— Что ты будешь помнить? — его слова будят во мне тепло и непонятную смесь яркого горячего пламени. Мне не хочется отвечать, но я цепляюсь за шустро ускользающую реальность, чтобы произнести. Честно.
— Тебя…
— И все? — в его голосе смешинки, и они касаются моих век, как искристые пузырьки шампанского. — Я буду помнить твои волосы… Слишком нежные, мягкие. И вот родинка на затылке… Ты знаешь вообще, что у тебя там родинка?
Я смеялась, потому что, кажется, он знает моё тело лучше меня. Он играет на нём, как играл бы сам Лютер или Вивальди. Слишком виртуозно. Правильно. Как симфонию расписывае по нотам: прикосновение к груди и низкий вибрирующий звук, тяжёлые ладони на бёдрах и новые аккорды, гулкие, разносящиеся по спальне.
И мне так хорошо, что после — страшно.
А теперь страх приобрёл физическое выражение.
Я путаюсь в нем, как путается бабочках в сетях безжалостного паука. И не могу выбраться. Потому что вокруг липко, холодно и до боли трещат эти нити паутины по моему телу.
Влажные волосы касаются шеи, и я вздрагиваю, потому что вспоминаю про родинку. Карина боится моего состояния и ничего не говорит. Только выводит из ванной и остаётся со мной в комнате. Душно. Сумрачно.
Мне страшно завтра с утра вернуться домой, потому что там все будет напоминать про Кирилла. И я цепляюсь за эту безжалостную ночь, чтобы хоть немного не сойти с ума.
Я не понимаю, за что он так со мной?
Почему он поступил как трус. А он им никогда не был. Что случилось такого, что теперь я задыхаюсь сыростью ночи, не находя себе места в постели, где мне страшно одной. Без его тепла.