Суп

Сама жизнь помогает мне расставить все по местам, поэтому участвую в конкурсе #бытьмамой_кино для @byt_mamoi @anuta_antonova

Мое кино начнется с пресловутой надписи «Основано на реальных событиях». Кино будет местами нудное, но сценарий к нему писала жизнь, мой сын сыграл и еще продолжает играть в нем главную роль, а я сопровождаю его. Я перескажу сценарий и сделаю это в первую очередь для себя, чтобы вытащить из себя все то, что накопилось за эти дни и недели, выдохнуть и жить дальше. Для кого-то после этого чтива я покажусь так себе мамашей, кто-то увидит во мне нытика, мне все равно. И да, будет длинно, поэтому поделю на несколько частей и буду размещать под фотками друг за другом, части пронумерую для удобства. Надеюсь, у конкурса #бытьмамой_кино нет регламента по длинноте текста и то, что я разбиваю его на части так же не помешает, необходимые хештеги я буду ставить в начале каждого отрывка, а если будет необходимо - выберу какой-то один конкретный. Поехали.

Архивы: текст из декабря 2017.

Часть I Суп.

Утром двадцатого я открыла глаза и ощутив свое тело свинцовым, нос заложенным, а горло - охрипшим, поняла, что приболела. По стечениям обстоятельств два дня кряду (так совпало) Дима подолгу был на работе, а я в болезни и наедине с нашим шустрым мальчиком. Вечер 22 ноября, через часа полтора, из последних (как мне тогда наивно казалось) моих сил ждем домой папу Диму. Собираюсь поужинать, решаю совместить нашу с Левкой трапезу, грею себе суп, ребенку - готовлю тыкву, ставлю на стол его еду, готовлю слюнявчик, пододвигаю стульчик и слышу, что проглядела суп - закипел. Думаю, сначала поставлю все на стол и потом мальчика посажу, а то мало ли, будет без присмотра на стульчике сидеть, тем более, что он занят магнитами на полу. Наливаю тарелку супа, достаю ложку, отношу двумя руками (очень горячая) тарелку на стол, оборачиваюсь за ложкой и слышу сдавленный, непривычный для Левушки плач. Подбегаю к сидящему в луже вскипяченного супа сыну и пытаюсь стащить с него одежку, которая как назло с длинным рукавом, уже вижу первые волдыри. Несу смывать суп - волдыри выскакивают как грибы в мультиках после дождя, кое-где начинает скатываться кожа. В горле ощущение, будто я лом проглотила или выпила поллитра свинца, который немедленно затвердел внутри, но это все я потом осознаю, а пока судорожно вспоминаю, что делала мама, когда мы в детстве обжигались - достаю соду. Левка у меня на руках кричит как никогда до этого за все свои 8,5 месяцев. Смываю снова, достаю Пантенол.

Звоню Диме, потом в скорую (бляха-муха, я ГУГЛИЛА, как вызвать скорую с мобильного), потом набираю соседу, потому что врачей надо встретить, а домофона нет, говорю с ним каким-то чужим бесцветным, абсолютно лишенным эмоций голосом, который сама не узнаю.

Вечность ношу орущего ребенка на руках, стараясь помешать ему размахивать руками - от этого волдыри лопаются друг об друга и он сам от боли корчится и делает себе только хуже, лепечу что-то про то, что все будет хорошо, что я рядом, что он мой самый любимый и родной на свете сыночек, а минуты тянутся и тянутся. И ощущение, что цвета становятся ярче и ярче, звуки утрированные, плач моего ребенка заполняет всю мою душу, весь мир…

Часть II Мама.

Приехали двое крепко сбитых мужиков и с этого момента у меня не осталось имени, возраста, теперь для всех я - «мама».

«Мама, мы его обезболим и усыпим, иначе будет болевой шок, сколько он весит?»

Я все собиралась его взвесить, но почему-то не доходили руки. Чувствую себя растяпой, кто бы мог подумать, что знать это так важно. Приходится ждать, пока зарядятся чертовы весы на солнечной батарее, мысленно злюсь на Диму, что он их выбрал и купил, как будто батарейки менять так трудно. Левка кричит и кричит, раны покрыты какими-то специальными салфетками, он переводит дух, но и с этим подспорьем сильно мучается. Встаю на весы с мальчиком на руках, затем без него (ловлю себя на несовременной и нелепой мысли, что после родов мне еще стройнеть и стройнеть), считаю, называю примерный вес - 11 кг (я думала около 10, хорошо, что проверили). Делают укол, я качаю его, смотрю не отрываясь и он (как моя кошка когда-то перед операцией) как-то резко и при этом равномерно впадает в медикаментозный сон. Веки чуть опускаются, зрачки перестают двигаться, ручки-ножки подрагивают, у него горячий живот и ледяные кисти рук и ступни. Это выглядит жутко. Аккуратно кладу его в кроватку, за ним следят врачи.

Откуда-то сбоку слышу гулкий мужской голос: «Мама, собирайтесь, поедем в ожоговую, у него вторая степень тут, процентов 10-15. Одевайтесь теплее».

Серега ходит за мной (честно, если бы не он, я не знаю, что б я делала) и тупо собирает со мной вещи: «Где документы? Возьми бутылку воды, положи для него подгузники, и носочки» и так далее.

- Мама, все уже случилось, не плачьте.

- Я не плачу, я в шоке и пока не могу, даже если захотела бы, - отчеканиваю я.

А потом я хаотично скидывала в рюкзак вещи и почему-то никак не могла найти колготки. В третий раз открывая шкаф, я конечно, сразу их увидела, а доктора, следя за малышом, стояли у кроватки и сквозь гул до меня долетел краткий диалог:

- Такой парень симпатичный.

- Да, жалко, вторая степень.

Заладили, думаю, со своими степенями, математики хреновы. Достала конверт, наглаженные пеленки, ведь одеть в таком состоянии его было нельзя. Завернула, вышли.

Сели в машину.

Часть III Первые мультики.

- Мама, ложитесь на кушетку, ребенка везите на руках, наденьте вот эту прищепку на пальчик, посмотрим как он.

Я эти прищепки в кино только видела. Прищепка огромная, а пальчик такой крохотный.

Смотрю, ребенок стонет, вздрагивает, спрашиваю, нормально ли это. Получаю ответ:

- Он же под Кетамином, мультики смотрит.

- Какие мультики, - непонимающе смотрю на врача.

- Как какие? Да галлюцинации у него, этот препарат поэтому только детям колят, а взрослым - нет.

Спрашиваю, сколько этот сон продлится, обещают около 2 часов.

- Сейчас, Левушка, приедем, тебе все обработают, забинтуют, а домой нас с тобой уже наверное папа заберет, может ты дома проснешься.

