Первый раз писец Посольского приказа Гришка Котошихин попал в хроники в середине 1650-х годов, когда пропустил в титуле царя Алексея Михайловича слово «государь». За что был бит батогами.
Впрочем, молодой человек, видимо, был смышленым – вскоре его стали привлекать к участию в дипломатических переговорах. В 1661 году в составе посольства боярина князя Ивана Семеновича Прóзоровского и Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина Котошихин участвовал в подписании со шведами Кардисского мира. Вскоре он получил чин подьячего Посольского приказа, плавал в Стокгольм за утвержденным экземпляром мирного договора. Дорогого гостя шведы встретили пышно, почетно, назначили большое содержание. Все это, конечно, пощекотало самолюбие худородного Гришки Котошихина.
Тем более, что на родине дела у него шли не очень. На его отца, казначея одного из московских монастырей, завели дело о растрате. Сумма оказалась ничтожной, но, видимо, кто-то донес, что Карп Котошихин живет не по средствам, имеет богатый дом. По суду дом конфисковали. Сын Григорий ничем помочь не мог – занимал слишком ничтожный пост и не был вхож к высшим сановникам. После этого дела у него пошли из рук вон плохо. Отец материально ему помогать не мог, а у Григория была уже семья. Жалованье же было скромным, не по запросам. И вот тут-то и подсуетился комиссар шведского подворья в Москве Адольф Эберс. Он без дальних околичностей предложил Котошихину передавать ему секретную информацию, которой располагал ответственный работник Посольского приказа. За 40 рублей, солидную по тем временам сумму, Котошихин сообщил Эберсу, на какие уступки готово было пойти русское правительство в переговорах со шведами. Эберс передал эти сведения в Стокгольм, не преминув сообщить, что завербованный им агент «русский по происхождению, но добрый швед по своим симпатиям». И что де Котошихин будет постоянно докладывать ему о делах в Посольском приказе и о всех ему известных тайных планах правительства царя Алексея Михайловича. При этом Эберс отчитался перед своим начальством, что потратил на агента ни много ни мало 100 червонцев. Разницу между двумя суммами лукавый шведский агент, естественно, положил себе в карман. Впрочем, этот трюк вполне можно назвать одним из элементов тайной дипломатии. Так было и будет всегда.
Ну а что же Котошихин? Видно, мало в юности его поучили батогами. Но одно он понимал четко: за государственную измену ему одними батогами не отделаться. Запахло дыбой и плахой. Впрочем, забегая вперед, можно сказать, что Котошихин всю свою жизнь далеко не отходил от плахи.
В 1664 году он был послан под Смоленск, где велись мирные переговоры с поляками. Но вскоре, захватив секретные дипломатические бумаги, переметнулся на сторону поляков. В прошении на имя польского короля Яна-Казимира он пообещал рассказать всё, что знал о планах московского правительства. Король велел платить Котошихину по 100 рублей в год. Однако вскоре до изменника дошло известие, что Москва собирается требовать его выдачи у властей Речи Посполитой. Котошихин убежал в немецкий Любек. А потом, когда деньги закончились, подался в Нарву, принадлежавшую тогда шведам, и бросился в ноги тамошнему генерал-губернатору Якову Таубе с мольбой о помощи. Тот накормил и приодел Котошихина, запросил о нем Стокгольм: что дальше делать с перебежчиком?
А пока ждали ответа, о местонахождении Котошихина прознали русские власти, потребовали выдачи вора. Но Таубе сказал посланнику из Москвы, что Гришка-де уже куда-то убежал. А тем временем тайно посадил Котошихина на шведский корабль, который направлялся в Стокгольм.
Власти Швеции предоставили ему политическое убежище, жилье и денежное содержание, "поелику он нужен нам ради своих сведений о Русском государстве". Котошихин скрылся под новым именем – Иоганна Александра Селецкого. И тут же принялся по заданию шведских властей за написание подробного сочинения о России.
