Танька
Соломинка, торчавшая из плотной земляной стены погреба, нервно вздрагивала. От каждого взрыва. Тусклый свет керосиновой лампы в этот миг взмётывался испуганно, и всё вокруг на короткое время оживало, шевелясь и пугая чем-то чертовски страшным, сказочно-неизведанным. Танька, которой и отроду-то было «четыре с полтиной», как говаривал дед, живший в соседнем доме, сжавшись в комок, на корточках, ещё плотней прижималась к сидевшей так же, как она, матери. Рядом, с ещё более круглыми от страха глазами, жались друг к другу сестрёнки Таньки, Юлька и Надька, двух и трёх лет. Одетые кто во что, в том числе не по росту, с всклокоченными кудрями и застрявшим в них кое-где куриным пухом, все они только начали было своё движение в страну снов. Не тут-то было…
Лето и осень 1941-го ни днём, ни ночью не были в Платоновке теми, к каким привык-ли. Летом не было бабы Нюры по утрам с молоком «прямо из-под коровки». Не было гогота гусаков, спешивших во главе с самым большим из них, бело-серым и наглым, на ближний луг. Не было и визжащих загорелых детишек, голышом, с разбегу бросавшихся в воду похожего на огромную лужу в камышах озера со странным названием Шиндер. Осенью не было школьников с букетами, грибников с корзинками, доверху наполненными подорешниками и варенами (чёрными груздями по-местному). В октябре даже паровозы непривычно, как-то редко и коротко, пересвистывались на станции. Лишь петух Петька как ни в чём не бывало день и ночь пел свою песнь, сбивая сон и смеша дядек в военной форме, расположившихся прямо во дворе Танькиного дома со своим зенитным орудием с длинной пушкой, задранной вверх. Судя по её гулким звукам, время от времени доходившим и до сидевших в погребе, работы у этого орудия было вдоволь.
– Мам, а чего это Гитлер на нас напал? – спросила Танька, считавшая мать самым верным источником любых знаний.
– Сиди тихо. Не до Гитлера мне. – ответила ей сердито Анна Андреевна, совсем ещё молодая, красивая, но уже многодетная женщина. Жена машиниста паровоза, ни читать, ни писать толком не умевшая, знала со слов мужа и в самом деле немало. Тем более, что муж, Иван Егорович, был, помимо прочего, коммунист и первый претендент на должность нового начальника станции. Не бог весть какой, конечно, но какая ни будь, а станция в военное время – это вам не хухры-мухры. Вот почему, как думала Анна Андреевна, именно в их дворе была установлена зенитка и именно сюда проклятые немцы старались попасть своими бомбами в том числе в этот их первый налёт.
Время, которое в ту ночь по вине немцев пришлось отсидеть на дне холодного и влажного погреба, на всю жизнь запомнилось Таньке. Тем более что и утром, только сели за стол – опять пришлось лезть туда.
– Чтоб они лопнули в самолётах своих! Чтоб их своими же бомбами разорвало! – шёпотом кляла Танькина мать врагов, не давших ни спать, ни есть её детишкам и, судя по все-му, лишивших Ивана Егоровича возможности хоть раз за целые сутки зайти домой. Мысль о том, что тот мог не зайти по причине гибели, даже не занялась в её не на шутку разозлившейся голове: кто-кто, а её муж – в любом случае жив. Жив – и всё: куда она без него с таким-то выводком!
Еды, кстати, становилось всё меньше. И это несмотря на то, что три раза в день теперь ели только Танька, Юлька и Надька. Мать умудрялась поесть лишь раз, причём так, что какое-то время у Таньки было предположение, что мать, может, вообще не ест никогда. Предположение это, впрочем, быстро ушло, после того как Танька случайно услышала ночью шорох за печкой. Она, подумав на мышь, с трепетом спустила голову с лежанки – рассмотреть, что к чему – но тут же поняла, что ошиблась. Это мать крошила что-то на корм курам, иногда перехватывая это и торопливо суя в рот.
Иногда в доме был пир: отец приносил съестное: пару селёдок или даже кулёк конфет. Селёдку тут же съедали, особенно если она была, как сам Иван Егорович с огорчением говорил, «не первой свежести». Конфеты мать прятала, ночью, чтобы никто из детей не знал, ку-да: на чей-нибудь ближайший день рождения или праздник. Плюс к тому, Таньке как стар-шей строго-настрого предписано было следить за младшими. Чтобы не лазили, не искали, переворачивая вверх дном всё вокруг. Но разве за всеми-то уследишь! Тем более, что пока Юлька конфеты искала, к примеру, несмотря ни на что, Надька могла начать своим тряпичным куклам из глины во дворе «куличики» печь. И всё бы ладно (конфет – не нашли), да вот «куличики»-то зачем-то на самом деле есть стали, не только кукол кормить. Ох, и досталось бедной Таньке тогда, когда мать пришла откуда-то и увидела это! Ей в общем не сильно по-завидовать можно было, Таньке, как старшей: то подерутся, то разобьют чего, то индюка соседского раздразнили, а он не будь дурак догнал обидчиц и клюнул… В общем, слёз Танькиных много лилось с утра до вечера. А уж как война началась – вдвойне: со страху плюсом.
(продолжение следует)
