Отец перевез нас к дяде той же ночью и вернулся, чтобы уладить все дела. К счастью, он в свое время не посчитал нужным информировать брата о своей беде, и никаких неудобных вопросов ни у кого не возникло.
Документов на ребенка в этом захолустье никто не потребовал, и мы попытались начать нашу жизнь заново. Папа с помощью брата устроился на работу, и мы сняли небольшой домик.
Райончик действительно был бедный, но мама была счастлива. Она буквально растворилось в материнстве. В таких случаях часто говорят «сумасшедшая мамаша», но редко когда это бывает настолько близко к истине.
Папа со временем тоже приободрился и с удовольствием наслаждался уже забытым ощущением семейного уюта. Я обожал своего маленького братика, и он, казалось, отвечал мне взаимностью.
Вэйлин быстро научился узнавать мой голос и начинал призывно хныкать, если я, придя домой, сразу же не бежал к нему. Как только он научился ползать, то недвусмысленно дал всем понять, что предпочитает мое общество кому бы то ни было. Он подползал ко мне и дергал за штанину, чтобы я взял его на ручки.
Я учил малыша ходить, говорить, рисовать. Мог бесконечно долго играть с ним. Мама ничего не имела против. Она ожила настолько, что вновь начала танцевать, включала свои многочисленные записи и выступала для нас. Я никогда не хотел заниматься балетом, но смотреть на маму мне нравилось.
Братику нравилось тоже. Но еще больше ему нравилась музыка. Он всячески давал нам понять, что хочет слушать ее снова и снова. Ему нравилось стучать в такт музыке по кастрюлькам и бутылкам. И мама призадумалась. Не трудно догадаться, что она решила сделать из него гениального музыканта.
Как только брату исполнилось четыре года, в нашем доме появился маленький, сухонький старичок. Он начал обучать Лина игре на скрипке. Когда-то я тяжело воспринимал мамины попытки сделать из меня гения. Но неожиданно для меня, Лин ничего не имел против. Ему нравилась скрипка, и он занимался с большим удовольствием. А старенький учитель говорил, что ребенок необычайно талантлив, и лично он такого не встречал за всю свою жизнь. Мы с отцом переглядывались с большим изумлением, а мама тихонько улыбалась, как будто говоря: «Я-то всегда знала».
С каждым днем навыки игры у Вэйлина становились все совершеннее. Вскоре братик начал сочинять свои собственные мелодии. Я каким-то образом всегда понимал, о чем он играет. У нас даже была такая забава: он сочинял, а я угадывал: «ручей», «лес», «горы»… Но однажды он задал мне задачку посложнее. Мне никак не удавалось угадать. Мелодия была простая, но очень красивая и грустная.
- Все, сдаюсь, - сказал я, перебрав все, что пришло мне в голову.
- Это девочка, - объяснил Лин. - Она ничего не видит. А я хочу, чтобы увидела, и играю ей во сне – про речку, про весну, про то, какая она красивая. А еще мне хочется, чтобы она увидела меня. Нил, я красивый? - вдруг засмущался братик. - Вдруг я ей не понравлюсь?
- Понравишься. Обязательно понравишься, - заверил я его.
Я совершенно не удивился тому, что ему снится какая-то там девочка. Ведь я и сам когда-то увидел Лина во сне. И вообще. Кто ж их разберет, гениев?
Между тем, обстановка в городке была напряженная. Участились кражи. Напасть могли прямо на улице. Избить, отобрать кошелек. Но самое главное, пропало несколько подростков.
Дети были из неблагополучных семей, и многие считали, что они просто сбежали, спасаясь от побоев пьяных родителей. Но все же городок был встревожен. Бдительные мамы детей старались далеко от дома не отпускать.