"Ширковское дело" по очерку Анатолия Алексеевича Танкова
Льговский помещик Ширков жил открыто и богато. Гостей у него, как известно, бывало всегда множество. Чуть ли не полгубернии съезжалось к Ширкову в имение. Мало того, - пишет, бывало к нему губернский предводитель дворянства: "Федор Иваныч, мы без вас тут в Курске скучаем"... и Ширков со всем своим двором и штатом ехал в Курск.
С ним, разумеется, оркестр, хор, крепостные актеры, которым приходилось играть даже в городском театре. По прибытии в Курск, у Ширкова начинался ряд празднеств.
Как большой барин, Ширков, конечно, и самодурствовал вволю. Немало анекдотов об этом самодурстве дошло и до нашего времени(1890). Они рисуют личность Ширкова в весьма непривлекательном свете.
В день именин Ширкова, в его усадьбу непременно съезжались представители губернской администрации, множество богатейших помещиков и масса всякого рода гостей. Для блеска выписывали нескольких протоиереев; из Рыльска являлся архимандрит и торжественно отправлял службу, на которой именинник присутствовал, сидя перед алтарем в мягких вольтеровских креслах. В конце молебна дьяконом обыкновенно провозглашалось многолетие "болярину Феодору".
И вот, в один из таких именинных дней, молодой дьякон недавно назначенный к церкви села Лунова, находившейся в имении Ширкова заартачился и не пожелал провозглашать многолетие «вельможному болярину»; ибо, по мнению дьякона, такое многолетие не согласно с уставом церковным. Несмотря на то, что священник и даже сам архимандрит, подсказывали дьякону: болярину... болярину, непокорный провозгласил прямо: "всем православным христианам".
Ширков сделался мрачен, как ночь. Он кивнул головой камердинеру и когда тот в мгновение ока очутился подле своего властелина, прошептал несколько слов. По окончании службы, многочисленные поздравления расточались перед Ширковым. Архимандрит кланялся в пояс. Направились все из церкви. Задумчивый Ширков вышел к своему экипажу и бросил взор на деревню. Лицо его сразу просветлело. - Молодцы, ребята, - сказал он многочисленной своей дворне.
За что такая похвала? За то, что по приказу оскорбившегося барина, дворовые в пять-десять минут разнесли дом и усадьбу дьякона. Когда последний из церкви поплелся к себе, то увидел, что от жилища его не осталось камня на камне, а жена с детьми воют благим матом, ломая свои руки на развалинах. Дьякон бросился в Курск, к архиерею.
- Что ты наделал, дурак, - заметил ему старик-архиерей, - скорее просись в другой приход. И через неделю не только дьяконского дома, но и его самого с семейством уже не было в Лунове.
Ширков любил охоту, но особенную страсть питал к волкам. Что бы ни застрелили, или ни затравили на охоте, лисиц, зайцев и т. п., Ширков был мрачен. Поражала пуля волка, он успокаивался и жаловал убившему серого из собственных рук синюю ассигнацию. Чем на охоте больше было убито волков, тем Ширков делался веселее.
Раз, назначена была облава на волков. Едет Ширков и с ним скачут охотники. Глядь, а сельский поп перерезал им дорогу на своей клячонке. Взбесился Ширков, догнал попа, да и стал его угощать арапником, сколько влезло. Затем поехали на охоту. Волков было убито шесть штук. Возвратившись домой, в радостях Ширков велел представить к себе избитого священника. Тот явился. Последовала мировая, разумеется, выгодная для потерпевшего.
Когда Ширков проезжал летом в рабочую пору, то любил видеть, чтобы везде кипела работа на полях, хотя бы и не его поместья. Если он где-нибудь находил заленившегося, по его мнению, работника, сейчас же приказывал драть его немилосердно кнутьями. Льговский и смежные уезды хорошо знали это. И когда катил Ширков по дороге, то вокруг работа горела в руках мужчин и женщин. И только тогда ослабевала деятельность крестьянского люда, когда ширковский экипаж скрывался за горизонтом.
Ширков был женат и у него были дети. Разумеется, семейство его было бессловесно и покорно. О гареме из крепостных и говорить нечего. Он был во всякое время дня и ночи к услугам помещика. Кроме того, Ширков свел интригу с дочерью своей соседки, бедной дворянки Алтуховой, которой было лестно внимание богача. Притом же Ширков был ее крестным отцом и Мария, - так звали дочь Алтуховой, - бывала в ширковской усадьбе, иногда даже без ведома матери.
