Гортанный журавлиный клич раздался со стороны расплавленного июльским зноем увала, за который только что село уставшее солнце и частичка вечера опустилась на половину Гришиного покоса. Старый покос тянулся по лугу вдоль Гремяша - ледяной горной речки, в это время года уже не столь гремливой как по весне, после бурного талого паводка - и был готов покорно сложить своё роскошное разнотравье в ровные валки под звенящими косами деревенских мужиков.
Крик повторился и две серых грации, заложив крутой вираж, опустились где-то там, на краю опушки и речных ивовых зарослей, и тут же растворились в хрустальных прибрежных сумерках.
Любопытство взяло верх над усталостью, я свернул с еле видимой колеи и поплыл по некошенной целине вниз, к тихо ворчащему Гремяшу, упругими саженками меряя плотную золотисто-зелёную травяную излучину.
Стараясь не сильно шуметь и не делать особо резких взмахов, осторожно приближался в месту, где исчезли изящные птицы. Не впервой было видеть танцующих журавлей, но всякий раз - снова и снова - тянуло хоть краешком глаза увидеть это чудо.
Но в этот раз чудо не спешило. Не было птиц. Я крался как лиса в сумраке леса и уже готов был смириться с упущенным в этот раз шансом, как вдруг...
На берегу, свесив ноги с крутяжка в холодный поток, сидели спинами ко мне два силуэта: серые, едва различимые в быстро обволакивавшем всё тайной вечере.
Они не обращали ровно никакого внимания на происходящее вокруг; им не было дела ни до удивлённого взгляда, обалдело уткнувшегося им в белёсые спины, ни до замершей истуканом тени, тихо вынырнувшей прямо из благоухающей горячей травой и золотеющей на закате бухты, ни до харьюзков, радугой вьющихся возле их ног, зацелованных притихшим Гремяшом - они держали друг друга за руки и нежно молчали:
- Душа как в росе искупалась ...
память детства - самая сильная ...
- А ещё - ладошками по колоскам... Через поле по тропинке, руки - крыльями в стороны...
- И ощущение полёта ... всё детство было ... а потом как-то бац ... и земля .....................
***
...Чуда тогда так и не явилось. Я, бесконечно уставший и счастливый, почему-то снова шёл по знакомой до последнего бугорочка колее, как и не сворачивал никуда, а в ушах звенела подслушанная тишина. Душа моя как замерла там, на берегу, так и не смела больше пошелохнуться - мысли мои молчали. Вековые сосны размеренно шагали навстречу мне по обочинам дороги и были тоже понимающе безмолвны. На чистом небе подмигивали первые звёзды, в траве изредка вспыхивали фонарики светлячков и вон там, за ручьём, на пригорке, тоже замерцали огоньки - показалась моя деревня. Родные крыши приветствовали блудного сына, а вот и та, вторая с краю - радушно покачивала вкусным дымком из печной трубы и ласково ждал жёлтый свет в родном оконце.
Я - дома.
***
... со стороны увала снова донеслось эхо журавлиной песни...
По распадку шла летняя ночь.
Мир погружался в волшебство.
***
Через поле, по тропинке,
Сквозь июльский ветерок
Я лечу, расправив крылья.
Лёгок! Счастлив! Невесом!
И по колоскам ладони
С тихим хохотом скользят -
Это ангелы с мною
В салки поиграть хотят.
Если б был чуть повзрослее,
То сказал бы я себе,
Что душою искупался
В солнце, в высохшей росе.
Но я не думаю об этом,
И мальчишкой мчу вперёд -
Впереди ещё пол-лета
И вся жизнь за полем ждёт...
Память детства. Нет сильнее
В этом мире ничего...
Тот горячий луг и сердце
Бьются счастьем в унисон.