Скоро в школу, продолжение рассказа Танька
В точности утро то не очень запомнилось, но кое-что в Танькином мозгу осталось до самого последнего дня, как она потом, со временем, поняла: Букварь, который отец принёс откуда-то и осторожно, смахнув с новёхонькой и пахнувшей краской книжки невидимые пылинки, торжественно положил перед Танькой на день рожденья. Конечно, она ждала не этого, а конфет или хотя бы куска сладковатого подсолнечного жмыха. Но отец, заметив плохо скрытое недовольство в глазах дочери, погрозил пальцем и, дождавшись поджатых губ, строго сказал: «Так-то!» Он часто говаривал так тогда, когда чувствовал, что дело у него правое и оно – опять! – победило. Причём ударение всегда было на «О», что в общем не сильно влияло на суть слова, но всякий раз придавало ему какой-то особый, необъяснимо непреодолимый смысл, схожий разве что с истиной в последней инстанции, после чего дальнейшие обсуждения по заданной теме прекращались.
Впрочем, тем вечером, когда отец, измотанный аж до поту, хотя на дворе и стояла стужа, присел наконец на лавку у стола, он неожиданно хитро подмигнул матери и, еле заметно кивнув в сторону Таньки, достал из кармана чёрных железнодорожных брюк белый свёрток. Аккуратно развернув его на столе, он прямо-таки заставил Таньку и сестёр хором ахнуть на всю избу: сахар! Настоящий, белый, полголовы…
– Держи, Иван Егорыч, – посмеиваясь, протягивала мать отцу большой кухонный нож, которым он разбил сахар на три куска, и тот, что был чуть больше других, протянул Таньке. Белые крошки тут же были собраны в кучку и переданы матери для младшей, Наташки, которой ещё и году не было, но сладенькое уже любила. Танька это знала не хуже матери: когда сидела за старшую и Наташка начинала капризить, Танька сначала её качала, а после, если это не помогло и лоскуты Наташкины были сухи, быстро нажёвывала запрятанную как раз для этого случая корку хлеба и что-то сладкое (кусочки какой-нибудь карамели или сахару), выплёвывала в застиранную, но чистую марлечку, завязывала её по углам крест-накрест и совала Наташке в рот. Почуяв вкусненькое, Наташка успокаивалась и засыпала. Между прочим, способ был изобретён лично Танькой и тщательно скрывался от всех с момента изобретения. Поэтому когда у Наташки случались очередные непреодолимые капризы, срочно нуждавшиеся в применении именно этой тайны, Танька сначала строго ругалась на сестёр «А вот опять из-за вашего шуму она проснулась! Брысь отсюда!» – и лишь потом скорейшим образом готовила жвачку, вынимая из тайных мест ингредиенты и заветный чистый кусочек марли.
Сахар тогда, в свой день рожденья вечером, Танька съесть не решилась: спрятала в надёжное место, для Наташки. Ну, а Букварь сразу забрала и спрятала мать, да так, что хоть и знали, куда, а не достать: в один из двух сундуков. Каждый из них был обит толстенным железом и запирался на большой амбарный замок, а ключи Анна Андреевна всегда носила с собой, на одной связке: так – надёжней.
Через недели три после этого семейного события случилось и ещё кое-что. В Новый год, 1943-й, отцу как ответственному работнику вручили очередную грамоту, государственную награду, Орден Трудового Красного Знамени и – как многодетному – доппаёк: килограмм пшена, килограмм муки и мешок комбикорма (для кур или какой другой живности). Живности было не так уж много, но пяток кур-несушек, одна наседка и петух – были. Была пара индюшек с индюком. Был и любимый Танькин друг, хряк Борька. Про Мурку уж и не будем: куда без неё с такими-то наглыми крысами да мышами!
Ёлку украсили тогда обёртками от конфет и самодельными гирляндами – бумажными цепочками из порезанных тетрадных листов. Целый месяц до этого сёстры во главе с Танькой выпрашивали у матери под разными предлогами то один какой-нибудь листик, то другой: то писать пробовать учиться, к школе готовиться, то рисовать, то учиться кораблики к весне делать, в ручьи пускать, на самолётики всякие. А по-настоящему, с помощью Таньки, ясно, – прятали это всё под сундуком с Букварём: вот уж ни за что не догадается никто, что там что-то есть! Перед самым же Новым же годом, дня за два до того, как отец посулил ёлку, выпросили у матери клейстер, оставшийся от обоев после ремонта, и, нарезав достаточное число полосок, склеили их в длинные, насколько можно, цепочки. Всех их получилось две, но зато длинных, почти во всю комнату. Конфетных обёрток, конечно же, было меньше, но зато все цветные и красивые: выдавишь или вытрясешь с какой-нибудь одной стороны конфету, не разворачивая, закроешь после исчезновения содержимого бумажку опять – конфета и конфета, не отличишь от настоящей. А по правде-то – внутри пусто! И вот таких конфетных пустышек набралось за целый год штук… Ну, не умела Танька ещё считать!
(продолжение следует)