Атаман Семенов в исторической литературе расценивается преимущественно как политический деятель авантюристического склада. Нам представляется, что ограничиваться такой оценкой было бы упрощением. Нельзя отрицать, что он в своей деятельности выходил и на уровень стратегического осмысления политики, определявшего его деятельность. Не случайно название его мемуаров содержит характерное для них дополнение — «...мысли и выводы». Цель статьи — проследить, не ограничиваясь событийной историей, внутреннюю эволюцию политической позиции Г.М. Семенова и на основе этого дать по возможности целостную характеристику ему как политическому деятелю.
Впервые устойчивый интерес к политике у Семенова возник в возрасте 14-15 лет под влиянием неудачной для России Русско-японской войны. Он писал: «Я болезненно переживал боевые события, складывавшиеся на фронте не в нашу пользу». Одновременно у него проявилось и отрицательное отношение к каким-либо революционным проявлениям в общественной жизни, тем более к революции 1905-1907 гг.
Но первый опыт вхождения в политику он приобретал именно в условиях революционных изменений, правда, в Монголии, где он, владевший монгольским языком, оказался в 1911 г. в «командировке для производства маршрутных съемок», а затем был оставлен в казачьей сотне, охранявшей русское консульство в Урге. Знание монгольского языка позволило ему быть в центре происходивших событий. Он читал лекции по военному делу кандидату на пост военного министра Монголии и перевел на монгольский язык русский устав строевой казачьей службы. Одновременно Семенов принял и активное участие в развернувшихся событиях в Урге. Он не только по распоряжению русского консула обеспечил, командуя взводом, охрану китайского резидента, но и, действуя преимущественно по обстоятельствам и в меру складывавшейся ситуации, проявлял инициативу, решительность и находчивость. Ему удалось, в частности, предотвратить со своим взводом нападение на Дайцинский банк в Маймачене. В результате он уезжал в Россию с благодарностью администрации банка, щедро одаренный ею, но в то же время отозванный по настоянию Министерства иностранных дел, опасавшегося, что Россия может быть обвинена в нарушении нейтралитета из-за активности Семенова.
В целом Семенов уже в Монголии проявил себя как человек, обладавший даровитой и активной натурой, генерирующей общественную энергию, достаточную, чтобы оказывать преобладающее влияние на окружающих и удерживать свое лидерство. В его первом политическом опыте угадывается матрица его индивидуальной манеры политического действия, связанная с его устойчивой склонностью к использованию тактической хитрости, усвоенной им со школьной скамьи: «Успех маневра в очень большой степени зависит от того, насколько тонко противник будет введен в заблуждение относительно истинной цели предпринятой операции».
При выяснении его исходных политических взглядов в глаза бросается буквально единичное использование в мемуарах слов «монархия» или «самодержавие», свидетельствующее об умолчании им о своем отношении к этому институту государственной власти в России. Но это не было обычной формулой умолчания или «непредрешения», характерной для офицерского корпуса. Представляется, что его отношение к монархии приобрело в процессе его политической эволюции более сложный характер. Однако, на наш взгляд, не стоит сомневаться в том, что на момент начала Первой мировой войны Семёнов был убежденным монархистом. Это было заложено в нем и традицией, и воспитанием, закрепившись в его твердой уверенности в непоколебимом величии России, поддерживаемой ожиданием ее скорой победы. Об этом свидетельствует и текст его воспоминаний, когда он подвергает критике революционеров за их выступления «против веками сложившегося государственного порядка».
Но после года войны его стали обуревать сомнения. Он видел несопоставимость понесенных тяжелых жертв, особенно в офицерском корпусе, с отсутствием решающих успехов на фронте. По этому поводу он писал, что «на войну 1914 года мы вышли с армией, достаточно подготовленной и надлежаще воспитанной. Это было наше единственное преимущество, принимая во внимание нашу отсталость в техническом отношении, и это преимущество было утрачено нами чуть ли не в первые полгода войны...».