Так проживал Ширков до 28-го мая 1813 года.
В этот день, в поле, на большой дороге из Курска в Льгов, близ села Лунова, найдено было мертвое тело Марии Алтуховой, в четырех верстах от усадьбы Ширкова. Тело убитой лежало навзничь, с распростертыми руками, было одето в женской шубке, в рубашке, на ногах были башмаки без чулок.
Растрепанные волосы и все лицо девушки были в крови, горло было проткнуто острым орудием до самого затылка насквозь, рот был с обеих сторон разрезан до ушей, обе губы отрезаны прочь, около носа рана, правая рука была проколота в трех местах.
Рука эта, по словам очевидцев, замерла со сложенными для крестного знамения пальцами. Изо рта убитой Марии был вынут пропитанный кровью комок бумаги.
Вид трупа привёл всех в содрогание. Поспешили дать знать о происшествии становому приставу и нижнему земскому суду в Льгове. Поразительнее всего было то обстоятельство, что головной гребень убитой Алтуховой был найден у ворот дома ее отца, а платье возле кровати, на которой она вечером 27-го мая, дома, легла спать.
В ту ночь, когда была убита Алтухова, отец ее, человек вообще нетрезвой жизни, был пьян и спал в саду, мать была в отсутствии, в Курске. Два крепостных человека ночевали в сарае. Очевидно, покойная Алтухова сама или удалилась из дома, или была кем-либо похищена; но уже потом не возвратилась.
На место происшествия явился становой пристав. Привалила толпа народа. Смотрели на убитую. Дорожная пыль была изборождена колесами экипажа. Собравшиеся вслух обвиняли в страшном злодеянии Ширкова.
- Это он ее укокошил, он! - гомонили в толпе. Другие шептались о том же. Ни для кого не было тайной, что Ширков любил свою крестницу. Вдруг полиция, понятые и толпа любопытных заприметили ехавший из ширковской усадьбы экипаж. Это были дрожки и на них ехал человек Ширкова.
- Куда? - окликнул ехавшего становой пристав. - В Льгов, - отвечал тот, - бумагу везу в нижний земский суд от барина. Человек Ширкова ударил по лошади и помчался дальше. Взглянуть на валявшийся на дороге труп он и не подумал.
Между тем, собравшиеся однодворцы и понятые стали просить станового пристава сейчас же измерить и засвидетельствовать ширину колеи проехавших ширковских дрожек и ширину колеи экипажа, на котором был вывезен труп девушки на большую дорогу и там брошен. Становой согласился и оказалось, что обе колеи совпадают точь в точь.
- Его дело, его! - заговорили в толпе.
Но напрасны были исследования следов в дорожной пыли. Когда становой пристав приехал во Льгов, то в земском суде лежало на столе заявление Ширкова, из которого можно было видеть, что он сам сознается в том, что Алтухова ехала в злополучную ночь на его дрожках.
"Крестница моя, Mapия Алтухова, - заявил земскому суду Ширков, - имела ко мне горячую любовь. Я в ночь смерти ее посылал за нею дрожки со своим кучером и камердинером. Она, приехавши ко мне в дом, пробыла довольно долго у меня и потом пред рассветом, на заре, отправилась к себе в родительский дом. Через несколько времени возвратился кучер и сказал, что Алтухова на пути, вынув из дрожек пистолет, застрелилась с отчаянья, не успев склонить меня на любовь".
Вскоре, в земский суд прибыл сам Ширков; ему не сиделось в усадьбе. Нечего и говорить, что встречен он был мелкими "приказными" подобающим образом. Тем не менее, нужно было приступить к следствию. Суд пожелал допросить ширковского кучера, который вез Алтухову. Ширков отвечал, что кучер сейчас же явится для показаний. Но он солгал.
Рано утром кучер с камердинером были усланы Ширковым в Курск, будто бы за доктором, для того, чтобы подать Алтуховой помощь. Таким образом, посланные должны были проехать из Лунова в Курск 50 верст и столько же обратно, а между тем у Ширкова в доме жил лекарь, итальянец Бондини, имевший всегда при себе медикаменты, которыми он многим оказывал помощь.
