ОСТОРОЖНО: ЖЕСТЬ!
На столе стоял компот... вкусный, ярко-красный... из вишни, в трёхлитровой банке. Мама закрывала его этим летом. Наташа выпила уже две кружки, ей хотелось ещё, но мама не дала.
— Оставь папе! — приказала она и занялась домашними делами.
Надо сказать, что после родов мама стала намного подвижнее и шустрее, прямо-таки бегала туда-сюда и шуршала, как это принято говорить. Жаль, что папе всё равно казалось, что она делает слишком мало, он был недоволен как и прежде — каждый вечер.
В этот день папа явился как обычно в пять и как обычно был зол и недоволен ничем, хотя и против обыкновения старался это скрыть.
Он налил себе компота перед тем как отправиться за водой в колонку, пил его из кружки, при этом лицо его оставалось таким, как будто у него болят все зубы разом или пьёт он что-то такое ужасно кислое или отвратительное, как будто горькое лекарство...
Мама, что-то рассказывая, держала Анечку на руках, а потом отнесла её в комнату, положила на свою кровать, вышла обратно в кухню, встала в дверном проёме... Там ещё была такая двойная дверь, одна половина которой почти всегда была открыта, а вторая наоборот, закрыта на маленький крючок...
Наташа не успела понять, что произошло: она находилась в кухне, чуть в стороне и от мамы, и от папы, ближе к печке и... что-то делала, может быть, рисовала или читала, — во всяком случае, за родителями точно не наблюдала... И не видела, как так произошло: только что мама стояла у закрытой на крючок двери — и вдруг, неуклюже подогнув ноги, сидит на полу и в голос рыдает. Вокруг разлился алый компот и валяются осколки разбитой вдребезги кружки... Дверь, обычно закрытая, каким-то образом теперь настежь открыта, а мама упирается в неё спиной...
Наташа подскочила и замерла.
Папа, не обращая внимания на дочь, подскочил к маме и начал прицельно и, судя по глухим звукам, сильно бить её по спине кулаком, раз, другой, третий... Мама глухо кричала и, как обычно, даже не пыталась обороняться.
Девочка почувствовала непреодолимое желание бежать, и так и сделала бы, да вот только ноги сделались ватными, а глаза просто упёрлись в ужасное зрелище. Папа, так давно не бивший маму, бьёт как никогда, с остервенением, с силой, от которой, казалось, замертво упал бы здоровенный бык.
Наконец папа схватил маму за короткие грязные и жирные волосы, поднял её голову, заставил посмотреть на себя.
— Я тебе говорил, что когда родишь, убью тебя, @@@@? ГОВОРИЛ???
— Да... — прохныкала мама.
— Ну, получай теперь, @@@@@! — и он ударил наотмашь по чём попало.
— Серёжа!!!
— Заткнись! — и он пнул её ногой по лицу. — Иначе тут не компот, а кровь твоя будет разлита!
Наташе раньше многое приходилось видеть и слышать, но этот случай был из ряда вон! Папа всё бил и бил маму, проходил, шаркая, круг по кухне, словно тигр по клетке, и начинал бить снова, зло, остервенело, бешено, руками и ногами, почти безостановочно, попутно припоминая маме все её провинности перед ним, которые произошли за время беременности. Он никак не мог насытиться и остановиться. А на родительской кровати заходилась криком малышка, — о да, дети чувствуют всё, что происходит с их матерями, даже вот таки маленькие, двухмесячные дети, какой была Анечка!
А мама продолжала всё так же, неуклюже подогнув ноги, сидеть на полу и глухо кричать... Даже не звать на помощь — нет! Просто бесцельно и глупо орать.
Наташа оцепенела в углу и не двигалась с места, а папа всё бил и бил маму, и понятно было, что не остановится, пока не убьёт... И тогда, не помня себя от ужаса, но понимая, что что-то надо делать, иначе конец будет и ей, и маме, и маленькой, она сорвалась с места и, кинувшись к отцу, обхватила его ручонками, обняла и начала взахлёб что-то шептать.
Как ни странно, он не отшвырнул дочку, хотя она и к этому была готова, не начал орать на неё, а наоборот обнял и... затих.
Она не помнила, что говорила, не знала, может ли это помочь чем-то, — всё это был один сплошной инстинкт самосохранения. Неважно, что она говорила папе: это неожиданно помогло. Он вдруг заулыбался, погладил Наташу по голове, а потом просто взял вёдра и просто ушёл на улицу за водой.
Мама тяжело поднялась с пола и, не глядя на Наташу, ушла к Ане.
Больше в этот вечер Наташа не запомнила ничего, кроме того, дрожала всем телом, того, что стало тихо, и никто больше никого не бил...