А доктор Антоха (его напарник за рулем так и звал, когда спрашивал, «как там у парня дела») в изумлении мне говорит:

- Вы что, мама? Сейчас вас привезем, его осмотрят, обработают раны, потом прививку поставят от столбняка, потом вашего лечащего врача ждать до завтра и уже он назначит лечение - капельницы будут, мази и еще чего-нибудь.

Я рожала его дома, я берегла его даже от капель в нос и вот держу его на руках практически под наркозом и мне обещают прививки, антибиотики и прочие радости вот прям завтра. Голова кружится, все сжимается внутри и я отвечаю деревянным голосом:

- Мы на море собирались 25-го на 5 денечков, чтобы он воздухом морским подышал и послушал море...

- Это, мама, не выйдет теперь, - как-то равнодушно и в то же время мягко отвечает доктор.

Понимаю, что мы попадаем в мед.царство и нужно быть начеку. Звоню нашей акушерке, консультируюсь, мне все равно, что об этом подумает Антоха, у меня нет времени.

Мы лежим на кушетке, а машина едет и едет, я досадую, что тепло оделась, как мне и сказали - мне жарко, я стягиваю шапку, и только сейчас понимаю, что когда мы будем возвращаться домой - будет зима. Я вижу только верхушки домов, мы поворачиваем по витиеватым улочкам, какие-то места я узнаю, но понятия не имею, куда нас привезли.

Заходим в смотровую, доктора скорой желают нам удачи и прощаются, потом мы ждем, к нам по очереди заходят разные люди. Вот сестра забрала полис, я диктую какие-то наши данные, вот пришли брать кровь из пальца у мальчика. Он лежит как тряпочка, постанывает, подергивает пальцами, но я думаю, что ему хотя бы не больно, когда берут кровь.

Меня просят его развернуть. Делаю, что сказано, как будто заново вижу всю эту жуть на маленьком теле и думаю, что ему холодно, мы ждем. Потом сестра берет Леву на руки в одной пеленке и говорит, что несет на перевязку. Я молча иду за ней, она оборачивается:

- Куда это вы, мама?! Вещи берите и на второй этаж, с ним нельзя.

Я стою с вещами в руках и боюсь, боюсь чудовищно сильно и не понимаю чего именно. В ушах стоит гул. Леву забрали, чтобы ему помочь, но его так долго нет. А вдруг прививку влепят сразу? А вдруг он не по плану очнётся раньше времени, а меня нет? Собираю вещи, в голове почему-то голос соседа: «Документы возьми». А ведь чуть не забыла. Иду по лестнице, вижу дежурную, она говорит мне, где оставить верхнюю одежду и после проводит «экскурсию», дает ТЗ на каждый день про температуру, стул, воду, режим. И называет меня «мама» с какой-то жутко безликой интонацией раз 50. Каждое ее «мама» так диссонирует с самим этим словом, что кажется она бьет им меня по лицу - не сильно, но чувствительно и неприятно. Я твёрдо уверена, что обращаться ко мне «мама» могут только те, кого я рожала. Но я ничего не говорю по этому поводу и не скажу, потому что у меня нет сил и желания встречать реакцию на свои слова «Меня зовут Арина» после очередного «мама», тем более, что я понимаю - я попала в такую реальность, с такими устоями и главное сейчас, что тут нам должны помочь.

Я понимаю, что соображаю плохо, много переспрашиваю, киваю, пытаюсь запомнить все.

Часть IV Клетка.

Захожу в наш бокс - квадратная комнатка 2,5 на 2,5 - здесь чисто и довольно уныло: стоит железная «мамина кровать», такая же железная детская, тумбочка, стул, раковина, детский стульчик. Постоянно разносится монотонный гул, который очень скоро я перестану замечать, это работает какой-то дезинфектор воздуха. Здесь не бывает полностью темно и тихо, потому что днем и ночью, хоть один малыш обязательно плачет или хнычет, или зовет маму. И всегда светит белая потолочная лампа из общего коридора, а еще с «маминой кровати» через стеклянную дверь видно коридор и в нем окно во двор больницы. Все это я рассмотрю потом, а тогда я быстро переоделась и ходила из угла в угол, пока мне наконец-то не принесли сына, всего перебинтованного, постанывающего, такого же поднаркозного - с дергающимися ручками-ножками. Доктор кладет его в кроватку и говорит, что врачи скорой «не поскупились с дозировкой» и мне нужно буквально «стеречь его сон» - следить, чтобы он не подавился и не захлебнулся, потому что он не просто спит. Мне снова обещают два часа его такого сна, я еще в шоке, но все еще болею и меня сильно клонит в сон. Я боюсь спать, меня знобит, я ещё не знаю, что проснется он только через 5 часов.

Мир был для меня черно-белым, замершим, неопределенным и ограничивался нашей «комнатой». Врач говорил, чтобы я положила ребенка в кроватку, (дескать, он все равно ничего не чувствует) и просто следила, чтобы он не лежал на спине и не утыкался лицом в подушку, но он спал у меня на руках, потому что в кроватке стонал и хныкал сквозь сон, а на ручках просто молча подрагивал и громко вздыхал.

Первые пару часов я смотрела на него неотрывно, потом, пытаясь не заснуть, по сторонам. На меня обрушились все подробности этой комнаты: ночник, провода в коробах, белый потолок, дверь в санитарную из окна в коридор и больничный двор с другой стороны. В нем какие-то деревья, горящие в других корпусах окна, в них люди в белом.

То и дело, похожие на столь нелюбимый мной фейерверк, появлялись и мигали красным и синим огни скорой и всякий раз у меня внутри сжималось все - в каждой такой машине какому-то маленькому человеку больно, рядом кто-то взрослый в панике, или плачет, или в шоке замер и как-то даже дышит как будто механически, как я.

Отходил от этого сна Лева тоже как моя кошка от наркоза - еще особо не мог двигаться, а глаза уже открыл, большие, растерянные, страдающие. Смотрел на меня внимательно и долго, как совсем взрослый человек. К утру мы вместе задремали на «маминой кровати».

Часть V За дверью.

Утро нагнало и оставило позади нашу ночь слишком быстро - уже в 5:50 начали сновать по коридору женщины в белом и мамы с рано проснувшимися малышами.

В 7 пришла сестра и включила верхний свет.

- Чадов?

- Да, - спросоня подскакивая, сипло отвечаю я.

- Кровь из пальца.

И второй раз у Левки брали кровь, в этот раз он плакал, а я злилась про себя - неужели вчера нельзя было сразу, пока он еще спал и ничего не чувствовал..? Здесь нет дела до того, насколько маленькому человеку будет комфортно, важно, чтобы все всё делали вовремя. Мы пытаемся доспать вместе, но дверь то и дело открывается и раз за разом за секунду до этого включается белый яркий верхний свет.