В недальнем расстоянии, во Льгове, жил медик Брунс, к которому Ширков, однако, не послал. Точно также Ширков не дал знать о происшествии родным погибшей девушки и не принял никаких мер к охранению трупа, а оставил его брошенным на большой дороге.
Земский суд начал следствие. На место происшествия члены суда поехали только на другой день. В усадьбу Ширкова они не смели и заехать, а тем более допросить его крепостных людей. Труп Алтуховой был освидетельствован льговским штаб-лекарем Брунсом, который даже не позаботился вскрыть черепа Алтуховой для определения, - был ли сделан в рот выстрел, или нет.
Со времени гибели дочери старуха Алтухова поставила себе целью стать обвинительницей убийцы ее Марии, которым она громко называла Ширкова. Этот последний продолжал вести открытую жизнь, но всеми было замечено, что представители курского дворянства перестали посещать Луново и его гостеприимного хозяина. Место их заняли разные судейские чиновники, которые мало-помалу стали смелее по отношению к Ширкову и вскоре, как пиявки, присосались к нему.
Ранее, Ширков, подал в земский суд заявление о самоубийстве Алтуховой. После знакомства с персоналом Льговского земского суда, Ширков изменил свое показание. Он объяснил, что кучер его, возвратившись ночью 28-го мая, в страхе передал ему, что на дороге несколько пьяных негодяев напали на ехавшую в дрожках Марию Алтухову, изнасиловали ее и убили.
В основу своего следствия земский суд положил убийство Алтуховой неизвестными людьми. Но как было их найти? Всем соседям Ширкова было известно, что следствие ведется по его указаниям, что следователи днюют и ночуют у него и в его доме составляюсь протоколы и журналы.
Для следствия Ширков поставил свидетелей и нашел виновных. Явились свидетели, утверждавшие, что они видели, как Ширков простился с приезжавшей к нему Алтуховой, как проводил ее до экипажа и ушел потом к себе в спальню. Явилось добровольно четыре человека крестьян, которые заявили суду, что они убили Алтухову на большой дороге, будучи пьяны.
- Пировали мы, - показали обвиняемые, - всю ночь в соломинском кабаке, а как вышли оттуда, увидели дрожки с проезжавшей барышней, и грех нас попутал.
В протоколах Льговского земского суда было записано подробное показание явившихся с повинной крестьян. Следствие земского суда, таким образом, нашло преступников и свидетелей. Но приказные крючки безбожно тянули дело.
Прошел целый год, а конца следствия не было. Между тем, соседи Ширкова стали замечать, что Ширков совсем переменился. Он постарел, стал угрюм и раздражителен, несмотря на то, что если гибель Алтуховой набросила на него какую-либо тень, то услужливый земский суд отогнал ее далеко-далеко.
В те годы, когда велось следствие по делу об убийстве Алтуховой, льговский земский суд состоял из весьма неблагонадежных людей. Заседатель, по словам знавших его, был человек "пристрастный к пьянству", другой заседатель был "не лучших качеств". Стряпчий был предан Ширкову "душой и телом". Вследствие этого, земский суд некоторых из соседей Ширкова (однодворцев), которые не согласились быть лжесвидетелями, выслал в Курск якобы по требованию курской полиции с тем, чтобы они из Курска никуда не отлучались.
Ширкову удалось, кроме своих крестьян и однодворцев, найти свидетельницу в свою пользу в бедной усадьбе несчастной старухи Алтуховой, именно женщину Ирину. Впоследствии эта женщина чистосердечно созналась, что Ширков подкупил ее и просил показать на суде, что ее деверь Захар (Лобанов) дал ей нож в то утро, когда найдена была убитой барышня Алтухова, при этом будто бы сказал: - Этот нож ночью поработал.
"Будучи в земском суде, - рассказывает Ирина, - я хотя и пьяна была, однако же, не решалась сказать так, как научил меня Ширков. Но когда меня судьи спросили: - есть ли у тебя нож? - я отвечала: есть. Стряпчий начал спрашивать: - Где нож лежит? Я сказала. Судьи отправились за ножом и взяли его. Потом написали то, что им говорил Ширков. Во время допроса были пьяными секретарь суда, стряпчий и судьи, а напились они у Ширкова, который был при допросе и научал тут же допрашиваемых, что им говорить".
