Предыдущая часть
Дом встретил все той же запущенностью и странным оцепенением, в котором он как будто пребывал.
Анна обошла дом и пригляделась к саду. Без сомнения, когда-то он был ухоженным. Сейчас же некоторые ветки яблонь были уродливо обломаны и опустились до земли, а под ними, в прошлогодней листве и везде сущих одуванчиках, мелькали сморщенные яблочные останки. Оглядевшись, Анна поняла, что прошлый год был сильно урожайным, и видимо уже тогда дом пустовал, и никому не было дела до сбора урожая. Так, идя между деревьев, Анна натолкнулась на захоронение – три небольших могильных плиты из темного отполированного мрамора на небольшой лужайке. Испуганно замерев перед надгробиями, Анна постаралась рассмотреть надписи. И с чувством, глубоко вздохнула – на надгробиях были высечены собачьи имена: Жулька, годы жизни, на другом – имя Кортни, а на третьем, самом небольшом стояла только дата смерти. Года все были еще прошлого века, что несколько пугало. Вероятно, дом, все же долго пустовал. Неужели, жившее здесь люди так больше и не завели питомцев?
Может, третьим был кот? – еще подумала она. – Хозяевам была неизвестен год рождения, а только дата смерти?
1999, 1998, 1997. Три года питомцы умирали один следом за другим. И ведь, сколько уже лет прошло, два десятилетия, однако…
Как-то стало грустно находиться тут.
Их очень, видимо, любили. Анна разглядела в лезущей везде траве холмики засохших некогда цветов, по виду однолетников и рядом пробивались какие-то многолетники. А это значит, что жившие здесь люди приходили могилки прибирать, высаживали свежие цветы и убирали отцветшие. Но это было раньше… Год или может два назад, а не сейчас. Сейчас везде, куда не падал взгляд, лежали сгнившие останки яблок и копны подопревшей, некошеной травмы. Сильные, уверенные стебельки крапивы лезли строго вверх.
Анна вздохнула глубоко. Нет, право, ведь людей в таких местах не хоронят, а вот домашних любимцев, отчего ж…, вполне. Большой участок и массивная ограда надежно защищали от любопытных глаз.
Сделав снимки фасадов дома, сада, Анна все же открыла дверь.
И снова это непонятное и трепетное чувство, как будто старый дом вздохнул, впуская Анну. Снова скрипнула натужно входная дверь, потом скрип подхватили половые доски, укрытые паркетной доской. Но Анна слышала их под паркетом, они – обычные, занозистые лежали там. Может быть, еще с тех самых пор, как дом строился.
– Все странно, – себе сказала. Раздвинула шторы, открыла окна и впустила свет. И тут же в дом влетел с напором ветер. Стало не в пример свободнее дышать.
Посижу тут, – решила, опускаясь в кресло в библиотеке, – пусть дом проветрится. И да, я займусь его продажей и найду ему жильцов.
И тут подумав это, ощутила, как что-то пронеслось незримое по полу. И посетило странное чувство, что дом как, будто не хотел, не ждал гостей.
– Все странно, – прошептала. Улыбнулась и ощутила, как легкий теплый ветерок ласкает открытые лодыжки. Как будто ластится котенок, крутится у ног.
Анна не любила брюки. Пары – юбка/блузка, пара – платье и пиджак, вязаные свитера и удлиненные кардиганы. Если ехала в приют, то надевала джинсы.
Сейчас на ней была надета легкая по случаю жары вискозная и расклешенная, свободно укрывающая ноги юбка много ниже коленей; блузка с отложным воротничком и рукава две четверти с манжетами того же цвета, что и воротник – нежно сиреневого. Сама блузка цвета беж. Юбка была темной, с легкой почти невидимой красивой паутинкой, а на ногах самые простые босоножки без каблуков.
– Нет, нет! – лишь улыбнулась грустно. – Мне дом не нужен, и не уговаривай! Что, я в нем буду жить одна? Это дом для большой семьи и старый сад прекрасен. А я живу совсем одна и даже кошку не могу пригреть. Она умрет со мной от скуки.
И не работать мне нельзя, – подумала, вставая и начиная медленно дом обходить, прикасаясь к предметам интерьера. – С таким богатством, что на меня свалилось, я очень быстро развращусь, потрачу все и после стану скрягой. Мне нужно чувствовать, что я живу, поэтому мне нужно бегать на работу.
Вздохнула, поглядев наверх. Сверху на нее смотрел обычный потолок, не натяжной, а крашеный обычной белой краской. Водоэмульсионной, наверняка.
И словно вздох послышался и некий тихий, словно мыши, шорох по углам. Анну посетило смутное ощущение, что дом с ней пробовал поспорить.
– Нет, извини! Мне нужно удержаться на плаву. Я не могу еще раз кому-нибудь поверить. Слышишь?
Дом промолчал, а может это все же призрак, что здесь жил сейчас не стал ей отвечать, обиделся и снова затаился?
