(эпизод из жизни тюремного врача)
Рыбаков возвращался в посёлок на своём джипе. Новогодние выходные выдались в этом году длинные и счастливые.
Птица счастья завтрашнего дня, прилетела крыльями звеня! - неслось из репродуктора. - Выбери меня, выбери меня, - весело подпевал Женька.
После освобождения Рыбаков дважды Новый год встречал в одиночестве. Марковна, местная, сорокапятилетняя женщина, которая помогала ему по хозяйству, к празднику готовила жареное мясо, малосольную сёмгу, несъедобные пироги с рыбой по местному рецепту. За то, что всё у неё получалось «не как у людей», эту белокурую нимфу Рыбаков называл МаркОвной, на что она страшно обижалась и посылала «хозяина» по адресу, состоящего всего из трёх букв.
Обзвонив родню и друзей, оставшихся в Москве, поздравив всех с праздником, дождавшись боя курантов, он выпивал водки, закусывал солёными (собственного засола) груздями и ложился спать. На следующий день лежал на диване перед телевизором, пил. Если в посёлке ничего не происходило, вспомнить потом было нечего. Родители несколько раз напрашивались приехать в гости именно на Новый год, так любимый их сыном, но Женька категорически препятствовал этому, зная как тяжело будет его московским «старикам» пережить длинную дорогу и деревенские неудобства. Это Север, здесь тайга, которая начинается сразу за Женькиной баней, здесь медведи настоящие, которые нет–нет, да и забредут в посёлок. Родители переживали за сына. Женькино состояние мама расценивала как депрессию и, наверное, была права. Она советовала обзавестись новыми друзьями, но пока Рыбаков исходил из известного совета Омара Хайяма: «ты лучше будь один, чем вместе с кем попало».
Этот наступивший год Женька встретил с самой лучшей женщиной в мире и в хорошей компании. Всё изменится теперь, ведь как встретишь Новый год, таким он и будет, - размышлял Рыбаков.
При воспоминании о Татьяне начинало колотиться сердце. Ну совсем как у Маяковского: «сплошное сердце стучит повсеместно!». Не рехнуться бы от счастья!
Дорога плавно наматывалась на колёса, а память возвращала Рыбакова к событиям недалёкого прошлого.
* * *
Несколько лет тому назад, очутившись в следственном изоляторе по доносу конкурентов на неисполнение предпринимателем Евгением Рыбаковым целого списка законов, (что было неправдой), а потом в лагере, Женька некоторое время пребывал в оцепенении. Казалось, что это происходит с кем-то другим, а он смотрит со стороны. Получив необходимые сведения о местах лишения свободы от отца, который всё это знал из рассказов Шаламова и записок академика Лихачёва, Женька ни с кем не сближался, не ссорился, в конфликтах не участвовал. Как говорил дед, Господь дал своему любимому творению два уха, два глаза и только один язык. Из этого следовало, что человек всегда, а в тюрьме и в зоне особенно, должен смотреть в оба, всё слышать и поменьше болтать. Женька старался придерживаться этого правила и, возможно, поэтому у него были ровные отношения и с сидельцами, и с администрацией.
Люди, которые много лет провели в лагерях, говорили, что в последнее время в большинстве зон работы не было, поэтому «сидеть» стало тоскливо. Денег на ларёк нет (не всем зэкам родственники могли помочь, сами бедствовали), кроме того, без работы время становилось медленным, почти не двигалось, как вода в болоте. Рыбаков с его энергией, желанием преодолеть эту свалившуюся на него напасть с наименьшими потерями, не представлял, как будет жить, не делая ничего. Как только он оказался в зоне, где ещё оставался деревообрабатывающий цех, хотя и в уменьшенном размере, сразу заявил о своём намерении трудиться. Его приняли мастером, и вскоре переместили на инженерскую должность. Погоняло получил исходя из записи в дипломе – Инженер. Жизнь пошла несколько быстрее, но оставалось ещё свободное время и выходные дни, которые тоже нужно было чем-то заполнять. В зоне была библиотека и Рыбаков решил заняться самообразованием. Большого разнообразия в литературе не было, но были журналы «Наш современник», которые отдавал в библиотеку один из офицеров. Кроме того, было много поэтических сборников, которыми пополняли библиотеку сотрудники колонии, а Д. С. Лихачёв в своих советах, идущему по этапу говорил: «верующий, тверди молитвы, неверующий – стихи». Сборники пригодились.