О чем Котошихин писал? О том, в чем прекрасно разбирался: об устройстве русской бюрократической машины, о русской армии, об отношениях царя с иноземными государями, о придворных церемониалах, об организации торговли и местного управления, о жизни различных сословий. При этом Котошихин постоянно сравнивал русские обычаи со шведскими, отдавая, естественно, предпочтение последним. И во всех 13-ти главах его опуса проскальзывает сарказм и обида на то, что русские правители и вельможи все настолько глупы, что не смогли по достоинству оценить государственные способности пусть и худородного, но умного подьячего Посольского приказа...
Сочинение Котошихина понравилось его заказчикам. Шведские власти засекретили труд.
А сам сочинитель после столь обширной работы заскучал, начал пьянствовать. Благо у него был постоянный собутыльник – переводчик с русского Даниил Анастасиус, в доме которого Котошихин проживал. Этот толмач был великим пьяницей. Но однажды, в августе 1667 года, случилась беда: пьяный Анастасиус приревновал пьяного Котошихина-Селецкого к своей жене, заявив, что его собутыльник-квартирант с ней состоит в любовной связи. Причем, как потом выяснится, это обвинение было небезосновательным. Между двумя пьяницами завязалась драка, в ходе которой Котошихин нанес мужу-рогоносцу четыре удара кинжалом, после чего тот испустил дух. В общем, типичное бытовое преступление...
Суд над бывшим агентом был скорым, поскольку в Стокгольм прибыл русский посол Иван Леонтьев и тут же потребовал выдачи Котошихина. Шведские власти этого допустить не могли: тогда бы в Москве узнали о сочинении перебежчика. Улаживать этот деликатный вопрос поручили королевскому вельможе Перу Браге, потомку прославленного астронома Тихо Браге. Он заявил Леонтьеву (согласно В.С. Пикулю, впрочем, смысл разговора понятен в любой интерпретации): «Конечно, Стокгольм слишком дорожит миром с Россией, и мы не стали бы задерживать вашего предателя. Но он совершил преступление в Швеции, посему и будет лишен головы здесь же, на площади нашей столицы. После казни его тело будет анатомировано в клинике Упсалы».
— А это еще зачем? — удивился русский посол.
— Для науки, для науки, — пояснил Пер Браге, и предложил Леонтьеву почетное место неподалеку от эшафота, на котором будут казнить преступника.
Вскоре Котошихина казнили. Его тело передали в анатомический театр университета в Упсале. Позднее из останков перебежчика сделали отличный скелет, который потом еще очень долго служил наглядным пособием для студентов-медиков...
А с воцарением Петра I сочинение Котошихина, по понятным причинам, утратило свою актуальность. Однако его историческая ценность с годами только возросла.
Рукопись сочинения Котошихина находилась в шведском переводе в нескольких библиотеках в Швеции. Известно, что король Густав III сообщал о рукописи Екатерине II, которая якобы собиралась ее переписать, но из-за вскоре начавшейся войны со Швецией не смогла этого сделать. Кстати, в России к тому времени уже никто не помнил о перебежчике Котошихине, а то, что он написал целое сочинение было ведомо только шведским историкам и дипломатам.
И только в 1837 году профессор Гельсингфорсского университета Сергей Васильевич Соловьев, которого не надо путать с историком Сергеем Михайловичем Соловьевым, нашел шведский перевод сочинения Котошихина в Стокгольмском государственном архиве. Причем, это была случайная находка: Соловьев вообще-то занимался розыском русских документов и государственных актов, вывезенных шведами из Новгорода в Смутное время. Соловьев заинтересовался находкой, продолжил поиски, и в 1838 году он отыскал и оригинал сочинения Котошихина.
Чтобы избежать недоразумений, ученые Петербурга провели тщательную почерковедческую экспертизу: сличили почерк Котошихина с его же старыми подписями в делах Посольского приказа. И лишь после этого рукопись была издана в России. Первоначально труд Котошихина назывался «О некоторых русских церемониях». Позднее в отечественной историографии утвердилось другое название – «О России в царствование Алексея Михайловича». Так, труд предателя и невозвращенца стал одним из важнейших источников по истории России XVII века.