В списке номинантов премии «Золотая Маска» – лучшие спектакли со всей страны. В новом цикле интервью мы говорим с режиссерами, художниками, драматургами, чьи спектакли были поставлены в региональных театрах и стали номинантами премии. В этом интервью мы говорим с режиссером спектакля «КУБ» Дмитрием Огородниковым и художественным руководителем театра «Доминанта» Любовью Зайцевой об истории Губахи, работе с архивами и коллективной травме.
–– В начале спектакля закадровый голос говорит: «Я не отсюда. Я не местный». Что вам дает эта отстройка, эта дистанция?
Дмитрий Огородников: Я в этом городе [Губаха] не жил, я про всю большую историю КУБа [Кизеловского угольного бассейна] узнал в 2018-2019 году, когда начал приезжать и работать с театром. Поэтому для меня его история не была личной, это просто история о большой рухнувшей структуре (системе).
Когда-то мы уже погружались в документальный материал, личные истории меня завораживали, но я все равно мог, возможно, более холодно на них смотреть, чем, допустим, актриса Елена Ивановна: она самая старшая актриса и все это лично видела. Мой момент отстранения, мне кажется, помогал посмотреть на эту историю несколько со стороны. История очень большая, спектакль – час пятнадцать, а материала – даже не документального, а наработанного – на гораздо большее время. Отстранение, мне кажется, помогло, чуть более трезво посмотреть на всю эту ситуацию. Ну и мне просто нравилась эта легенда: чтобы писать историю, приглашается чужой человек и пытается осмыслить историю этого места, а в связи с этим – историю себя в этом месте, города, людей, страны.
— Давайте сделаем один шаг назад: как появилась идея, как произошла встреча театра и режиссера?
Любовь Зайцева: Театр «Доминанта» – единственный в городе, и мы, естественно, делаем какие-то документальные вещи то об одном историческом периоде, то о другом в разных вариантах. Так, например, несколько лет назад на день шахтера мы делали «показ мод» в стиле восьмидесятых.
Когда приехал режиссер Дмитрий Огородников, мы много говорили о городе, о его истории, о том, что ещё около полувека назад здесь находился огромный центр добычи угля. В 1990-х работа шахт была признана нерентабельной, а к 2000 году угледобыча полностью прекратилась. Есть техногенные катастрофы, есть катастрофы экологические, а здесь – катастрофа человеческих судеб, и ещё никто об этом вот так не говорил. У нас даже не столько документальный спектакль… Конечно же, в нем есть подлинные вещи: настоящие газеты, подлинные люди, имена. Дмитрий с актерами проделали невероятную исследовательскую работу вместе с нашим музеем, Советом ветеранов, шахтерами… На Урале есть такой литературный опыт – народно-сказительный, былинный. Не только сказы Бажова, о которых все знают, а ещё и других авторов или вообще без авторов.
ДО: Когда мы репетировали, появилась идея: как бы наше время или время прошлое описывали люди, которые будут жить дальше после нас? Как я описываю то, где я не жил, чего я не представляю, но пытаюсь, с одной стороны, описать простым языком, а с другой, добавить флер былинности.
Там же, в КУБе есть целый заброшенный город: остались целые дороги, трубы, торчащие из-под земли, останки домов. И это, как ни странно, напомнило мне о Риме: если идти там по центральным улицам, видишь, вот эти колонны стоят, но мы не знаем – как оно было. И вот эти дома [в Губахе]: дворцы культуры с обвалившимися крышами напомнили мне о Риме, только мы понимаем, что древнеримская империя была очень давно, а тут все было совсем недавно. Есть ощущение, что это было настолько быстро, что даже люди, которые живут в этом месте, не до конца успевают понять происходящее… Время настолько стало двигаться быстрее, что мы не успеваем осмыслить, то, что было совсем недавно. Я помню, что, когда мы ходили по местам, люди старшего поколения, которые там жили, натыкались на какие-то развалины и не могли вспомнить, что там находилось.
Когда мы с актрисами окунулись в материал, были моменты, когда мы что-то читали, но до конца искренне не понимали, как люди все это делали. Особенно то, что касалось Второй Мировой войны. Вот люди работали в этой шахте, потому что некому больше было работать. Было ощущение, что мы читаем хроники не о своих бабушках и дедушках, а о каких-то сверхлюдях. Как это вообще возможно? А когда мы начали с шахтерами разговаривать, они все это так легко рассказывали.