В цеху свирепствовали сквозняки и Рыбаков простудился. Сильно кашлял, выкручивала суставы и раскалывала череп высокая температура. Пришлось обратиться в медицинскую часть. Флюорограф в зоне не работал и Женьку направили в «больничку» с подозрением на воспаление лёгких. По прибытию этапа в больницу, всех больных вскользь, осмотрел дежурный врач. Потом в маленькой тёмной комнате без окон, где пришлось провести несколько часов, появился мужчина в безупречно отглаженном чёрном «лагерном» костюме. Он выкрикнул несколько фамилий (в том числе и Женькину) и распорядился названным гражданам следовать за ним. После темноты приёмного отделения свет летнего дня показался Рыбакову ослепительным, а зелень берёз и рябинок вдоль асфальтовой дорожки, ведущей в терапевтический корпус, показалась необыкновенно яркой. Сердце защемило от радостного предчувствия.
Столько женщин в одном месте Женька давно не видел. Созерцание Нины Сергеевны - старшей сестры отделения, сестры–хозяйки по прозвищу Дося, медсестёр в кабинете, где его осматривали на педикулёз и кожные заболевания, и промчавшаяся мимо процедурная медсестра с капельницей в руках, воспринималось им как фантастический сон.
- Наверное, не помру пока, если на женщин реагирую, - хмыкнул Рыбаков, несмотря на отвратительное самочувствие.
Его лечащим врачом стала Наталья Николаевна и Рыбаков был поражён тем, как доброжелательно она к нему отнеслась. Оказалось, что так же она относится ко всем своим пациентам. Пневмония у Рыбакова не подтвердилась, и он решил, что его выпишут продолжать лечение в колонии. Однако доктор докопалась, что ещё в СИЗО, когда Женька страдал от мучительного кашля с температурой, он перенёс острый бронхит. К врачу не обращался, следовательно, не лечился (не до того было).
- Бронхит перешёл в хроническую форму, - констатировала Наталья Николаевна после осмотра пациента, - а сейчас серьёзное обострение. Немедленно бросить курить, тепло одеваться, - давала она наставления. - В процедурный кабинет на инъекции приходить вовремя! Таблетки принимать в присутствии медицинской сестры! – заученно говорила доктор, не отрываясь от бумаг, где она непрерывно что-то писала.
Женька пламенно обещал всё исполнять, но как только вышел из кабинета, по привычке хотел закурить, но вовремя заметил на стене плакат с перечёркнутой сигаретой. Вскоре старший санитар, который приходил в приёмный покой за терапевтическими больными, собрал вновь прибывших пациентов.
- К бабам не приставать, вести себя культурно, кто допустит оскорбления, за «базар» ответит, - вещал он. – Женщинам этим цены нет, - продолжал «старшак». - Кто бы ещё с нами согласился работать, - мрачно закончил он.
Это был Борис Головин, по прозвищу Голова, знаменитый старший санитар терапевтического отделения, о котором по колониям ходили легенды. Он начал свой криминальный путь в молодости. Блатовал, жил по понятиям, в чём к сорока годам разочаровался. Поговаривали, что блатные его однажды крупно «подставили». На удивление всем он не поплатился за свою измену, продолжал пользоваться уважением среди спецконтингента. С блатными ладил, соглашался на разумные компромиссы, но не прогибался, за что со временем снискал терпимое отношение со стороны этой группы осуждённых. В «терапии» он работал давно, был предан медицинскому персоналу. Врачи и медицинские сёстры души в нём не чаяли.
После того, как все новички побывали на беседе со старшей сестрой, лечащим врачом, и Головиным, им предстояла встреча со смотрящим по «терапии». Каждый, кого звал санитар в «блатную хату», должен был, остановившись у двери, рассказать всё о себе: откуда вообще, с какой зоны, статью, срок и т. д. Смотрящим в это время был грузин с большим горбатым носом. Фамилия у него была замысловатая, которую запомнить было сложно, да и незачем потому, что все называли его Марсель или коротко – Марс.
- Не тянет, однако, на бога войны, - подумал Женька, осмотрев худую и сутулую фигуру Марса.
Здесь же в этой палате жили ещё два человека, один молодой, красивый парень–качок с внушительными кулаками, и вертлявый, средних лет мужичонка, постоянно подкашливающий и изрыгающий отвратительные даже для зэков ругательства.
-А вот и два спутника планеты Марс, - с удовлетворением подумал Женька, недавно перечитавший мифы древней Греции, которые в детстве были для него лучшими сказками. – Вот передо мной Деймос - ужас, - посмотрел он на парня с кулаками. – А этот вертлявый, стало быть, Фобос - страх. Да, войну всегда сопровождают страх и ужас, всё правильно.
Когда Рыбаков представился как Инженер, он заметил на лице Марса интерес, а когда доложил, что он москвич, на физиономии смотрящего отобразилось нечто похожее на уважение. При этом вертлявый Страх задавал Женьке какие-то мерзкие вопросы, угодливо заглядывая в глаза повелителю, а здоровенный Ужас непрерывно жевал жвачку как канадский хоккеист и равнодушно смотрел на происходящее. Рыбаков обратил внимание, что на табуретке стояла шахматная доска с фигурами и уже начатой партией, прерванной, видимо, из-за неотложных дел. Рядом на кровати лежала книга, по которой в детстве Женька учился этой древней игре, занимаясь в шахматном кружке. Марс перехватил взгляд Рыбакова на шахматы и поинтересовался не играет ли он. Рыбаков, зная, чем оборачиваются игры в зонах (а здесь все игры становятся азартными), поспешил отречься от любимого занятия.