В комнату наверх она не поднялась. Сделала всего четыре общих фотографии: холла, гостиной, кухни и библиотеки.
Хватит, особого интереса комнаты у потенциального покупателя не вызовут сейчас, а вот внешний облик, сад, забор, ворота – это все существенно, как и уединенное и не такое отдаленное от города глухое место.
И сегодня здесь, кроме ветра, солнца, облаков и шума, раскачивающихся в округе светлых сосен, было не слышно, ничего.
– Прекрасное место и даже хорошо, что подъездной дороги с серьезным основанием нет. Какая-то ну прямо сельская идиллия.
Внезапно в глаз что-то попало, больно. Наверное, с пола из-за раскрытых настежь окон поднялась пыль. Выступили слезы, Анна попробовала проморгаться и скоро поняла, что нужно искать воду. А где может быть вода в доме? Только в ванной или же на кухне. Вот в ванну и пошла.
Включила воду и тщательно умылась. Вытащила из сумочки влажные салфетки, пудреницу и занялась лицом.
Глаз начал видеть, слезы прекратились, скоро и из мутного зеркала на Анну посмотрела обычная она – Анечка Шерстобитова, наивная девчонка, влюбившаяся однажды в красивого мужчину, который всего за год сломал ее.
И не нужно ей это жуткое богатство, может быть, тогда она бы радовалась, но только не сейчас. Тогда она вынуждена была считаться с указаниями Петра бережно относиться к средствам. Не транжирить, как он называл ее желание помочь закрыть новый срочный сбор.
Они всегда, сколько себя помнила, нуждались. Жили не богато, экономили на всем.
Рано потеряв родителей в авиакатастрофе, Анечка росла с бабушкой. Маленькая пенсия по случаю утраты близких, бабушкина пенсия тоже была очень небольшой – тяжелые года, когда на мир вокруг обрушилось все разом: перестройка, потом Чеченская война, дефолт и выползание из ямы вместе с расслоившимся на классы народонаселением страны на сильно богатых, и остальных – на бедных.
Бабушке предлагали сдать Анечку в детдом, но бабушка не отпустила. Так до самой своей смерти Аню и держала рядом, у себя.
А умерла ужасно, упав в квартире на пол от удара, и больше не смогла подняться. Не позвонить, и выключить на кухне газ. А Ани не было, Аня в институт ушла, а когда вернулась…
Из открытой двери на нее пахнуло дымом вперемешку с удушающей вонью от открытого огня. Каким-то чудом пожара не случилось, но в поставленной на плиту кастрюле выкипел весь суп, закоптился потолок и треснули на кухне окна.
Анна на кухне бабушку нашла. Мертвую. Ужасно.
Постучалась к соседям, те вызвали пожарную, полицию, скорую.
Множество ног топталось в квартире, кто-то что-то постоянно говорил. Даже вроде бы смеялся, а Анечка сидела на кухне на полу и первый человек, который подошел ее поднять, был Петр.
Аня запомнила его лицо, внимательные глаза, совершенные черты лица и голос – спокойный, уверенный, какой-то выхолощенный для нее тогда – лишенный красок, даже пола.
Потом уже чуть позже, она заметит, что в моменты эмоциональных перегрузок Петр часто выглядел таким – отчужденным, даже деревянным и холодным. Совершенно неживым.
Когда все разошлись, к ней пришла соседка и увела Анечку к себе.
А утром к ней приехал Петр. И начал дальше приезжать. Ее и некому было поддержать, морально было тяжко, а Петр был часто рядом просто так, как друг…
У них внезапно все случилось. Анна тогда сильно испугалась, но не сумела оттолкнуть.
Петр как всегда пришел вечером ее проведать, разделся и, вымыв руки, сел на табурет, а Аня встала рядом с ним на кухне. Они о чем-то поговорили, вдруг Петр поднялся и погасил на кухне свет.
Ничего не понимая, Анна последовала вместе с ним в другую комнату и там, в потемках, на не разобранном диване у них случился первый раз.
– Чего ты вся зажалась? Не реви! Все скоро заживет, – сказал Петр. Слез с нее, поднялся в темноте, поправил на себе одежду, а после открыл дверь на балкон и закурил.
Анна прижимала к себе покрывало и боялась поднять взгляд. Между ног все жгло. Испытывая массу неудобств, понимая, что произошло, как могла себя, одергивала и пыталась взять под контроль эмоции.
Только пусть уйдет! А мне не реветь, – но все равно размазывала слезы по щеке. – Уже случилось. Я взрослая. У каждого сейчас такое происходит. Не ты первая и на тебе не сошелся клином свет. Сама открыла дверь, сама впустила…, – талдычила в тот вечер Анечка себе, пыталась взять эмоции под контроль. Но почему-то все равно было до чертиков обидно, как и потом, как помнила сейчас и много раз.
А в тот унылый серый вечер…
Она не давала повода или же все же повод был так с ней поступить?
И после поступать…
Продолжение