ЛЗ: Все, что с юмором [в спектакле], это подлинные их рассказы сегодняшние, их в газетах, конечно, не найдешь.
ДО: В спектакль не вошли некоторые истории, в том числе и драматичные, когда, например, оборвалась клеть и погибли сорок человек.
ЛЗ: Не хотелось слишком давить печальными рассказами, потому что собственная история нашего КУБа, она уже техногенная катастрофа. Целый пласт человеческого труда, образа жизни, образа мысли погиб.
Когда я приехала в Губаху из Томска – нас направили с мужем работать на химический завод – я еще зацепила этот период. Я была как чужестранка: я не знаю их песен, а поют они только о шахтерах и шахтах, у них свои праздники… Это какая-то другая планета, было трудно к ним даже проникнуть, потому что у них мощная единая спластованность человеческих судеб.
Есть такие моменты в спектакле, меня всегда трогают: война – они все копают, революция – они копают, наверху – убивают, а они – копают все время в шахте. У них свой мир, и при этом они всегда на лезвие бритвы: вернутся или не вернутся?
ДО: Это не просто локальная история, как может показаться на первый взгляд, это срез и человеческих судеб, и страны. Меня в работе поражал масштаб человеческого труда, светлого и беззаветного. И, с другой стороны, абсолютная трагедия и непонимание, как этот труд можно было не удержать. Особенно, когда мы читали про Гражданскую войну: сколько раз шахты ломали просто под ноль, а потом заново все восстанавливали.
ЛЗ: Мы очень волновались: да, казалось, это очень местечковая история. Но она очень мощная: вот городок небольшой, а шахты, которые перечисляются в финале как реквием, – представляете их количество? Практически все [в городе] работали на шахтах, это была основная такая миссия. И вдруг – раз, и все перестало существовать, причем очень быстро. Сейчас эта травма зарастает, но мне кажется, мы все еще не оправились.
— Я знаю, что вы долго подбирали площадку в Москве: что для вас было ключевым в этом поиске, какая должна быть сцена для «КУБа»?
ДО: Всегда стараешься найти максимально приближенную к нашей. С одной стороны, ничего сложного, с другой, будь она шире, выше или глубже – сразу не то. Важно, чтобы был не очень большой зал, это камерная история. Сохранение камерности, разговора, диалога, звучания.
— У вас получилась интересная работа с документальным материалом, какая-то горизонтальность: есть архивные вырезки, есть личные истории, есть песни… Они все соединяются, между ними нет иерархии, получается общая песнь.
ДО: Мы, когда начали работать, не было еще даже понимания, как это будет выстроено. Я определил, что мы идем по линии от момента создания до момента закрытия. Хотелось, чтобы с одной стороны, было ощущение выстроенной линии, а с другой стороны, – кома. Песни, кстати, тоже, не сразу появились.
Я тоже не знал, например, что «На поле танки грохотали…» – это изначально была шахтерская песня «А коногона к шахтной клети несли с разбитой головой». А когда уже началась война, многие песни переделывались на военный лад. А песня про Сталина, например, была во время репетиции найдена актрисой Еленой Ивановной, причем я просто сказал: «Вот здесь по ощущениям нужна песня», и пока мы репетировали, Елена Ивановна ее нашла.
— Почему сказительницами и носительницами историй были выбраны актрисы, женщины? Ведь даже сейчас, когда мы с вами говорим, мы обсуждаем в основном мужчин-шахтеров.
ДО: Когда начал работать, я сказал, что на сцене будут сидеть женщины (сначала планировалось четверо, потом добавилась Елена Ивановна, возрастная актриса). Я сам до конца не понимал, почему это должны быть женщины. Но когда мы начали изучать материалы, мне очень понравились – хоть их и было мало – рассказы, как ждали с шахт. Этот образ человека, который ожидает, человека, который знает все истории про шахты, но сам не в этой шахте… Это история женского образа, параллельного рядом с шахтой: как они носили обеды, ждали – вернётся или нет, – и Второй мировой войны, когда все женщины сами спустились в шахты и работали, а потом еще рожали детей после войны… Это колоссальная история, самобытная, равная…
ЛЗ: …эта история звучит в исполнении именно актрис еще и более подлинно, трогательно. История отраженная.
ДО: Он о чем-то рассказал ей – и она пересказывает.