Последующие события только усиливали его разочарования и сомнения. В 1915 г. русская армия отступала, оставив противнику большую часть западной территории империи. Дивизия генерала Крымова, в составе которой в это время воевал Семенов, участвовала в прикрытии отступления пехоты на стыке Западного и Северного фронтов. В конце 1916 г. их дивизия была снята с фронта и направлена в тыл для охраны в Бессарабии объектов инфраструктуры и борьбы с дезертирством. Численность дезертиров угрожающе росла. «Мы ловили на станции Узловая, — вспоминал он, — до тысячи человек в сутки».
Растущий масштаб дезертирства не мог не вызывать у него как минимум предчувствия грядущего развала армии. Но не в той степени, чтобы побуждать его к какому-либо активному противодействию. И отречение императора он принял достаточно спокойно. «Причиной этому, — объяснял он, — помимо моей молодости, мне было в то время всего 26 лет, послужила также, без всякого сомнения, и та работа, которую проделали в армии многочисленные агитаторы не только из революционного лагеря, но и со стороны вполне, казалось бы, лояльных правительству кругов. Нам, строевым офицерам, усиленно стремились привить взгляд на необходимость отречения Императора, добровольно или насильственно, путем дворцового переворота. Ввиду того, что со стороны высшего командования не принималось ровно никаких мер для пресечения этих слухов, мы как бы приучались считать отречение Государя Императора и передачу им верховной власти Вел. князю Николаю Николаевичу чуть ли не одним из обязательных условий в лучшую сторону». Это означало для него учреждение в России как максимум конституционной монархии.
Приведенный отрывок также важен для понимания того, что до Февральской революции 1917 г. решающую роль в разложении русской армии играли либеральные деятели, объединившиеся в 1915 г. в «Прогрессивный блок» IV Государственной думы. Именно внутри него, как известно, вынашивалась идея дворцового переворота и велась его подготовка, на что молчаливо смотрело руководство русской армии. «Ходили глухие слухи, — вспоминал Семёнов, — о готовящемся дворцовом перевороте, который связывался с именем Великого князя Николая Николаевича, пускались грязные сплетни о царской семье. Дискредитировался престиж императора, и совершенно открыто говорилось об измене и предательстве в непосредственном окружении трона».
Политическое пробуждение Семёнова пришло с отказом великого князя Михаила Александровича вступить на престол, а появление революционного приказа № 1 Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов и отставка с поста верховного главнокомандующего Николая Николаевича «окончательно подорвали его веру в то, что переворот обойдется без особых потрясений». Скорее всего, с этого времени он начинает склоняться к пониманию необходимости установления в России военной диктатуры, постепенно остывая к идее реставрации в России монархии.
Он втягивался в политику всем ходом событий, причем входил в нее, что называется, снизу, в меру проявления своей инициативы и активности. Переведенный по собственной просьбе из тыла в Бессарабии на Персидский фронт, где находились забайкальские полки, он более месяца исполнял обязанности командира полка. Его политическая работа с казаками сохранила их боеспособность. Он не без внутреннего удовлетворения передал вернувшемуся из отпуска командиру полка полковнику Оглоблину вверенную ему часть в полном порядке. Он писал: «я держал полк без революционных нововведений, т.е. дисциплинарную власть командного состава сохранил в полном объеме устава, комитетов не вводил, отдание чести не отменял и в таком виде представил полк его командиру».
Однако под давлением приказов сверху в соответствии с политикой Временного правительства, демократизацию полка впоследствии провели.
Семёнов был избран в комитет 2-го Кавказского корпуса с наказом, указывающим по его настоянию на вред для армии приказа № 1 и введенных комитетов, на недопустимость дальнейшего существования советов рабочих и солдатских депутатов. В Союзе офицеров он заявил о необходимости «предъявить правительству требование подчинить армию в порядке дисциплины ее командованию или принять меры к насильственному удалению Временного правительства», что было расценено как «бунт против законной революционной власти».
Но по-настоящему реальным шагом в политику, когда впервые проявилась его политическая самостоятельность, стало обращение к Керенскому, в то время военному министру, с идеей создания добровольческих национальных боевых отрядов. Степень распада управления армией летом 1917 г. уже была такова, что он отправил в столицу доклад со своими предложениями, минуя свое непосредственное военное начальство.