- Жалко! Научится сильно хочу - с выраженным акцентом разочарованно сказал Марс, - слышал, что мозги развивает лучше покера. Партнёров нет. Дебилы одни кругом, - добавил он, взглянув на Страха и Ужаса.
Два последующих дня были выходными, и Женька с раннего утра гулял в прогулочном дворе отделения, отгороженного от остальной зоны сеткой-рабицей. Любовался клумбами с бархатцами, календулой и флоксами. В беседке, пока в ней не появлялась ватага игроков в домино или шашки, можно было посидеть в тишине. Курорт, да и только. Весь день занимали лечебные процедуры, инъекции, ингаляции, приём таблеток, а по вечерам делать было нечего, и Женька пожалел, что не взял из зоны книги. Большинство больных по вечерам уходили в столовую, где включали телевизор, но Рыбаков сразу после ужина возвращался в палату. Смотреть что-либо по телеку было невозможно из-за хохота и комментариев, которые без конца звучали от зрителей. Многие больные отдавали предпочтение кроссвордам, которые в изобилии печатались в газетах. Старые газеты приносили в отделение сотрудники, а Нина Сергеевна специально покупала их для санитаров. Кроссворды были чаще всего с примитивными вопросами, но и они часто ставили в тупик большинство «жуликов». Весть о том, что Инженер с ходу заполняет все клеточки в кроссвордах, не обошла и Марса. К Женьке то и дело, стал подходить здоровяк из блатной хаты, которого Рыбаков прозвал Ужасом и тихо, заговорщицким голосом спрашивал:
- Стол, - длинная пауза, - этот, как его, походный. - Опять пауза – У этого, как его, с которым воевали ещё…
- Наполеон? – помогал Женька.
- Ага, - радостно соглашался Ужас. Говорили, что он серьёзно занимался боксом, а потом стал участвовать в боях «без правил» за деньги. Там ему окончательно повредили мозги, сказались множественные, хотя и не тяжёлые, черепно-мозговые травмы.
- Букв сколько?
- Вот, блин, забыл, - растерянно бормотал парень и быстро удалялся. Вернувшись, он тихо говорил Рыбакову. – Восемь.
- Секретер, - подумав одну секунду, отвечал Инженер. – Французский откидной стол.
Парень смотрел на Женьку так будто перед ним стояло божество, но кроме «во даёт» - произнести ничего не мог и торопился в свою палату доложить результат смотрящему.
Марс таким образом прославился как очень умный, а авторитет Инженера вырос необыкновенно.
Старший санитар тоже стал проявлять к Женьке интерес и, присмотревшись к нему, разговорился. Расспрашивал о колонии, откуда прибыл Рыбаков, оказалось, что свой первый срок Головин мотал именно там. Рассказал о здешних правилах и «подводных течениях». Он хорошо отзывался о докторах и особенно о начальнике отделения. Её уважают все и не дай Бог, кто обидит Татьяну Владимировну… В этом месте «старшак» сделал многозначительную паузу, словно предупредил о возможных трагических последствиях, если не прислушаться к его словам. В настоящее время начальник отделения Татьяна Владимировна была в командировке в СИЗО. В понедельник должна появиться в больнице.
В понедельник утром, как всегда, Рыбаков прогуливался во дворе, когда стали подходить работники больницы. Женька увидел двух женщин, приближающихся к терапевтическому корпусу. Одна из них была Наталья Николаевна. Под руку с ней шла высокая, молодая женщина. По всей вероятности, это и была Танька, как между собой называли начальника отделения больные. Волосы тёмно-русые, кудрявые, почти до плеч. Рот большой, глаза серые. Спина прямая, сумка через плечо. Танька что-то очень эмоционально рассказывала Наталье Николаевне, которая внимательно слушала и иногда вскидывала брови вверх, поражённая услышанным. Они подошли к калитке, ведущей к корпусу, и нажали на звонок, связанный с вышкой. На вышке круглосуточно дежурил осуждённый из хозяйственной обслуги, в обязанности которого входило наблюдение за передвижениями по территории больницы, и открывать двери в локальные участки по звонку от калитки. Женщины остановились перед дверью, продолжая разговаривать, калитка не открывалась, видимо дежурный уснул. Позвонили второй раз, эффекта не последовало. Женька сунул два пальца в рот и оглушительно свистнул после чего из окна вышки высунулась всклокоченная голова и дверь моментально отворилась.