- Я ваш врач, рассказывайте, как такое с ребенком сделали?

Выпадаю в осадок, проглатываю формулировку вопроса, но недоумеваю до сих пор, зачем и почему так. Позже я рассмотрю за налетом системы здравоохранения в этой очень худощавой и сутулой женщине врача, который любит детей и искренне помогаем им, но пока я сбивчиво и наверное излишне подробно рассказывала про суп, одежду, воду, Пантенол и скорую, а она стоит и кивает поджав губы.

- Сейчас сестра поставит обезболивающий укол и позже вас позовут на перевзку, наденете вот этот медицинский халат, на голову повяжете чистую белую пеленку, ребенка принесете без одежды в пеленке и подгузнике.

В полусне несу мальчика к перевязочной, он хмурится, смотрит на меня внимательно, подходим к двери, у нее стоит девушка и с каменным лицом смотрит в дверь, за которой не прерывается ни на секунду надрывный и отчаянный детский плач. Затем из-за двери разносится протяжное «маа-ма», девушка вздрагивает и поспешно исчезает за дверью, через секунду выносит на руках всхлипывающую перебинтованную девчонку.

Наша очередь. Я судорожно думаю, что не выйду ни за что, ни за что, ни-за-что!!!

- Чаадов, заходите.

Заношу на ватных ногах, Лева начинает чувствовать неладное, потому что тут совсем яркий режущий глаз белый свет, три тетки в белом с чужими голосами и пахнет совсем плохо - воздух острый, проспиртованный, в помещении ощутимо прохладнее, чем в коридоре.

- Кладите и выходите.

- А можно мне..

- Нет, нельзя. Кладите. И ждите за дверью. Мы Вас позовем и все покажем, без этого обратно не забинтуем.

- Да дело не в том, что покажете...

- Ждите за дверью.

И я кладу начинающего вопить сына, разворачиваюсь и выхожу. Стою за дверью и слышу как вопль переходит в заходящиеся рыдания, затем в визг и снова в рыдания. Стою и реву в кулаки, прикусываю себе язык и зажмуриваюсь, чтобы не зарыдать в голос, испытываю страшный стыд, что не могу сдержать эти слезы, меня колотит, сердце бьется как молоток по наковальне и в голове проносится: «вот я столько раз думала, когда же я почувствую, что я - мама? Когда я это осознаю в полной мере? Когда я вообще пойму, что я взрослая? Меня иногда так изумляло, что я - мама, отвечаю за целого Человека, ну, невероятно же! И вот я стою здесь такая маленькая и бессильная, я - бессильная слабая мама, а мой ребенок еще меньше, чем я - там. Только что я шла по коридору и твердила себе как попугай, что ни за что не выйду. И вышла, как все здесь выходят». Вдруг слышу протяжное «маа-ма» из-за двери, вздрагиваю, вытираю глаза, распахиваю её, влетаю вовнутрь, сын видит меня, тянет ко мне руки, три женщины держат его, у него красное от сильного плача лицо и я вижу все его ожоги - алая рука, местами малиновая и белесая в центре, ало-коричневый подбородок, шея, грудь, местами маленькие комочки скатавшейся белой кожи. Наверное по мне видно, что у меня кружится голова, мне дурно, звуки становятся гулкими, потому что я издалека слышу голос нашего врача:

- Так, мама, быстро за дверь, позову когда можно будет его забирать.

- Как? Опять за дверь? - шепотом спрашиваю я.

- Перевязку сделаем и сможете забрать.

И я снова разворачиваюсь. И выхожу под нарастающий плач. И снова рыдаю в кулак под дверью, мимо ходят грустные мамы, строгие женщины в белых халатах, уборщица в сером, все, кто случайно встречается со мной взглядом, отводят глаза. Снова 10 минут тянутся вечность, затем я по очередной команде «маа-ма» из-за двери влетаю вовнутрь и мне отдают моего мальчика, который смолкает в ту же секунду, как я беру его на руки.

- Позже к вам зайду и обсудим ваши перспективы, - говорит нам в спину врач.

Приношу в нашу комнату, гашу чертов верхний свет, кормлю грудью, глажу, обнимаю, лепечу моментально засыпающему сыну что-то о том, какой он сильный и храбрый у меня, настоящий Лев. Не замечаю, как в обнимку с ним снова засыпаю сама.

Часть VI Настоящий Лев.

Врач пришла к нам, когда мы сова спали, оповестила о своём появлении очередным включением света. На этот раз я открыла глаза моментально и проснулась так резко, как если бы пленка с записью моего сна оборвалась и изображение резко прекратилось и провалилось в темноту.

- Следующая перевязка у вас в понедельник, почти все ожоги будут нормально заживать, но самый большой на руке нехороший. Подождем до понедельника, если микроциркуляция крови не начнет восстанавливаться самостоятельно, буду вынуждена предложить вам пересадку кожи. Кстати, он у вас всегда так кусался?

- Ну, иногда за грудь бывает, а что?

- Ну что-что? Он всех троих нас искусал, ущипнул и поцарапал, тот еще тип.

- Да Вы что..? Ну, он у нас Лев, как назвали, видимо…

Поднимаю брови наверх, делаю слегка извиняющееся выражение лица, а сама думаю: мои Львятушки, умница сын, отбивался всеми доступными способами, мой настоящий маленький львенок отстаивал свои границы и звал маму.

Такой вот парадокс. Перевязка была средством помощи, но я не могла быть рядом и мы оба очень тяжело переживали эти минуты, поэтому такое поведение моего сына казалось мне предметом для гордости, хотя три эти женщины делали свою работу, делали то, что помогало ему выздоравливать.

Я не думаю, не гуглю, не вникаю, что это ещё за пересадка может маячить на нашем горизонте; уже потом я узнаю, что часто кожа не приживается на месте ожога и реабилитация после в таких случаях занимает очень длительное время, исчисляемое полугодиями и годами. А пока я просто запрещаю себе думать об этом, у меня нет свободного ресурса, меня переполняет тревога и я могу только ждать.

Несколько дней до того вечера, как загреметь в больницу, мы собирались к нашему участковому - выяснять, что за аллергические высыпания у ребенка на руке (другой руке, не той, на которой ожоги) и вот тут терапевт пришла сама, затем - аллерголог. Выявили атипичный дерматит, на который присела кожная инфекция и в больничных условиях экземы поперли по всему телу. К нашим бедам добавились уколы Супрастина, от которых маленькая детская попа живо покрывалась синяками, а малыш отчаянно плакал по полтора-два часа после каждого укола; Зодак и кремы-мази дважды в день.

На мои попытки договориться о том же супрастине не в уколах, а перорально последовал категорический вердикт: что назначили, то и получите.