***
С недавних пор у Наташи больше не получалось просыпаться утром как ни в чём не бывало: теперь после вечеров, подобных описанному выше, она ощущала на утро разбитость и отвращение к самой себе. Так было и этим утром, — даже хлеб с маслом, приготовленный мамой, не полез в горло, да и чая не сумела выпить ни глотка: попросту тошнило от излишней сладости; раздражал даже электрический свет. Наташа ушла, не проглотив ни крошки и ни капли, и долго не могла собрать себя воедино в школе.
Однако к обеду и к концу занятий девчонки сумели её растормошить, и домой она пришла вполне себе обычной: весёлой и голодной.
Папы не было дома, что заставляло хоть на время вздохнуть с облегчением и спокойно поесть. На обед был традиционный борщ, и девочка принялась за еду с воодушевлением, благо, мама, укладывающая Анечку на дневной сон, не торчала поблизости. Однако стоило Наташе проглотить пару ложек любимого кушанья и закусить их белым хлебом и чесноком, как опухшая, вся в синяках мама выплыла из комнаты.
— Ты видела, как он меня вчера по спине бил? Я чуть сознание не потеряла! — с упоением начала мама, и аппетит у Наташи снова пропал.
— А ещё он ударил вот сюда и вот сюда, — показала мама, и девочке захотелось сбежать.
— А чего ты сразу к нему не бросилась? — спросила мама, заглядывая дочери в глаза. — Может, сразу бы перестал бить...
Наташе отчего-то стало мерзко до ужаса. Она и так ненавидела себя за содеянное: ведь явно же неправильно обнимать того, кто издевается над тобой и твоей матерью! Она так поступила в отчаянии, а после маминых слов попросту осудила себя за такой поступок: если б всё вернуть, она бы в жизни так не сделала! И пусть бы папа лучше всех поубивал, чем такое унижение! И так плохо, отвратительно всё это, словно в грязи искупалась, а мама ещё и говорит такие кошмарные вещи! Ещё и держит за руку и не даёт уйти.
Мама долго держала её: всё время, пока спала Аня, и выговаривалась, выговаривалась, выговаривалась... Слова потоком лились из неё, и Наташа, уже не один год старавшаяся вытравить из памяти всё то, что ей довелось в разное время повидать в родной семье, узнала ещё и многое из того, что не знала и не могла помнить в силу возраста.
Мама живописно рассказывала о вот таких же случаях избиения, показывала, куда, когда и с какой силой папа её бил и в конце предупредила, что теперь он будет бить их чаще и сильнее, потому что постоянно недоволен детским плачем, да ещё и на работе ему в который раз задерживают зарплату.
— Мама, давай уйдём от него, — едва дыша попросила девочка. Без надежды попросила, горько и по-взрослому.
— Куда я должна отсюда уйти? Пусть сам уходит, а это мой дом, — мрачно прозвучало в ответ.
— Давай заявим в милицию! — роняя слёзы, взмолилась Наташа.
— Они в семейные дела не лезут, — отрезала мать.
— Но ведь надо что-то делать! — закричала, заплакала девочка. — Так же нельзя жить!!!
— Рот надо закрыть, и больше ничего делать не придётся! — окоротила мать. — Дооралась? Аня проснулась, слышишь? Ты её разбудила!
Мама ушла в комнату к сестрёнке, а Наташа осталась на кухне и, умываясь слезами, перемыла полную раковину посуды — всё равно только она её и моет всегда, и села за уроки.
***
Мама не ошиблась — теперь их били каждый день, били сильно, душили, гоняли, швыряли в них чем ни попадя и швыряли о стену головой их самих. Били тем сильнее, чем громче плакала Аня, а Аня плакала тем громче, чем сильнее их били.
Больше Наташа не пыталась плакать и просить пощады у отца. Может, это и помогло бы, да только мерзко после этого было так, что даже избитой ни за что быть лучше.
Теперь она и сама не позволяла себе плакать, даже если было очень больно и обидно. Она решила больше не плакать совсем. Никогда. Ни с кем. Вообще. Даже оставшись одна — не плакать. И слово себе это запретить навсегда. Реветь, выть, рыдать, орать, скулить, стенать, — можно говорить, а слово "плакать" не произносить даже про себя. Папа больше не увидит ни слёз её, ни жалоб — никогда, и на одну причину для битья станет меньше. А когда она вырастет... она убьёт его... да, убьёт, раз других способов наказать его и защититься нет.
Родишь — убью? Нет, родной папочка: это я вырасту и убью тебя.
Вот только от маминых излияний души увернуться так же, как от собственных слёз не выходило, и после каждого побоища мама усаживалась рядом со старшей дочерью и живописала, жалея всегда себя и никогда — Наташу.
_________________________________________________________________________________
Начало
Предыдущая глава
Продолжение
_________________________________________________________________________________
Буду признательна за неравнодушие, лайк и подписку!