Часть 3 (последняя)
Часть 1.
Часть 2.
А потом пропала Василиса. И мне вновь пришлось вспомнить:
— Он знает, где я живу.
Мысль эта настигла меня среди ночи, когда я встала, чтобы проверить, не вернулась ли еще Васька. Котята в коробке тоже не спали. Они ползали по истоптанной старой тряпке, когда-то служившей нам полотенцем, и тыкались слепыми мордочками в картонные стены. Искали еду.
Но Василисы не было рядом. Не было нигде. Ни во дворе, куда я вышла ее позвать, ни в окру́ге, где еще был слышен мой голос:
— Васька, Васька, Васька!
С того момента, как на свет появились котята, она не покидала наш двор. А теперь ее не было дома уже целые сутки. Я спросила себя:
— Почему?
И тут же ответила:
— Он знает, где я живу.
Над входной дверью горела лампочка, и свет, ярко-белый по центру, размывался акварелью до светло-желтого, дымкой растворяясь в темноте. Там, где он кончался, начинались силуэты. Луна в ту ночь была тусклой, звезды прятались за облаками, и образы во тьме все никак не желали превращаться обратно в висящее на веревке белье. Вместо этого они продолжали меня пугать.
— Васька! — крикнула я в последний раз и побежала домой.
Не знаю, стали ли котята сиротами поздно вечером, а может, это случилось лишь ночью, но утром так их назвал отец:
— Сиротки.
А все потому, что нашлась Василиса. Она умерла у калитки, так и не сумев ее перелезть. Котенком Васька попала к нам два года назад. Тогда она звалась мною просто кисой, и имя ей только предстояло выбрать. Шерстка черепаховой окраски подсказала отцу назвать ее Тортилой, но кличка эта не прижилась. Васька не отзывалась на нее, как бы мы не старались. Зато она не упускала возможности побегать со мной наперегонки, когда мама громко кричала нас к ужину:
— Васька!
И теперь пятнышко у Василисы на мордочке, когда-то светло-рыжее, стало бордовым. Черная шерсть так и осталась черной, но чуть темнее. Белое брюшко извалялось в грязи.
Отец гладил Василису по еще сухой спинке, а я плакала над их головами. Слезы остывали от утренней прохлады, и я думала:
— Можно ли плакать, если нет глаз? Получится ли?
Может, там, под пустыми глазницами, кровь смешалась с ее слезами, пока она во тьме ночи и мраке собственной слепоты шла к своим детям, надеясь их хоть разочек лизнуть. Подарить последний поцелуй, обогреть остатками жизни, что еще текла по остывающим венам. Сказать, что ей очень жаль.
— Мне очень жаль, — я сделала это за нее.
В конце концов, это была моя вина́. Это я качнула фигурку домино, не думая о последствиях, будто то была детская игра. Забава.
Ха-ха-ха!
Кольке говорить мы не стали. Хватит с него и Слепыша.
— Она устала. Просила тебя позаботиться о котятах, — так наврал ему отец. — И хорошенько их кормить, пока она не вернется.
И Колька снова кивал.
Пойти к старухе отец решил в одиночку. Мне же велено было ждать, что я и сделала в этот раз, повиснув на заборе нашего двора и вглядываясь отцу в спину. Когда он скрылся за шиферной калиткой, я с трудом поборола желание побежать за ним. Когда он вышел обратно — тоже.
— Кур-то у меня почти не осталось! Ишь! Кур-то почти нет!
Теперь уже старуха сверлила отцовскую спину, выкрикивая бессмыслицу до самого нашего дома. И калиткой она хлопнула тоже громко.
— Больше он нам ничего плохого не сделает, — пообещал мне бледный от злости отец.
И я знала — часть его гнева принадлежала и мне.
К сожалению, папа ошибся. Через три дня пропал Пушистик. Через четыре заболела Зорька. Молоко, которое мама принесла в то утро, пахло. Оно воняло. И цвет его казался гнойным. Желто-бурым, словно кто-то подсыпал туда горчичного порошка, подлив следом мелко рубленной аджики. Мама выплеснула его в огород.
Отец снова ходил к старухе, но в этот раз он не стал обещать мне спасения. Сказал только:
— Присматривай за Колей.