У меня не было сил бодаться с ними, я просто утешала моего мальчика после каждого укола. Хотя я четко знаю, что даже когда ты с ребенком в больничном царстве-государстве, ответственность за его лечение несешь только ты. Я принимала решение вызвать скорую, я дала им его усыпить с целью обезболивания, я написала отказную от прививки против столбняка (о, накануне еще одной новой болезни у него была бы еще прививка, которая по ослабленному стрессом и ожогами организму вдарила бы с новой силой), я понимала, что это мой сын и моя ответственность и только мне нести её. Вот тогда я почувствовала «вот, что значит «я-мать», вот обратная сторона его чарующего смеха, длинных ресниц, протянутых ко мне ручек, улыбок, первых слов и шагов. Обратная сторона счастья - труд и ответственность, иногда - боль и всеохватный усталость. Значит, будем нести своё материнство». И на следующий день жизнь показала мне про «мою ответственность» кое-что грандиозное.

Часть VII Без молока.

Следующие дни сливались в унылые будни, мальчик был совсем ручной (то есть еще более ручной, чем обычно, если можно себе это представить), поэтому спина моя ныла уже просто при ходьбе. Я качала его все время на одну руку, чтобы не нажимать на поврежденную ручку и часть груди, поэтому отнималась правая рука. Как только он засыпал и у меня удавалось положить его в кроватку, я шла и делала зарядку, тянула спину, отжималась, чтобы как-то себе помочь. Было страшно лень, но я понимала, что если я этого не сделаю, я просто слягу.

Казенная (да, если честно, никакая) еда толком не лезла в глотку, мы скучали по папе Диме и мечтали, что вот-вот нам дадут добро гулять днем во дворе больницы, ведь ожидаемой температуры 37-37,5 так и не было. Тогда Дима и моя примчавшаяся в Москву на помощь мама смогут приезжать к нам с коляской и хоть на сколько-то перехватить его с моих рук, мы поговорим о чем-то постороннем, или я отдам ребенка выгуливаться папе и бабушке и наконец-то схожу в душ… Забрезжил свет в окошке, можно было ждать чего-то хорошего, и мы ждали.

В первый же день меня трижды предупредили, что так как мы в больнице, выносить ребенка из палаты лучше только по необходимости, ведь тут у каждого первого зеленые какашки, желтые сопли или еще какие легко заразные радости. Эту рекомендацию я выполняла неукоснительно, хотя в нашей коробке унылого желтого цвета было страшно скучно, ребенка там невозможно пустить ползать не на чем остановиться детскому взгляду, приходится все время играть с ним на своей кровати либо носить на руках. Несмотря на это, мы выходили только на перевязку и КТГ, и сама я выходила только по нужде дважды в сутки.

Утром в субботу сын стал отворачиваться от груди, был вялый, очень много спал, а в какой-то момент его внезапно обильно вырвало на «мамину кровать» огромным количеством не переваренного молока, как будто он его не сутки в животе копил, а вот только что выпил в огромном количестве и оно попросилось обратно.

Хватаю мальчика, не выношу, прошу позвать к нам врача, хотя бы кого-нибудь из персонала. Где-то полчаса спустя неторопливо пришла сестра, без интереса посмотрела на Леву, велела замерить температуру. Оказалось, появилась ожидаемая 37,2. Затем она спросила, чего это у него пальцы во рту и не вызвал ли он сам у себя рвоту (что за на..?!). После того, как я объяснила, что зубы режутся и он никогда не блюет, хотя пальцы несколько месяцев изо рта уже не вынимает, она принялась убеждать меня (и черт возьми, убедила-таки), что я слишком тщательно следовала рекомендации врача выпаивать сына водой и перепоила его.

Врач к нам так и не пришел в этот день, потому что была суббота. Надежда на прогулку растаяла как первый несмелый снег, а мальчик все спал и спал без конца, чем очень меня тревожил, поэтому я снова охраняла его сон как в первую ночь и ждала утра. Смотрела, как занимался бесцветный рассвет в больничном дворе за окном и в глаза мне бросилось что-то, что болталось, зацепившись за смотровое окошко корпуса напротив. Когда чуть рассвело, я разглядела, что это три полусдувшихся воздушных шарика - нелепо треплющееся воспоминание о чьей-то радости выбраться отсюда. Никогда не любила воздушные шарики, как раз за вот этот нелепый и тоскливый их вид после праздника.

Часть VIII Беда не приходит одна

На следующее утро ситуация повторилась - ночью на воскресенье он начал отказываться от груди даже сквозь сон, а утром снова рвота. Пожалуй, это то, что сможет понять только кормящая мать. Момент, когда ты прикладываешь малыша, поишь его самой удивительной на свете субстанцией, уникальной, специально для него сотворенной чудесным способом из самой тебя, как безотказным лекарством, пищей, эликсиром, а он отворачивает голову, возмущенно вскрикивает и хнычет.

Пожалуй, это наивысшее чувство отвержения и собственной несостоятельности как матери - когда твой ребенок отказывается от груди.

Тут уж я схватила ребенка и в пятом часу утра побежала будить и тормошить персонал. Недовольные тем, что я прервала их сон, они выдали мне чистую простынь (моя снова была вся уделанная) и велели поить водой и Ригидроном по чайной ложке каждые 15 минут. Так у нас не осталось последнего подспорья - ни одного шанса на сон. Раз в 15 минут звонил будильник, я вздрагивала, будила ребенка и поначалу чайной ложкой, а затем шприцем против его воли вливала ему в рот жидкость. Затем мы (он у стенки, подоткнутой моим одеялом, я согнувшись вокруг него с краю) на 5-10 минут вырубались и, кажется, тут же снова звонил будильник.

Почти все время, кроме тех минут, когда я была вынуждена выйти из палаты, он проводил со мной на кровати, потому что тревожно спал и еще оттого, что эта железная кроватка скрипела так, что не разбудить только что уложенного ребенка было практически невозможно.

К обеду в воскресенье пришла уставшая и какая-то раздосадованная наша врач.

- Он болеет и обессилен, молоко давать категорически нельзя, сцеживайтесь если хотите в будущем снова его кормить, давайте вот эту кашу рисовую, по 50 мл каждые 3 часа и по 50 мл воды с Ригидроном каждый час.

- Что с ним?

- Это ротавирус у него. Учтите, каша невкусная и есть ее по доброй воле он не станет, настоятельно рекомендую поставить зонд.

- Зонд? Что это?

- Через нос будет идти трубка, вы будете по часам аккуратно вливать необходимое количество еды и воды прямо в его желудок. Некоторые мамы потом снимать не хотят - так это удобно.

- А других вариантов нет?

- Вы можете пробовать, но сколько нужно, Вы скормить не сможете, он будет слабеть.

- Я попробую.

