Не думаю, что кто-то из современных здравомыслящих людей скажет, что, мол, вот по-португальски говорить о том, что такое истина, любовь и свобода, не возможно, а по-испански вот - это другое дело. Отражает.
Для решения бытовых вопросов мы говорим на языке, который понимают окружающие.
Реальность мы внутри себя для себя описываем на языке, носителями которого являемся.
Так же для говорения о Боге индус выберет язык ведической традиции, араб - исламской, европеец - язык традиции христианской. Есть исключения, и это тоже хорошо. Если постараться, эти исключения могут указать нам на наличие свободного выбора.
Я не исключение, я воспитывался и продолжаю воспитываться в европейской традиции, и когда я почувствовал потребность в языке говорения о Боге, я стал говорить о Боге как христианин.
Но это, конечно, произошло совсем не сразу, не по щелчку, не по взмаху волшебной палочки и уж точно не по дороге в Дамаск или Эммаус. Павлу, конечно, с одной стороны, крупно повезло, но с другой, после такой встречи выбора верить или не верить у него, вроде как, уже и не оставалось.
У нас же этот выбор есть, и это свободный выбор, вот что для начала я попробовал для себя уяснить.
У нас у всех есть опыт веры. Мы верим своим детям, когда они говорят, что уже вымыли руки, верим своим партнёрам по бизнесу, верим своим супругам.
Некоторые даже умудряются верить тому, что говорят им из телевизора и тому, что пишут на упаковке продуктов.
Вы скажете, что мы верим во что-то только до тех пор, пока не обнаруживаем обмана...
А я скажу, что обнаружение обмана - это тоже наш свободный выбор.
Этот же опыт веры - опыт доверия друг другу - христиане распространяют и на веру в Бога.
Бог, говорит христианин, не насилует человека чудесами. Он оставляет христианину возможность свободно выбирать верить ему в него или не верить. Так же как выбирать верить или не верить в наличие свободного выбора, как такового.
А выбор между языками говорения о том, что принято называть духом, в девяностые вдруг стал настолько обширен, что просто глаза разбегались, руки гребли, и все тело, толкаемое ногами, подпрыгивало от нетерпения и норовило пуститься в пляс. Сознание же, не очень понимая что с этим со всем делать, глушило себя конскими дозами алкоголя и наркотиков.
Рядом с Библией, что напечатана на папиросной бумаге, на книжной полке встала Бхагавад-гита в супер обложке и с очень красивыми картинками, а также появилась разного рода теософская и нью-эйджевая литература, изумительная Роза Мира, Джон Лилли, Олдос Хаксли. И все-все-все...
Кто говорит о духе правду, а кто привирает, каждый решает для себя сам. А главное, он решает сам, можно ли говорить о духе правильно и не правильно, и можно ли говорить о нем вообще. Для человека, воспитанного в западной культуре, для сознания, насквозь пронизанного этой культурой, этой культурой сформированного, все эти вопросы в итоге сводятся к Евангельской истории. И первым, кто меня с этой историей познакомил, был Булгаков.
Не подумайте, что Сергей Николаевич... Нет. Михаил Афанасьевич! Об этом я постараюсь написать отдельную историю.
Спасибо за внимание!