Натура Ширкова была испорчена и нравственно исковеркана "с младых ногтей". Ширков остался сиротой после отца 6-ти и после матери 12-ти лет. 14-ти лет от роду он действовал вполне самостоятельно и начал сам распоряжаться своим имением. Будучи почти еще мальчиком, Ширков из села уехал в Москву, где, по словам его, находился в вихре буйной разгульной жизни и увлекался чтением романов. Служить он не захотел.
В Москве Ширков, между прочим, состроил такую штуку: набрал у купцов в долг значительное число товаров и, занимая направо и налево деньги, надавал закладных и обязательств на 36400 руб.
Потом отрекся от платежа, ссылаясь на свое несовершеннолетие, и поэтому все долги Ширкова, на основании законов, были в 1805 году гражданскою палатой признаны недействительными. Проживая у себя в деревне, Ширков вел самую распутную жизнь. В 1807 году, он полюбил дочь одного почтенного и уважаемого соседями помещика Льговского уезда. Он вздумал на ней жениться, несмотря на то, что был уже женат. Ему это было нипочем. Своей жене он предложил развод за 300 душ крестьян.
И однажды, когда отец девушки, в которую влюбился Ширков, не ожидал к себе сватовства, от Ширкова появились сваты с предложением выдать дочь. Разумеется, почтенный помещик оскорбился и даже хотел отомстить. Но Ширков испугался и просил прощения у оскорблённого, объяснив свой поступок пьянством. А пьянству он предавался без меры и удержу.
В год убийства Алтуховой (1813), у Ширкова гостил советник губернского правления, Копецкий; в 1814 году "немалое время" провел в ширковской усадьбе советник Гаврилов. Наезжал в Луново член курской врачебной управы, имел ночлег у Ширкова и был, по словам одного из следственных документов, "до того потчиваем и угощаем, что не только, чтоб мог делать свидетельство, но и едва ли он хорошо видел что-нибудь".
Был в исходе 1815-й год. Ширков томился. Дело о смерти Алтуховой и не думали кончать в земском суде. Мать убитой подавала жалобы губернатору на неправильное ведение следствия. Кроме того, после роковой ночи 28 мая 1813 года, камердинер Ширкова, Филиппов сделался барином. В барском доме для камердинера были отведены особые покои, и ширковские крепостные прислуживали недавнему лакею. Прихоти камердинера беспрекословно исполнялись Ширковым.
Этот последний подарил Филиппову экипаж и лошадей, в которых тот и ездил по деревням и приезжал в Курск, где кутил неизвестно на чьи деньги. Зажив по-барски, Филиппов возымел страсть к охоте. Ширков поспешил купить ему верховую лошадь, потому что из тех, который были в усадьбе, Филиппову не нравилась ни одна. Он с борзыми и гончими, с ширковскими охотниками и доезжачими носился на коне в льговских лесах.
Гордый Ширков преклонялся перед своим крепостным человеком и, скрепя сердце, потакал ему. Но, разумеется, на сердце Ширкова было смутно, тяжело и беспокойно. Заветной мечтой его стало: поскорее развязаться с настоящим положением вещей и отделаться от мучительного нравственного кошмара, во что бы то ни стало. Для этой цели Ширков решился на такой шаг, который, по его собственным словам, был им сделан после долгих колебаний, сомнений и раздумья.
В конце 1815 года, жена Ширкова подала министру полиции и главнокомандующему в Петербурге, генералу Вязьмитинову, прошение, в котором жаловалась на медленность в производстве дела об убийстве Алтуховой и на то, что мужу ее со стороны администрации делаются "притеснения и отягощения". В заключение своей жалобы, жена Ширкова просила для дополнения производимого льговским земским судом следствия и окончания его командировать на место происшествия чиновника министерства полиции.
Просьба Ширковой была удовлетворена без затруднений. Главнокомандующий Вязмитинов послал в Курскую губернию чиновника Геттуна (Василий Никифорович), которому было предписано "увидеть весь ход дела об убийстве Алтуховой и положение его, и разобрать, не откроются ли вновь какие-либо обстоятельства дела".
Геттун находился в командировке два месяца и, возвратившись в Петербург, представил доклад министру полиции (здесь Вязмитинову), в котором описал свои действия и сделал свои выводы относительно совершения преступления и виновников его.