- Пфф, дело Ваше. Сестру попросите поставить, когда устанете его пичкать.

Начались мои пляски с бубном вокруг откровенно больного сына. Я уговаривала, я кормила с ложечки, я кормила насильно, кормила шприцем. Я так готовилась к его прикорму, так хотела знакомить его с едой осознанно, чтобы он в будущем слышал свое тело, ел грамотно, размеренно и с радостью, и в меру. Насильственное кормление мягко говоря не входило в мои планы и давалось мне с трудом.

Я понимала, что ресурс еще не накоплен, но время идет и постепенно я начинаю выходить из состояния шока от случившегося и скоро буду вынуждена встретиться со своими эмоциями лицом к лицу. Я старалась не думать об этом и максимально добросовестно выполнять поставленные задачи. Просто делать все, что должна.

Приходилось все время что-то уточнять и в этот день много раз оставляла его спящего, и то спускалась забрать у растерянного мужа какие-то необходимые мне вещи, то бегала к медсестрам. Вот я иду по коридору и на каталке выкатывают брыкающегося мальчишку, примерно нашему ровесника - от пупка и выше, с ручками, он полностью перебинтован весь и от носа со ртом торчит трубочка... я это увидела и осознала, что нам чертовски повезло с нашим супом и как бывает. Иду обратно, слышу совсем младенческий плач из-за закрытой пластиковой двери, бросаю на нее взгляд, вижу прикрепленный (как и к каждой палате) информационный листок: «Николай, 30 дней»…

Я только прикоснулась мыслью к тому, что моему-то 9 месяцев почти, а я смотрю на его страдания и мне кажется, что я в аду, а тут… 30 дней. И тут меня прорвало. Лева засыпал, а я смотрела в окно и не могла остановить слезы, они то лились по щекам горячими дорожками, то вырывались из меня со всхлипываниями и каким-то завыванием, и я совершенно не могла это контролировать. Вся боль, вся жалость к моему мальчику, к себе, нашей семье, где все просто встали на уши от переживаний и обрывали трубки из нескольких городов разом, вся огромная досада на всех этих не чутких и грубоватых медсестер, на неистребимый проклятый ротавирус - все чувства разом рвались наружу и покрывали меня с головой, и снова, казалось, слезы заполняли весь мир. Теперь уже слава богу мои, а не моего ребёнка.

Часть IX День Матери

К вечеру воскресенья я стала подозревать неладное. Меня мутило, живот скручивало, очень хотелось спать, одолевал противный озноб, выполнять поставленные задачи становилось все сложнее. Я спросила дежурную, могу ли заразиться от Левы и есть ли какая-то профилактика для меня.

- Можешь, если иммунитет ослабленный был.

- Мы попали сюда, потому что я болела два дня и очень устала с ребенком один на один за это время.

- Ну, понятно. Позови, кто тебя сменит, пока ты лечиться будешь.

- Можно ко мне в помощь позвать родственника?

- Только сменить тебя можно. Вдвоем нельзя.

- А дайте для желудка что-нибудь. Для меня, мне очень нехорошо.

- У нас для взрослых лекарств нет. Мы детская больница. Ну, вот, на Смектин пей. А больше у нас ничего нету.

Через несколько часов меня уже полоскало. О том, чтобы поить и выкармливать насилу Левку необходимой кашей уже речи не шло. Он сидел в кроватке и надрывался, а я не могла взять его на ручки, потому что меня тут же в нашей желтой темнице выворачивало в двенадцатый раз подряд. В какой-то момент я легла и осознала, что я не могу встать, не в состоянии оказывать моему мальчику необходимый уход, тогда я позвонила маме. Это было праздничное воскресенье - День Матери.

Вечером в день сыновей мы попали в больницу, а вечером в день матери моя мама пришла на помощь ко мне, своей дочери. Дочери, которая была в беде и отчаянно не справлялась сама. Мама пришла и как о своем ребенке заботилась о моем сыне, а я была вынуждена оставить его, потому что Дима под руки вел меня до машины и практически на себе нес по ступенькам на 3 этаж домой. Двое суток после этого я провела в постели, я просыпалась только чтобы позвонить маме, сцедить неумолимо убывающее молоко и вставала только по нужде. А когда я спала, мне снова и снова снились появляющиеся волдыри, заходящийся плач, бесконечный больничный коридор, где за каждым окном бокса история вроде нашей.

Если я не спала - я плакала. Все внутри скручивалось от тоски без моего мальчика, от чувства вины, что я не могу быть рядом с ним, от чувства вины, что мою ношу несет моя мама. День за днем я понимала, что если приеду - не справлюсь, потому что сил еще нет совсем, а самое главное - обеспечить сыну уход, чтобы он вызддоравливал для начала в физическом плане. Хотя уезжала максимум на сутки, тем более мое возвращение не одобряла наша врач. Моя мама вдруг приехала и была большой и сильной. Она качала его, кормила, поила, они часами простаивали у окна, отвлекаясь от бед мамиными рассказами о птицах и людях за окном, мечтами о будущих прогулках. Меня там не было, но я знаю, как моя мама с нежностью целовала его перебинтованную голову. Она вместо меня рыдала в кулак во время второй перевязки, которая наконец-то подарила всем нам первую добрую весть - процедура показала, что заживление обойдется без операции.

Часть X Снова вместе

К вечеру второго дня я попробовала поесть, утром третьего - невротично, все так же с глазами на мокром месте, перестирывала все игрушки в доме, потому что когда он вернется домой, дом должен встретить его как следует. Затем я так же невротично перемывала всю квартиру - пыль, подоконники, полы, потому что когда мама вернется домой, дом должен встретить её подобающе, как героиню. Врач настаивала, чтобы я еще сутки отлеживалась, но терпение мое лопнуло. Тоска заполняла меня по самую макушку, я знала, каково там, представляла как устала мама, я знала, что сын очень тяжело переносит разлуку со мной - говорит «ма-ма» и заливается слезами, и засыпает только когда плач лишит его сил. Я наконец-то вставала без головокружения, могла нормально ходить, молоко больше не сцеживалось. Совсем. Это очень меня пугало, поэтому к вечеру я с боем прорвалась обратно в ожоговую травму.

Когда я приехала сын спал, зонд к моему приезду он благополучно выдрал, а новый медсестры установить не смогли - не дался больше мой Лев. Мама ввела меня в курс дела, передала мне «бразды» ухода за Левкой обратно и мы снова остались вдвоем - насильно пить воду и давиться кашей.

Когда он проснулся и я схватила его, прижала, я была шокирована тем, как сильно он похудел. Мои хомячьи щечки пропали, Львяткины ножки стали тоненькие, как у трепетной лани… Он как будто казался младше, чем три дня назад.

