахнет летом. И ещё я втайне от бабушки делаю очередную пакость: на кончиках некоторых помидорных листочков осталась желтовато-белая оболочка семян. Она держится довольно крепко, но я сильнее. Я стараюсь аккуратно снять эти пустые оболочки семян – мне кажется, они мешают листьям расти. Но получается совсем не аккуратно, и я об этом узнаю от бабушки утром следующего дня:
– Вот скажи мне, зачем ты поотщипывала листочки у помидор? – спрашивает бабушка.
– Понимаешь, на концах листочков шкурки от семян, они мешают, – бормочу я.
– Отлупить бы тебя ремнём, да некогда, – говорит бабушка.
– Не надо меня лупить! Если ты меня будешь лупить, я обижусь и больше к тебе ни разу, ни одного разочка не приеду.
На самом деле это просто словесная игра, потому что нам обеим хорошо известно, что все эти разговоры про ремень ровным счётом ничего не значат. Не лупила меня бабушка никогда, значит, и теперь не станет. А наказывать меня было за что. Все свои пакости я проворачивала в те моменты, когда бабушка выходила из дому – в сарай или в магазин.
А самое большое наслаждение для меня – протыкание остро заточенным кончиком простого карандаша полосок белой бумаги, которыми бабушка оклеивала щели между оконными рамами. На самом деле функция у этих бумажных полосок была больше эстетическая, потому что щели между двойными рамами предварительно конопатились грубой серой ватой, следовательно, холод почти не пропускали. Но выглядело это некрасиво. Поэтому поверх законопаченных щелей бабушка наклеивала бумажные полоски ещё с осени, а к зиме бумага высыхала так, что если постучать легонько по ней, раздавался звук, будто кто-то маленький лёгкой рукой стучит по барабану.
За бабушкой закрывается дверь, я бросаю контрольный взгляд в окно и, убедившись, что она отошла на приличное расстояние и не вернётся прямо сейчас, с замиранием сердца вонзаю острый кончик карандаша в середину натянутой, как кожа барабана, сухой бумаги. «Тык» – звук вышел замечательный! Отступаю сантиметров на десять – и снова прокалываю, и снова… Это такой чудесный звук, что остановиться невозможно. Я выбираю места между прежними уколами: «Тык», «тык», «тык»… Как же здорово!
Но вот уже слышны бабушкины шаги на крыльце и стук входной коридорной двери. Ещё три шага – и бабушка будет здесь! Я торопливо маскирую место своего преступления – двигаю туда-сюда оба цветочных горшка с геранью. Она, конечно, заметит, но не теперь – час расплаты наступит только завтра. Зато как здорово сейчас слушать этот невероятный звук!
А на следующий день бабушка делает вид, что сердится, потом варит клейстер из муки и воды, и мы отдираем продырявленную бумагу и приклеиваем на это место новые белые полоски. Совершенно целые. Пусть только хорошенько подсохнут. Недолго им осталось...
Глава 6-я