Его предложения были поддержаны. Вызванный в Петроград, он не только получил мандат на формирование добровольческого отряда на станции Березовка под Верхнеудинском, но и был назначен «военным комиссаром Дальнего Востока» с полномочиями, распространявшимися «на всю Дальневосточную окраину, включая полосу отчуждения КВЖД и Иркутский военный округ».
Кроме этого, в ходе неоднократных бесед со своим куратором в аппарате военного министерства Муравьевым, он однажды высказался за немедленный арест руководства Петроградского совета, пользуясь, как он считал, его слабостью. Он предложил Муравьеву «ротой юнкеров занять здание Таврического дворца, арестовать весь «совдеп» и немедленно судить всех его членов военно-полевым судом как агентов вражеской страны [Германии]. Приговор суда, — утверждал он, — необходимо привести в исполнение тут же на месте, чтобы не дать опомниться революционному гарнизону столицы и поставить его перед совершившимся фактом уничтожения совдепа. Одновременно, — писал Семёнов, — я предлагал объявить столицу на военном положении и, если потребуется, арестовать Временное правительство, после чего от имени народа просить Верховного Главнокомандующего генерала от кавалерии Брусилова принять на себя диктатуру над страной. Мой план заинтересовал Муравьева.».
В приведенном свидетельстве Семенова важно выделить три аспекта. Во-первых, оно отразило один из основных трендов политической борьбы в стране — тенденцию, которую проталкивали правые политические силы, боровшиеся против революции, — установление военной диктатуры. По существу, предложение Семенова предвосхищало в главных чертах Корниловский мятеж конца августа 1917 г., потерпевший полный провал и обернувшийся в конечном итоге победой советской власти сначала в Петрограде, а затем и в России. Во-вторых, сторонники военной диктатуры были не только противниками Советов, но по умолчанию и противниками Временного правительства. Они понимали: белогвардейская власть могла приобрести устойчивость и эффективность только при военной диктатуре. В-третьих, позиция Семенова отразила и его индивидуальные черты как политика, у которого подчас военно-тактические решения брали верх над политическими соображениями, что перечеркивало для него возможность осмыслить все последствия его политических шагов.
Рельефно в его предложении проявился и стиль его политических действий. Создать ситуацию неожиданности, сопровождаемой эффектом устрашения, поставить своих неустойчивых сторонников и особенно противников перед свершившимся фактом — таков отличительный политический почерк Семенова.
Его инициатива арестовать «совдеп» завершилась в то время только репликой Муравьева: «Подождем лучше, пока большевики не повесят все Временное правительство, а мы с вами потом будем вешать большевиков».
Но политический стиль Семенова вполне проявился в период его деятельности в Забайкалье. Получив необходимые полномочия, он спешил туда — в августе там должен был собраться второй съезд забайкальских казаков, чтобы восстановить упраздненное первым съездом казачье сословие. Приступить к реализации полученных в Петрограде полномочий ему удалось не сразу. Революция прогрессировала буквально по пятам его возвращения в Забайкалье. В Березовке он не закрепился и создавал Особый маньчжурский отряд (ОМО) на станции Маньчжурия (КВЖД).
Отряд был создан исключительно в стиле самого Семенова — без согласования с русскими и китайскими властями, без какой-либо поддержки с их стороны и даже вопреки им. Сначала он подчинил Даурский гарнизон, состоявший из ополченской дружины, полностью утратившей осознание собственного предназначения. Ее функции он передал надежной команде из военнопленных «германцев и турок». На станции Маньчжурия в условиях полного падения воинской дисциплины среди солдат он разоружил с помощью шести своих сподвижников местный гарнизон численностью 1500 чел., объявил им демобилизацию и отпустил по домам, посадив их в эшелон следованием до Борзи. Маньчжурский совет так же был распущен. О разоружении гарнизона он телеграммой сообщил управляющему КВЖД, комиссару Временного правительства генерал-лейтенанту Хорвату. На что получил его ответ: «Прошу не препятствовать населению устраивать свою жизнь путями, предвозвещенными Временным всероссийским правительством». Ее содержание свидетельствовало, что Хорват был не готов даже в декабре 1917 г. выйти за пределы постфевральской политической системы.