А утром, еще дома, стоя у зеркала в ванной (в больнице на этаже не было ни одного зеркала - ни в туалете, ни в душевой, ни возле умывальника, я даже не думала об этом, пока не увидела зеркало у себя дома), я смотрела на молодую женщину со все еще опухшими глазами и не узнавала ее. Ей будто 37, а не 28, и три первых седых волоса на макушке (ну, выдрала конечно, как же…), и несколько новых, незнакомых и неуместных морщин и еще просто чудовищные синяки под глазами.

А еще совсем другой взгляд, такой, которого я в зеркале не видела еще никогда. Взгляд матери, ребенок которой болеет – взгляд человека, который скучает по улыбке своего чада, а еще взгляд ребенка, который резко повзрослел. Я не знаю, как это объяснить точнее.

Только этим вечером мы узнали, что был вариант въехать в платную палату и быть там с ним вдвоем - мне и маме. Ну, почему, почему не было информации об этом тогда?! Мы тупо не знали, что так можно было и он трое суток звал маму, а я не могла к нему прийти. Это чудовищные, тоскливые и черные были дни для меня. Разумеется, мы не пожалели ты 3000 р в сутки за то, чтобы не разлучаться. Я до сих пор вскипаю, когда думаю о том, что нам просто никто не сказал...

Часть XI Санкционированный побег

В четверг ждали следующую перевязку. Вернувшись к сыну в среду вечером, я не смела загадывать, как надолго мы здесь застряли, но надежда слабо щекотала изнутри где-то в районе солнечного сплетения. Наутро зашла врач, довольно строго уточнила, выздоровела ли я и получив не вполне правдивый, но уверенный утвердительный ответ, выслушала мою просьбу: после перевязки отпустить нас лечиться домой. Я тут же, еще до ее ответа принялась указывать на то, какими дисциплинированными пациентами мы были все эти дни, обещать, что мы будем старательно выполнять все напутствия и предписания ее. Она понимающе кивнула, улыбнулась, как-то потеплела и пообещала принять решить после осмотра.

Это была первая перевязка без предварительного обезболивающего укола. Впервые я ждала, когда она уже будет, тревожилась, конечно, и ладони холодели, и в горле пересыхало. Мне снова пришлось ждать за дверью, но на этот раз мой малыш был возмущен только тем, что меня вновь заставили выйти, больно ему уже не было и периодически он смолкал.

Наш Левундий показал отличные способности к регенерации и кроме того с обеда начиная потихоньку снова начал есть мамино молоко.

Мы ждали прихода врача с ее решением как деда Мороза или летних каникул, ерзая на скрипучей маминой кровати от нетерпения и то и дело бросая на дверь взгляд. Итак, до следующей перевязки мы с согласия врача после подписания мной кучи бумажек, снимающих, по сути, всякую ответственность за наше лечение со всех кроме нас самих, поехали домой.

Дом после нашей канареечной клетки казался мне огромным и при этом каким-то совсем иным. Лева не сходил с моих рук, если его брал кто-то другой, он всегда держал меня в поле зрения, а если терял из виду, тут же принимался истошно меня звать. Его все еще приходилось поить водой, он по-прежнему протестовал, но домашнюю еду кушал на порядок охотнее. В принципе, с тех пор прошло около 10 дней, а ситуация с его тревожностью и ужасом меня снова потерять пока не изменилась. Все время на ручки, все время быть в поле зрения. И сколько бы раз я не говорила ему, что я рядом и никуда не уйду, как бы быстро я не старалась реагировать на любой его зов, он как будто уже запомнил совсем другое.

Его улыбку мы увидели на второй день. А вечером, когда Дима был еще на работе, а Левка досыпал свой послеобеденный сон, мы с мамой сидели на диване в темноте, которая зимой случается всегда как-то внезапно и только горят фонари под окнами, да фары машин и неоновая вывеска магазина напротив хаотично светятся, и говорили. О том, что что-то случилось внутри со всеми этими событиями и никак не уходит чувство, будто в груди образовалась черная дыра, которая ноет, тянет, из нее будто сквозит ледяным духом и никак не получается нащупать внутренний баланс, покой.

В душе поселилась такая тревога и страх, которые сковывают и заставляют обнаруживать перед сном уставшие от напряжения мышцы во всем теле. Так сложно просто смотреть, как ребенок ползает по квартире, не нависая над ним - кажется, что опасность подстерегает его буквально везде. Так, одна единственная тарелка супа как будто поделила жизнь на до и после. Я знала, что это пройдет, и чувства улягутся, и не видывал свет еще ни одного ребенка, который сумел бы вырасти без шишек и ссадин. Но ни мой брат, ни я так в детстве не обжигались.

Ныть и болеть мой желудок перестал день на восьмой после выписки, спина - на 9-й стала болеть только если приходится много носить мальчика в течение дня. Моя мама задержалась еще на неделю и мы проводили ее только позавчера. А до этого момента она делала для меня все - брала на себя готовку, массажировала мою спину, перехватывала и выгуливала Левку. И если желудок и спина - дело времени, диеты и зарядки, то душа - тоже, скажем так, «пока еще», и тревога тоже… пока еще. За первые 4 дня в больнице при пятиразовом питании я распрощалась с 5 кг веса. Казалось бы, упоминание этого факта попахивает кокетством, но при всем моем желании после родов скинуть эти 5 кг, я бы никогда не согласилась делать это такой ценой. Теперь мы ждали 6 декабря, чтобы как мы все от души надеялись переступить порог того бесконечного коридора в последний раз.

Часть XII Больничное рандеву

В последующие дни, окруженный заботой и любовью, наш Левушка с каждым днем оживал и все больше нас радовал. Вот он улыбнулся мне, вот он снова стал играть, вот в нем начинает просыпаться прежняя тяга все потрогать и попробовать на зуб, а вот и кушать стал с удовольствием и без опаски, и так далее. В день нашего возвращения Дима прибежал между работами домой через 5 минут после того, как я ему написала, что мы вернулись. Смс: «Сейчас прибегу обниматься». Прибежал. Правда малыш почти спал, папа Дима глянул на спящее чадо и умчался на следующую работу. Я даже понятия не имею, как он соскучился по Леве за столько дней.

Сегодня наткнулась на полученную от врача справку, исходя из которой следует, что «Чадов Лев Дмитриевич, 5.03.2017 г.р. находится на излечении в больнице с 22.11.17 по настоящее время (Слава Богу, уже прошлое, прошлое время!). Диагноз: Ожог горячей жидкостью I-II-III ст. лица, шеи, туловища, правой верхней конечности, S=7%; атопический дерматит, ротавирус».