- Спасибо, - одновременно поблагодарили Рыбакова женщины. Танька была взволнована, что передавалось и Наталье Николаевне. Головин, рассказывая Рыбакову обо всех сотрудниках отделения, особенно подчеркнул, что семьи у Таньки нет, поэтому все мысли её сосредоточены на работе.
- Неужели о работе можно так горячо говорить и руками махать? – удивился тогда Женька. О чём она? Почему-то эта встреча и жаркий, с жестикуляцией рассказ Татьяны, слов которого не было слышно, как в немом кино, врезались Рыбакову в память. Через несколько лет он узнает, что тогда так взволновало Татьяну, вернувшуюся из следственного изолятора.
По понедельникам был обход начальника отделения. Предупредили всех больных, чтобы к десяти часам были на месте. Доктора, а их было пять человек подошли к палате, где находился Рыбаков. Танька была самой молодой в этой компании, и она была начальником отделения. Головин объяснил это тем, что она дольше всех работает в этой системе, направлена в их больницу сразу после института и интернатуры. Наталье Николаевне, которая старше Татьяны, предлагали возглавить отделение, но она категорически отказалась, ссылаясь на своё семейное положение – замужем за хирургом, которого постоянно нет дома, а дома двое детей. Должность начальника отделения предполагала частые командировки, ненормированный рабочий день, то есть вызовы в больницу в любое время, в том числе и ночное. Танька тоже отказывалась от этой должности, говорят два дня ревела у начальника в кабинете, но согласиться пришлось. Другие кандидатуры не рассматривались.
Доктора останавливались около каждого больного и выслушивали доклад о его состоянии. Татьяна Владимировна была сосредоточена, слушала внимательно, но проницательный Рыбаков заметил, что её мысли улетают куда-то далеко, видимо к тому, о чём она так горячо рассказывала утром подруге. Делегация добралась до Женькиной койки и остановилась.
- Привет, Соловей-разбойник, - обратилась Татьяна к Рыбакову и улыбнулась.
Белые зубы сверкнули, глаза заискрились, и Женька пропал. Дальше рассказ Натальи Николаевны о его самочувствии, анализах и лечении, был как в тумане. Следующие дни пребывания в больнице были посвящены тому, чтобы как можно чаще видеть Татьяну, сказать ей что-нибудь, но не получалось. Рыбаков измучился, размышляя как обратить на себя внимание. Ругал себя за сентиментальность, которую замечал за собой последний раз в институте, когда ухаживал за своей будущей женой.
Женька выздоровел, лечение закончилось и его выписали. Он уезжал из больницы раненый в самое сердце этим проказником Амуром из своих любимых мифов и не знал, что с этим делать. Выбросить из головы не получалось, оставалась надежда на его величество Время. Опять вспоминался Маяковский:
Взглянув, разглядела просто мальчика,
Взяла, отобрала сердце и просто пошла играть
Как девочка мячиком.
Так начиналась история его любви, похожая на детективный роман. За последующие два года он несколько раз лечился в терапии, но не у Татьяны. Однажды ему в голову пришла мысль, помочь отделению с ремонтом и вследствие этого потом случилась «мерехлюндия», голубцы, встреча на освящении храма в больнице, совместная фотография в газете, букет роз и, наконец, телеграмма от Чапая.
* * *
В пути Рыбаков был уже более часа, требовалось размяться и выпить кофе. Вот как раз и место, где можно отдохнуть – одноэтажное кирпичное здание, стоящее на повороте в посёлок газовиков. Здесь была столовая и буфет. Женьке налили кипятку в личную кружку, которую он возил в бардачке, он высыпал туда кофейный порошок и пакетик сахара, который также разыскал в машине. Расположившись у окна, он обратил внимание на мужчину за соседним столиком, который, положив голову на скрещенные руки, спал. Когда уборщица стала мыть пол под ногами мужчины, он поднял голову и Женька узнал в нём Головина. От бывших зэков, которые устраивались на работу к Рыбакову, он знал, что Борис давно освободился и всё у него хорошо.
- Голова! – окликнул Рыбаков Бориса. – Ты как здесь?
В ответ он услышал невнятное бормотание, мужчина был отчаянно пьян.
- Куда тебя отвезти? – тормошил его Рыбаков.
- А, Инженер, - узнал Женьку старшак. - Тебе этот головняк нужен? – спросил Борис.
- Стало быть, без разницы, куда, - сделал вывод Рыбаков, взгромоздил старшака на плечо, потащил к машине и повалил его на заднее сиденье. Вернувшись в буфет, выпил кофе, купил пирожков с картошкой и вернулся к машине. Головин спал.
Хорошо размялся, однако, - подумал Рыбаков. - И что бы это значило? - размышлял он. - Разберёмся!
© Елена Шилова
2023 год, март