Но Семенов не смутился и вскоре фактически перехватил у Хорвата инициативу во взаимоотношениях с китайскими военными. В результате хитрого хода Семенова, китайцы, вместо разоружения его отряда подписали «приказ о дружбе и союзе» с ним. Таким образом, стиль его военно-политических действий заметно отличался от общепринятых норм, которые еще сохранялись от старого времени в окружении Хорвата. По степени радикализма он был близок к революционному политическому стилю, исходящему из принципа политической целесообразности. В этом отношении Семенову помогала военно-тактическая хитрость, только уже примененная к политике.
Хорват чувствовал со стороны Семенова больше реальных и потенциальных помех для своей политики. Активность атамана ломала отношения Хорвата с китайцами. Это нарушало сложившуюся стабильность и тревожило «харбинское общество», окружавшее Хорвата. В целом, Семенов вспоминал о Хорвате и реакции «харбинского общества» как об отношениях, сопровождаемых сплошными недоразумениями, включая неудавшуюся попытку его ареста.
Одновременно, Семенов не забывал, что он имел полномочия комиссара Дальнего Востока. Свою борьбу против Советов он с самого начала рассматривал в международной плоскости, стремясь создать в Сибири «противогерманский фронт». Свои соображения он изложил в Харбине (январь 1918 г.) главам консульств Великобритании, Франции и Японии еще до появления Колчака. Более того, он получил и материальную поддержку Великобритании и Франции, при ОМО появились представители этих стран, включая представителя Японии. Но в марте 1918 г., Великобритания твердо определилась в пользу Колчака. Намечавшаяся лидирующая роль Семенова была им утрачена. Однако нельзя исключать, что его статус комиссара Дальнего Востока с самого начала мешал установлению нормальных отношений с Колчаком, пробуждая политическую конкуренцию между ними и сказываясь на их внешнеполитической ориентации. При этом, следует учитывать, что политические устремления Семенова, поддерживаемого японцами, были направлены на запад от Маньчжурии, а у Колчака первоначально — на Владивосток, который располагал запасами вооружения и мог служить базой для создания вооруженных сил. По мнению Колчака, «в полосе отчуждения ничего серьезного создать было нельзя».
Теперь Семенов особого доверия к Великобритании и Франции не испытывал, и все его симпатии принадлежали Японии. Это изменило направление его геополитических размышлений в пользу стран Востока. Теперь он стал обдумывать идею создания «Великой Азии», которую неоднократно обсуждал с главой специальной миссии при ОМО японским офицером Куроки, отмечая полное совпадение своих и его взглядов. Эта идея у него возникла не в результате отвлеченных размышлений, а как результат поиска способов борьбы с ростом международного влияния коммунизма в странах Востока, прежде всего в Китае и Монголии. Но на первом плане, естественно, стояла борьба с советской властью в России.
Отношения Колчаком складывались сложно. Будущий верховный правитель увидел в Семенове не только грубое неподчинение Хорвату, но и политического противника, который в борьбе с большевиками вместо союза с Англией и Францией выбрал союз с Японией. Семенов утверждал, что военная поддержка Японии не оговаривалась какими-либо ее условиями. Он не смог оценить серьезной потенциальной опасности политической измены, которая таилась в этом взаимодействии, о чем свидетельствует множество фактов. Встретившись с Колчаком в Харбине, Семенов отказался ему подчиняться. На критику адмирала он твердо заявил, что «в своих действиях, как и в своей ориентации, буду давать отчет только законному и общепризнанному Всероссийскому правительству». Он сопротивлялся выдвижению Колчака на пост верховного правителя, хотя позже обострившаяся ситуация была урегулирована.
Колчака и Семенова разделяли не только возникшие личные антипатии и политические расхождения, но и стиль их политической деятельности. Колчак, как и Семенов, был радикалом правого толка, но его радикализм отличался большим политическим консерватизмом, и он не был склонен к политическому маневрированию. О таком типе политиков Семенов писал: они «решительно отметали революцию, которая их ничему не научила, и являлись апологетами чистой реставрации старого строя, не допуская никаких отклонений от его принципов». В отличие от Колчака, он «настаивал на немедленном признании новообразовавшихся на западе государств», территория которых до распада Российской империи входила в ее состав. Кроме этого, в рекомендациях Колчаку в октябре 1919 г. он писал о необходимости «демобилизации ненадежных частей». Как видим, Семенов все-таки учился у революции, неосознанно действуя в стиле большевиков.