Мы брали ее где-то в середине нашего там пребывания, чтобы попытаться компенсировать хоть какую-то часть суммы за наше не случившееся море, но всем было настолько не до того, что она так и провалялась и вот, только сегодня внезапно обнаружилась. Про третью степень мне никто ничего не говорил, я слышала только «нехороший ожог» и хорошо, что не говорили. Сухой язык медицинских терминов и определений. Маленькая ручка = «правая верхняя конечность», такие дела.

Вечером 5-го мы старались подготовиться к ответственному грядущему дню: утром мы везли нашу малышню на контрольную перевязку и готовились официально проститься с ожоговой травмой детской больницы им.Сперанского. Уснуть пораньше, разумеется, не вышло. Вроде ничего особенного, но волнительно. Едва мы переступили порог больницы, сын у меня на руках стал вертеться и хныкать. Я помню по себе, как в детстве детально складывается картина события, места, где происходит что-то травмотичное. Взяли кровь в одном корпусе, и вот мы поднимаемся в знакомый коридор. Распахиваю дверь и даже меня, взрослую тетку придавливает здешней безысходностью как бетонной плитой. Что говорить о нашем мальчике.

Нашла врача, выяснилось, что медсестра напутала и мы должны были приехать 3 или 4-го, а не 6-го и нам тупо повезло, что мы попали на ее смену. Она сказала, кстати, что после нашего «побега» у них ещё и вспышка ветрянки была. Именно в этот момент за налетом винтика российской системы здравоохранения проступила уставшая женщина с явно больной спиной и непростой работой. Я вдруг разглядела ее, понимающую, что людям в больнице плохо, а дома - лучше.

Принесла Леву в перевязочную, и даже на этот раз меня вытолкали за дверь. Тут уж сын бунтовал как впервые, могу представить его ужас: только вроде жизнь стала налаживаться, и опять притащили в это страшное место, и опять мама выходит за дверь… Но меня позвали спустя всего минуту-другую, детеныша разбинтовали и больше не забинтовывали. Тут же отдали мне на ручки и он моментально успокоился. Леву похвалили - все подзажило очень хорошо. Нам дали добро на мытье (Наконец-то! Лев просто обожает купаться!) объяснили ТЗ по бумажкам для официальной выписки и отправили в свободное выздоравительное плаванье.

Пришло время проститься с нашим врачом - Верой Владимировной Сошкиной, которая изначально, в силу, так сказать, «среды обитания», как-то больно ранила меня своими формулировками. С течением же времени, я все больше открывала в ней искреннюю, хоть и своеобразную заботу о моем ребенке. Она, если отбросить сантименты, знала, что делать, она не давала расклеиться, она объясняла все подробно, когда я задавала вопросы. Я видела искреннюю радость, когда в последний раз она сняла повязки и увидела, что заживление идет хорошо. Положа руку на сердце, лучше ее строгость и грамотное лечение при этом, чем если бы врач принялась меня жалеть и проявлять излишнее сочувствие.

На прощание она в свойственной ей манере пожелала нам больше не возвращаться, а я вдруг испытала такую необъятную благодарность к этой худощавой, вечно усталой женщине, огромную, как снежная лавина. Мне хотелось что-то подарить ей, как-то донести до адресата свою признательность, но я не была к этому подготовлена, просто потому что чувства эти застигли меня внезапно. Я просто сказала ей огромное спасибо, что она делает такое важное дело и я рада, что именно она была нашим врачом, и очень благодарна, и желаю ей и дорогим ей людям крепкого здоровья и всего самого доброго и светлого. Она так улыбалась, мягко, с гордостью, немного смущенно. Словом, было ясно - ради этих моментов она каждый день работает в таком печальном тоскливом месте, слышит столько детских слез и видит столько тревоги и боли матерей и отцов, и иногда бабушек.

Напоследок я сказала, что надеюсь с ней больше никогда не увидеться. Юмор она оценила и снова пожелала нам больше никогда не возвращаться.

Оставалось зайти для финального осмотра к реаниматологу. Врач стала рекомендовать нам компрессионную терапию (мысленно, я отказалась от таких методов тут же, я знала, что наша акушерка нас не оставит и снабдит если не особенной мазью, то хотя бы рецептом), обещала рубцы и обещала перспективу привозить Леву к ним на осмотр в течение 1,5-2 лет (!).

Одна тарелка супа = около двух лет наблюдаться у врача…

Выходя из кабинета реаниматолога, я еще не знала, какая важная и особенная встреча меня ждет с минуты на минуту.

Часть XIII Встреча

Кабинет реаниматолога я отыскала двумя этажами выше, в гнойной хирургии… Другие лица, разного возраста детки, кто как только не забинтован, 3 или 4 разновидности кабинетов перевязочных, чудовищный, еще менее человеческий чем в ожоговой, очень специфический запах. Другой, и в то же время точно такой же коридор с множеством окон, за каждым из которых несчастье.

Идем после осмотра обратно, чтобы уйти и не вернуться больше никогда, затаив дыхание, не веря своей радости, словно боясь спугнуть такое простое счастье. Слышу из-за двери отчаянный детский плач, вижу у перевязочной женщину.., горько, взахлеб рыдающую в прижатые к губам кулаки, сжатые до побелевших пальцев. Я увидела себя во время той, первой перевязки со стороны, меня как будто заморозило на несколько секунд.

Заметив меня боковым зрением, она, точно как я тогда, попыталась спрятать лицо, оборачиваясь ближе к стене, чтобы проходящая мимо я не заметила ее слез. А я не смогла пройти мимо, остановилась, положила руку на ее плечо (другой держала Левку, иначе обняла бы ее крепко-крепко), чуть попросила жестом повернуться к нам, заглянула в ее опухшие покрасневшие глаза и говорила, говорила все, от чего, как мне кажется, в тот момент мне самой стало бы чуточку легче.

- Держись! Держись, слышишь? Это пройдет, обязательно пройдет, и все заживет у твоего ребеночка, главное, что ты здесь, сейчас возьмешь его на руки и сможешь обнимать, целовать, гладить по голове, и все наладится, твоя любовь чудо сотворит, ты только люби и вы вместе все-все преодолеете. Две недели назад я точно так же рыдала под дверью, не верится, правда? Ты имеешь полное право на эти слезы и на все, которые еще будут и не стыдись их. Если не плакать, можно умом тронуться. Я так понимаю тебя, милая… Держись.

- Спасибо, - осипшим шепотом успела проговорить съежившаяся фигурка, когда из-за двери послышалось протяжное «маа-ма!». И вот она вздрогнула, рывком распахнула дверь и пулей влетела вовнутрь.

