Феномен Умберто Эко – это тот счастливый (для нас с вами) случай, когда талант учёного-энциклопедиста, обладающего прекрасной памятью, системным мышлением и ясной логикой, дополнился талантом писателя. Эко подарил любому, кто любит его романы и увлечён его научными исследованиями, немало счастливых часов. В феврале (2016 года) великого волшебника, виртуозно соединявшего сухую академическую дотошность и азарт детективного повествования, не стало.
В российских медиа волной пошли публикации, посвящённые творчеству и жизни писателя. Мы увидели потрясающую воображение библиотеку Эко, прочитали «правила жизни» в журнале Esquire (среди них есть весёлые, мало соответствующие печальному поводу: «Меня за уши не оттащишь от Средневековья – примерно так же, как иных людей за уши не оттащишь от кокосов»), осилили множество длинных пассажей, в которых творчество писателя анализируется в качестве некоего краеугольного камня постмодернистской литературы. Мол, без Эко современная романистика не просто потеряла бы многое, но и вовсе не была бы такой, какая она есть сейчас. Возможно, это действительно так, но никто не обратил внимания на один простой удивительный факт: Умберто Эко был гением, а в нашем понимании гений обычно бежит впереди паровоза, опережает время. Эко же не только ничего не опережал, но и завершил собой большую культурную парадигму. Точнее, не завершил, а был последней её выдающейся фигурой, последним волшебником постмодерна. «Имя розы» впервые опубликовали в 1980 году, когда уже были написаны основные программные вещи всей постмодернистской линейки, например, «Проект революции в Нью-Йорке» Алена Роб-Грийе. Символично, что Ролан Барт умер в том же восьмидесятом. В общем, Эко был прилежным учеником постмодерна. И первый его роман, роза, проклюнувшаяся на сложной и неоднозначной почве этой парадигмы – вещь блистательная и непостижимая.
На фоне «Имени розы» все остальные романы мастера хоть и увлекательны, и виртуозны, но парадоксальным образом немного скучны. Будто бы фокусник раз за разом пытается поразить нас одним и тем же чудом – вот он вытаскивает из шляпы кролика, вот – котика, а вот – снова кролика, но уже не белого, а серого. На страницах этих книг все человеческие страсти, поиски, устремления раз за разом оказываются поглощенными занимательной постмодернистской игрой, любой пафос намеренно нивелируется до уровня беспристрастного научного исследования. Ирония, вождение читателя за нос, захватывающий сюжет, поразительное обилие точных исторических деталей – все эти приёмы стали визитной карточкой писателя. Как точно заметил один из критиков, в текстах Эко мы можем наблюдать даже не маскарад или карнавал, а бесконечное комическое шествие участников тайных обществ – тамплиеров, крестоносцев, всевозможных монахов. Сухая научность, эрудированность, педантичность, ощущение искусственности, выверенные, хоть и невероятно запутанные сюжетные ходы. Писатель, играющий в бисер с помощью раз и навсегда найденной магической формулы – таким предстаёт Эко во всех следующих после «Имени розы» романах. Но не таково «Имя розы». Эта книга не оставляет после себя сивушный привкус обмана, ловкого трюка. И неудивительно: «Господь является в виде сияния. Его видят в солнечных лучах, в зеркальных отражениях, в растворении цвета среди частиц упорядоченной материи, в блеске дневного света на мокрой листве. Разве такая любовь не ближе к проповеди Франциска, возлюбившего Господа во всех его тварях, в цветах, в травах, в воде, в воздухе?»
«Имя розы» с головой погружает изумленного читателя в мир средневековой схоластики, ересей, монастырского быта, страстей, подспудно бушующих в маленьком монашеском сообществе – в конце концов только для того, чтобы пронизать страницы книги пафосом, не очень принятым в постмодернистской культуре.
Такие вещи, как сомнение в единичности и постоянстве истины, размышления о природе сущего – упорядочено оно или хаотично; сомнения в том, что земная любовь отличается от любви божественной – всё это для истинного постмодерниста невозможно, разве что подобные размышления будут лишь карточками на игровом поле. Для Эко же в данном случае это – само поле.
Пытливый ум ученого не может довольствоваться картиной мира, в которой размышления об истине невозможны в принципе. Даже сама по себе научная методология предполагает наличие промежуточных истин. В общем, первый роман писателя – это живая вещь, динамичная рефлексия ученого, погруженного в изучение Средневековья, которая даёт и нам, простым смертным, к этой живой рефлексии приобщиться. В своих следующих романах Эко сконцентрировался на игре как таковой, весь свой исследовательский пыл сконцентрировав в большей степени в научных и публицистических работах: ироничных, дотошных, полемических, увлекательных, остроумных, хотя и не столь популярных, как романы.
Доведя до совершенства и предела идею игры с помощью художественного слова, прославившись своим искрометным юмором и неожиданным выбором тем в эссеистике, доказав, что образ учёного-сноба, зарывшегося в «пыль веков», может быть интересным современному обществу, под конец Эко всё больше и больше «костенел» и не желал принимать перемены, произошедшие в обществе и технологиях. Он опасался, что «простой народ» не сможет адекватно использовать блага Интернета, курировал образовательные мультимедийные проекты в духе Просвещения, бичевал новые технологии, считая, что состояние современного информационного поля – это откат в Средневековье. Его пугало формальное упрощение знаковой системы в СМИ – видео сменяется статичной картинкой, дополненной текстом; он предполагал, что в будущем исчезнут и картинки, и тексты – останется один звуковой сигнал – и считал изобретение iPod подтверждением данных опасений. Великий ум оказался удивительно непластичным, когда ему пришлось столкнуться с системой, далёкой от выверенных, логичных конструкций, где из одного вытекает другое, а из другого третье. Новый мир, лишённый формальной логики, ясных связей и иерархичности, поставил Умберто Эко в интеллектуальный тупик. И в самом деле, что делать в мире, где правит «Википедия», хештеги, «юзер генерейтед контент» учёному-энциклопедисту? Но всё это, конечно, не делает его менее великим, чем он есть, и нимало не уменьшает его заслуг перед всей мировой культурой. И теперь мы можем только констатировать, возвращаясь к нашему изначальному утверждению, что смерть этого удивительного человека знаменует собой и уход эпохи постмодерна.
«Мне остается только молчать... Скоро уж я возвращусь к своим началам... Я погружусь в божественные сумерки, в немую тишину и в неописуемое согласие, и в этом погружении утратится и всякое подобие, и всякое неподобие, и в этой бездне дух мой утратит самого себя и не будет больше знать ни подобного, ни неподобного, ни иного; и будут забыты любые различия, я попаду в простейшее начало, в молчащую пустоту, туда, где не видно никакой разности, в глубины, где никто не обретет себе собственного места, уйду в молчаливое совершенство, в ненаселенное, где нет ни дела, ни образа» (Умберто Эко, «Имя розы».)