Одновременно он обращал внимание верховного правителя на настроения масс, которые, как он писал, были «неутешительные для нас». «Народ, — отмечал Г.М. Семенов, — верил не нам, а им [большевикам] и нас считал за смутьянов, преследовавших свои эгоистические цели». Он «предлагал, учитывая неблагоприятное в отношении нас настроение в стране, дать населению возможность изжить большевизм естественным путем, испытать его на собственном опыте».
Но это было сильно запоздавшее предложение. Чтобы изжить большевизм, бывшим господствующим классам, и в первую очередь дворянству, нужно было найти в себе нравственную силу и политическую волю решить земельный вопрос, как этого требовали крестьяне, не затягивать с его решением до последнего, чтобы после не бросаться с головой в омут Гражданской войны. Исходя из оценки политического настроения населения, он полагался на насильственные, военные меры, беспощадно борясь с большевиками и их сторонниками, взяв курс на их физическое уничтожение. Свой принципиальный подход он формулировал следующим образом: «Всероссийский бунт, поднятый Лениным, требовал решительных мер для своего усмирения, и беспощадное уничтожение предателей и большевиков являлось единственным средством воздействия на потерявший голову, опьяневший от революции народ».
Он выделял три категории большевиков. Первая — принципиальные большевики — подлежала беспощадному уничтожению, как и вторая, состоявшая из партийцев, ставших таковыми «в силу личного благополучия и выгоды». Прощения удостаивались только отнесенные к третьей категории, примкнувшие к большевикам по своей «неспособности разобраться в сути большевизма», при условии, «если искренне сознают свое заблуждение». Это была самая крупная социальная группа, формально не принадлежавшая к партии большевиков, но близкая к ней. Главными фигурами в ней были партизаны и крестьяне, как минимум симпатизирующие большевистской политике. Она численно росла, и Семенов был вынужден бороться с ней путем репрессий и физических расправ. В своих воспоминаниях он попытался смягчить в глазах зарубежной общественности тяжелое впечатление от проводимых репрессий, но, несмотря на все старания смыть тянувшийся за ним кровавый след, ему не удалось. Масштаб этой борьбы известен: «в Забайкалье атаман Семенов устроил 11 стационарных застенков, где барон Унгерн, генерал Левицкий, Тирбах, Снизило, Измайлов и другие творили чудовищные зверства». Люди об этом не забыли. В современных публикациях нередко пишут, что его личная вина за гибель людей преувеличена, что прямая вина лежит на непосредственных руководителях и исполнителях. Суть не в этом. Он был идеологом репрессивной политики и нёс ответственность за террор власти, которую возглавлял.
В целом он смотрел на народ «сверху», как господин, в глазах которого пришедшую в неповиновение массу людей нужно было хорошенько проучить. Главную причину такого их неповиновения он видел в разрушительном влиянии большевистской агитации и пропаганды. Он глубоко не вникал в положение крестьянства, не проникался их чаяньем, отстаивая только привилегии казачества, сыграв, пожалуй, главную роль на втором съезде забайкальских казаков в восстановлении казацкого сословия, упраздненного первым казачьим съездом. Как политик, сформировавшийся словно по рецепту классовой теории марксизма, он представлял интересы сугубо своего класса и своего сословия.
В начале 1919 г., в характерной для себя манере, Семенов попытался воспользоваться оживлением освободительного движения монголов и бурят, чтобы возглавить процесс создания пан-монгольского государства. В Чите был проведен съезд и сформировано правительство, названное Даурским. Оно претендовало на территорию Внешней и Внутренней Монголии, Барги и забайкальских бурят. Это был первый политический проект, который подводил Семенова к опасной грани государственной измены. Проект не состоялся из-за недостаточно созревших объективных условий для его осуществления. Панмонгольское движение было только в завязи и проявило себя преимущественно лишь в идее, которую поспешили оформить в качестве политической претензии на власть.