Много раз потом я мысленно увижу ее, маленькую, сжавшуюся в комок, беззащитную и ранимую как оголенный нерв. Десятки раз подумаю о том, как у них дела и что же случилось, и скоро ли они вернутся к нормальной жизни. И вернутся ли… Может быть да, а может…

Сегодня наткнулась на полученную от врача справку, исходя из которой следует, что «Чадов Лев Дмитриевич, 5.03.2017 г.р. находится на излечении в больнице с 22.11.17 по настоящее время (Слава Богу, уже прошлое, прошлое время!). Диагноз: Ожог горячей жидкостью I-II-III ст. лица, шеи, туловища, правой верхней конечности, S=7%; атопический дерматит, ротавирус».

Мы брали ее, чтобы попытаться компенсировать хоть какую-то часть суммы за наше не случившееся море, но всем было настолько не до того, что она так и провалялась и вот, только сегодня внезапно обнаружилась. Про третью степень мне никто ничего не говорил, я слышала только «нехороший ожог» и хорошо, что не говорили. Сухой язык медицинских терминов и определений. Маленькая ручка = «правая верхняя конечность», такие дела. Семь процентов… А я когда про компрессионную одежду читала…истории про 40% видела и невесть сколько еще и реабилитации потом длятся годами. Надеюсь, у них все хорошо.

В тот момент, продолжая идти по такому знакомому и чужому коридору, я впервые подумала о том, что опишу нашу историю. Для них, моих незнакомых маленьких девочек, мамочек, незримых сестер по материнству, чтобы пусть хотя бы у одной из них появился крохотный шанс прочитать о себе и почувствовать, что она не одна.

На фотке не Лева, как можно подумать - я. Вот эта девочка, с которой там, в больнице, я столкнулась лицом к лицу. Я смотрю на нее так редко, хотя она всегда во мне, со мной, и нередко нуждается в моем ласковом слове, заботе, внимании. Там же я встретила столько разных себя. Мне было некуда бежать от этих встреч в нашей канареечной коробке и по ночам, когда Лёва спал, а у меня не получалось, я смотрела им в глаза. А что было делать? И если бы жизнь не заставила, увидела бы я их вообще?

Так кто они?

Я - мать, и я не только родила, но могу превозмогая любую усталость и страх быть Матерью Льва и просто делать все, что требуется.

Я - маленькая девочка, которая плачет взахлеб и сама очень хочет на ручки, а не вот это вот все.

Я - дочь, которая зовет маму, единственную, кто может прийти и спасти меня, сколько бы мне ни было лет.

Я - сестра, которая знает, что чувствует Другая и сочувствует всем своим существом и пытается сделать хоть что-то, а не отводит взгляд и проходит мимо.

Так кто я?

Я - жизнь?

Я - жизнь.

И ты тоже.

Конец фильма.

#конкурс #блог #ариначадова #мамальва #маминдневник #маминаписанина #япишу #ожог #травма #9детскаябольница #особеннаявстреча #встреча #конецфильма

Вместо послесловия

Я потрясена оттого, сколько в этом мире оказалось тепла и поддержки. Девочки, ей-Богу, каждое слово, каждый комментарий, историю, сообщение в личку или директ, я ношу как талисман внутри себя. Спасибо, спасибо, спасибо каждой из вас! Я хотела отдать свою историю миру и вышло, как с материнским молоком: чем больше отдашь, тем больше прибудет. Чудесный вышел конкурс #бытьмамой_кино. Спасибо тебе, Аня, что дала мне импульс все-таки решиться написать это все.

Танец.

Наши улыбки начинают напоминать естественные, хотя этим синякам под моими глазами ещё долго,наверное, красоваться на моем лице. Мир капитально сдвинулся с привычной орбиты, но постепенно мы обживаемся в этом измерении и входим в своё русло, хотя внутренняя работа продолжается, тектонические плиты моего материнства двигаются, неспешно, медленно, но невозвратно и как-то глобально что ли...

Сегодня был интересный эпизод. Сын отказывается засыпать с папой, а я очень на это рассчитывала, день вышел каким-то длинным и нудным, тягомотным и я хотела пить чай, заниматься своими делами и слушать тишину, но Лёва настойчиво требовал моего присутствия. И я выдыхаю, иду на его зов, прошу его засыпать, баюкаю, качаю, наворачиваю с ним круги по комнате, вся такая терпеливая и застывшая, поглощенная своей уставшей спиной и стараюсь потушить плавно подкипающую лаву своего раздражения.

Останавливаюсь, качаю у кроватки, а потом вдруг вспоминаю как летом, в лесу, я принимала в гости подругу, и как она делала мне массаж рибозо - широченным национальным полотном (ну, у нас его не было, использовали то ли палантин, то ли простынь). Я плавно качалась на волнах, лёжа на мягоньком, а она, куда более хрупкая по комплекции чем послеродовая я, стояла надо мной и создавала вибрации, которые меня и расслабляли и с такой неожиданной силой. Я спросила, не тяжело ли ей, а она ответила, что не напрягает мышцы, а просто танцует. В этом и заключалась тайна такого массажа.

И вот я, полжизни, кажется спустя, начинаю танцевать. Фактически, движения мои остаются прежними, но я закрываю глаза, мурлыкаю какие-то протяжные звуки и бёдра мои танцуют. Лава потухла в считанные минуты, Лёва тоже «утух» 🙈 буквально за минут 5-10, а я неожиданно попала в какое-то невероятное состояние, напоминающее медитацию, и сквозь меня потекла любовь.

Продолжая танцевать с моим как будто вдруг невероятно полегчавшим мальчиком, я улыбалась с закрытыми глазами, мне казалось, что я ширюсь и множусь, будто границы моего тела больше не определены чётко и мы с сыном - одно, единый организм, бесконечное чувство любви и нежности, и мы танцуем.

Я вспоминала, как мы купались, когда он ещё был в моем животе, плавали, делали гимнастику, если я напрягалась чуть больше нужного, Лёва тут же давал мне понять, что нужно сбавить обороты.

Мне казалось, что я представляю из себя триллионы микроскопических частиц, а может я жидкость, но точно не плотное тело. Не может быть просто голова-туловище-руки-ноги, не верится. Эта любовь, бесконечная, тёплая, но не душная, свободная, легкая, чистая, будто расщепила меня на мельчайшие атомы и я заполняю мир, огромный, и чувствую внутри этого мира всех, кого я знаю, что Люблю и сына, и мужа на кухне, и родителей за тысячу км, и брата, и его семью, и моих самых близких друзей. А потом внезапно обнаруживаю, что я люблю гораздо больше чем знаю, и мы все - одно, течём, летим, парим, дышим.

Я не знаю, сколько мы провели времени так, затем, постепенно я будто снова стала обретать форму, и любовь стала морем, молочным изобильным берегом, любимым городом, небом и вот я уже как дитя плаваю в нем сама, словно баюкают теперь танцующую меня.

Сегодня я была счастлива укладывать моего мальчика, он так настойчиво звал меня, чтобы показать мне чудо.

#мамальва #блог #ариначадова #япишу #маминдневник