Братик о пропаже совсем не расстроился.
— Пушистик поехал жить к маме, — в этот раз врать ему пришлось мне.
Впрочем, это и не было ложью.
— Хорошо! — улыбался Колька. — Я его хорошенько накормил.
И я гладила брата по голове.
Потом пропал Дымок. Для Кольки он так же уехал жить к Василисе. И для меня тоже, вот только улыбаться от этого мне совсем не хотелось.
Домино. Костяшка падала на костяшку, задевала следующую, и так без конца. Я не могла понять, где мне следует поставить руку, чтобы прекратить крушение маленьких жизней. Не могла понять, как зло проникает в наш дом и ворует у нас из-под носа. Как?
— Как? — спросила я старуху, когда встретила ту в магазине.
Она стала таскать кур намного чаще — почти каждый день, иногда по две.
— Последняя… Последняя… — так она ответила мне, бормоча себе под нос.
Голова ее тряслась, словно смахивая липкий снег, руки дрожали. Старуха боялась — вот что я в ней увидела. Она боялась, и совсем не меня.
Следующим утром на улице было людно. Толпа скопилась перед домом старухи, которая тоже сидела возле него. На лавочке под забором. Взглядом она устремилась вверх, на синее небо и корявые ветки старой сливы. Но увидеть их старуха уже не могла.
— Умерла? — кто-то назвал первую причину.
— Они выколоты… — на выдохе озвучили вторую.
Их обоих, сына и мать, увезли в тот день в районный центр. Старуху в морг, а сыночка в тюрьму. Или психушку, что все равно есть тюрьма.
Я же, наоборот, освободилась! И целых два дня радовалась, что цепочка из падающих доминошек наконец прервалась. Два дня, ведь на третий снова пропал котенок. Симба, наш кремовый малыш.
— Как?
Старухин сын. Он стал тем самым пауком, что скрылся из виду. Тем, что пугает больше всего.
— Как?
Отец не нашел для меня ответа. Мама тоже пожимала плечами, больше расстраиваясь из-за испорченного молока. И только брат радовал меня.
— Я их хорошенько кормлю! — гладил он пушистые комочки.
А я гладила его.
Коробка переехала жить в мою комнату. Ночью, если мне случалось проснуться, я пересчитывала котят и довольная ложись обратно.
— Один, два, три….
Но однажды мне удалось досчитать лишь до четырех. Пропал Полосатик. Я вскочила на ноги и побежала во двор. Может, еще не поздно? Может….
— Колька?
На пороге разувался мой маленький брат.
— Ты чего?
— Ничего, — он хитро улыбнулся.
— Что ты там делал?
— Ничего, — снова улыбка.
Которую я не заметила, всматриваясь в темноту.
— Колька, не ходи так один ночью. Дурак!
От этих слов брат нахмурился.
— Я не дурак! Я Полосатика кормил!
Он сложил на груди руки. Надул губу.
— Полосатика? Где он?
Колька закатил глаза.
— Говорю же, я его покормил. Молоком у Зорьки.
И пока ужас понимания закипал у меня в голове, Колька всплеснул руками и глубоко вздохнул.
— Ну вот, — произнес он расстроенно. — Теперь я тебе рассказал. Теперь хорошее дело не такое хорошее.
— Колька….
Его имя я прошептала тихо, хотя внутри, между моими ушами, стоял невыносимый звон. Живот тоже скрутило. Будто Полосатик вдруг оказался у меня в желудке. Он царапался мягкими когтями, мяукал и пытался вылезти.
Не помню, из-за чего точно Колька очутился на полу. Может, я пнула его ногой так, что он упал, не в силах удержаться. Может, я стукнула ему по голове, и та закружилась, уронив брата. Помню только, он закричал.
Так все и произошло. Падение последней фигурки.
Полосатика из Зорькиного живота достал отец. Котенок выжил, и еще долго мне удавалось считать до пяти, пока Ушастика не забрали к себе соседи.
Колька так ничего и не узнал. Это был ему мой подарок. Те остатки любви, которые я смогла наскрести. Никогда больше я не гладила его по голове, не обнимала и не тискала. Но не его я наказывала, а себя. Это я, кто был виновен, это я, кто лишился брата.
Иногда лучше не заглядывать за чужие заборы.