"Смерти нет. Есть долгая разлука перед встречей". Эта эпитафия будет на памятнике у моей любимой учительницы и ее мужа.
Я как-то звонила ей, она мне и рассказала, что когда не стало её любимого Миши наткнулась она на его тетрадь. Точнее — стала перелистывать и читать каждую строчечку. Ведь когда уходит человек все неважное, всякая мелочь становится ценной и значимой.
Он, когда узнал, что заболел просил её — не выбрасывай тетрадь. Я там кое-что написал. Прочтешь потом.
Вот она и увидела эту запись — несколько раз обведенной в рамку.
— Знаешь, — говорит мне Людмила Борисовна, — Мы решили, как меня не станет — ребята памятник двойной поставят, а на нем вот эти слова. Неплохо будет, правда?
Я говорю, что — да, хорошие слова. И мы начинаем с ней говорить — долго-долго.
Вроде бы так, о пустяках. Она мне говорит, что помнит нас всех. Даже у кого какой почерк был.
— Вот у тебя, Жень — я помню, почерк был такой округлый и быстрый, правильно?
Я говорю, что уж и не помню, как я писала. Сейчас же все на компьютере, да на телефоне. Помню, что приучала она нас думать, да поблажек не давала никому. И читать просила — по возможности хорошие книги, да всё говорила: развитый человек должен знать минимум триста стихотворений наизусть.
А мы ныли: "Ой, так много, Людмила Борисовна, да ну — триста? Ни в жизни не запомним".
Я вспоминаю это и говорю: спасибо вам, что смогли донести это.
А Людмила Борисовна тихо замечает, что сильно нас гоняла, да? Понимала, что сильно, жалела нас, но также понимала, что нужно это.
— Знаешь, сейчас всё по-другому в школе. Да. Я вот у внучки своей прошу: прочти мне стихотворение Пушкина. И она начинает: "Белеет парус одинокий...".
— Времена другие, — говорю я, — вот возьмите, к примеру "Идиота" Достоевского. Вот везде же пишут трагедия Настасьи Филипповны. А по современным меркам вовсе и не трагедия, верно?
И, пользуясь случаем, я спрашиваю у неё: как писатель мог так точно подметить изменения в лице человека, который горе перенёс:
"Лицо веселое, а она ведь ужасно страдала, а? Об этом глаза говорят, вот эти две косточки, две точки под глазами в начале щек"©
— Ой, Женя, всё сложно это. Ты же понимаешь, что тогда срам — сейчас норма, ну почти норма. А по поводу того, что Достоевский подметил про изменения в лице... Так у него была возможность наблюдать, анализировать, сопоставлять. Я так думаю. Он не то, что садился в кабинет в шелковом халате и писал целый день. Он же и на каторге побывал. Увидел многое. А новомодные писатели — им некогда наблюдать, им нужны деньги... Ты мне скажи, ты все ещё на кладбище? Знаешь, я, когда у меня Миша умер вышивать начала. В первую же ночь. Вон на стене висит — ветка лилий в вазе. Ты бы видела, какими стежками. Это ужас просто. Но я заставила себя, подумала, что иначе с ума сойду. Может, и тебе начать вышивать?
Я говорю, что мне не для кого теперь вышивать. От мамы остались вышивки. Одна незаконченная. Думала, что доделаю, да в рамку оформлю, а теперь как-то всё равно. Раньше времени не было, а теперь смысла. Но я благодарю Людмилу Борисовну за идею и за общение. В наше время иногда и общение — роскошь...
Дорогие друзья!
Спасибо большое и вам за внимание и поддержку.
Берегите себя и своих близких. Пусть у вас всё будет хорошо.
С уважением, Женя.