Хотя было сформировано правительство и стали создаваться вооруженные силы, но международного признания государство не получило. Активно сопротивлялся его созданию и Колчак. Самое главное — Япония проявила неготовность твердо поддержать сторонников создания нового государства. Оно просуществовало недолго — с февраля по сентябрь 1919 г. Единственное, что мог в этих условиях сделать Семенов, — использовать созданные из бурят воинские части в борьбе против забайкальских партизан.
В 1920 г., уже изгнанный из Забайкалья, он снова пытался использовать территории Монголии и Маньчжурии, но теперь с целью создания базы для борьбы против Советской России, которая в это время успешно осуществляла свой геополитический проект — ДВР. Однако и эта попытка использовать геополитический фактор оказалась нежизнеспособной. Ему не только не хватало военных и общественно-политических ресурсов, которые на этот раз резко сократились с исходом белых и интервентов из Забайкалья. Главное — стало быстро распадаться белое движение, во главе которого он оказался после поражения Колчака. От Семенова ушли остатки Сибирской армии, возглавляемые в то время генерал-лейтенантом Вержбицким, и он был вынужден временно отказаться от «немедленного» переворота во Владивостоке для воссоздания «противокоммунистического» фронта в Приморье. В начале декабря 1920 г., из-за внутренних противоречий белого движения он вместе со своим штабом оказался в Порт-Артуре, где находился до мая 1921 г., готовя вместе с братьями Меркуловыми задуманный переворот во Владивостоке.
Именно в это время, используя возникшую порт-артуровскую «паузу», атаман Семенов обосновал новую политику в разработанном им «Плане мировой борьбы с большевизмом» (1921). При всей преемственности прежних политических взглядов его позиция оказалась принципиально новой. В годы революции и Гражданской войны он боролся с большевиками и революционным народом за Россию. После их победы провозгласил борьбу уже против России, хотя и Советской.
Отмеченная смена вех, если рассматривать ее с позиции эволюции политических взглядов Семенова, объясняется тем, что его правый радикализм освободился от балласта радикализма консервативного характера большинства участников белого движения, с которым он еще недавно вынужденно считался. О радикальном обновлении его взглядов свидетельствует вывод, сделанный им в разработанном «Плане мировой борьбы с большевизмом» (словно списанный с большевистского текста!): «Власть должна быть революционной и должна идти впереди, угадывая справедливые потребности масс, а не откладывать все больные вопросы до Учредительного собрания».
В новой ситуации он попытался консолидировать распадавшееся белое движение на двух принципах — идее мировой борьбы с коммунизмом и исключительно военном способе ликвидации Советской России с решающим участием международных сил. Провозглашение этих принципов четко обозначило переход атамана Семенова от белогвардейской политической платформы к твердой антироссийской позиции. Формулой этого перехода стал его тезис «там, где большевики, нет России». Таким образом, поражение белого движения не привело к пересмотру отношения Семенова к советской власти. Он только перенес свое отношение к большевикам на всю Россию и еще основательнее продумывал проводимый им антикоммунизм, разработав в 1930-е гг. концепцию «Россизм» — от слова «Россия». В нее он вкладывал патриотический смысл. Однако предлагаемый способ ее реализации полностью оказался в лоне, явившем на свет фашистскую и национал-социалистическую идеологии. Он брал их за нешаблонный образец и не скрывал своих политических симпатий к фашизму и нацизму, надеясь на появление новых «Муссолини, Гитлеров и Франко». Япония оставалась для него естественным союзником. Всё это полностью перечеркивало его былой патриотизм.
В заключение отметим, что для политики Семенова, как и Колчака, характерна постоянно сужавшаяся социальная база белого движения и опора на иностранную интервенцию. Последнее в глазах народа, естественно, рассматривалось как антипатриотическая позиция. После поражения в Гражданской войне, антикоммунизм Семенова стал исчерпывающим мотивом его политической деятельности, которая превратилась в прямое сотрудничество с милитаристской Японией, сочетавшееся с активной политической поддержкой нацистской Германии, развязавшей войну против СССР и несшей смертельную опасность не только Советскому государству, но и национальному бытию России как таковому.
Ослепленный антикоммунизмом, он так и не понял, что, борясь против СССР, он боролся против России, потому что другой России просто не было. Политический финал, обернувшийся для него личной трагедией, оказался неизбежным, а акт исторического возмездия — законным.