Прежде всего Геттуну показались, как он сам писал в докладе, показания подсудимых в высшей степени противоречащими одно другому, неправдоподобными и с обстоятельствами дела несходными. Это вводило суд в бесполезную и нескончаемую переписку. Геттун отверг предположения о том, что Алтухова сама застрелилась. "Ей, - пишет в своем докладе Геттун, - неудобно было во время быстрой езды так ловко направить выстрел, чтобы пуля попала в рот".
Точно также Геттун категорически отверг возможность умерщвления Алтуховой Ширковым, при содействии камердинера, на том основании, что свидетели, два ширковских крестьянина, видели Марию Алтухову в 150 саженях от усадьбы своего барина живой на дрожках, которыми правил кучер Щеплюхин.
Геттун вскоре по прибытии своем во Льгов, (по его словам) с чиновниками уездного суда пошел в городскую тюрьму. Здесь ему признались добровольно кучер Ширкова Щеплюхин, Борзенков и Лобанов в убийстве девицы Алтуховой, так что Геттун, руководствуясь показаниями подсудимых, свидетелей и производством дела, нарисовал следующую картину гибели Алтуховой.
Был вечер 28-го мая. Мать и дядя Алтуховой уехали в Курск. Она оставалась в доме одна и послала к Ширкову записочку, написанную карандашом. Ширков сидел за ужином, когда слуга поднес ему клочок бумажки. На ней значилось следующее:
"Я не знаю, пришлете ли за мною или нет? Я писала, чтоб вы сами приехали поговорить. Как мне узнать, когда вы пришлете? Я вчера не спала. Пришли поранее, в двенадцатом часу. Поскорей пришли!"
После ужина Ширков послал в деревню Соломину за девицей Алтуховой (рассказ Геттуна) камердинера своего Филиппова с кучером Щеплюхиным в дрожках, запряженных парою лошадей, приказав проехать мимо дома Алтуховых к парому на реке Сейме, с колокольчиками под дугою лошади. Звон колокольчиков был условный знак, по которому Алтухова вышла из дома отца своего и поехала на присланном экипаже в село Луново к Ширкову.
Приехав к дому, остановились у ворот. Мария Алтухова с камердинером пошла на заднее крыльцо к Ширкову. В его спальне она пробыла около часа и вышла оттуда во втором часу ночи вместе с Ширковым в переднюю, где находились его камердинер и кучер, и Ширков приказал одному только кучеру своему отвезти Алтухову домой в деревню Соломину.
Что девица Алтухова поехала с кучером в деревню Соломину, - пишет Геттун, - это видели повар Ширкова и его дворовый человек Козловский. Затем Ширков, приказав камердинеру своему остановить дрожки на дороге у моста, подошел к плетню и говорил через него с Алтуховой. После этого она отправилась на дрожках домой, а Ширков с камердинером легли спать в одной комнате.
О чем же разговаривал Ширков со своей крестной дочерью?
По его словам, он уговаривал увлекшуюся им девушку перестать питать к нему страстную любовь, потому что он женат и не может на ней жениться, советовал ей выйти замуж и обещал ей приискать хорошего жениха.
Через несколько времени после отъезда Алтуховой, возвратился кучер Щеплюхин и рассказал Ширкову о том, как была на дороге убита Мария Алтухова. Ширков, разбудив свою жену, спавшую в отдельной комнате, сказал ей о случившемся.
Потом послал на место происшествия крестьянина своего Ткачева, посмотреть, не жива ли еще Алтухова. Ткачев, возвратившись, сказал своему барину о том, что он издали при лунном свете видел лежавшую возле дороги девицу Алтухову, но близко к ней не осмелился подойти, опасаясь, чтобы кто-либо не заподозрил его в совершении преступления.
Тогда Ширков приказал своим кучеру и камердинеру ехать в Курск за доктором, чтобы подать помощь Алтуховой. Затем Ширков отправил заявление в Льговский земский суд о совершившемся событии. Суд на другой день выехал на место происшествия и произведено было при этом освидетельствование и осмотр трупа убитой.
Курская врачебная управа, получив копию с медицинского свидетельства от льговского лекаря Брунса и видя, что Брунс, описав все наружные и внутренние знаки на теле, не вывел заключения о причине смерти Алтуховой, предписала Брунсу дополнить свидетельство указанием, отчего именно последовала смерть Алтуховой. Дополнение было сделано в том смысле, что Алтухова была убита острым холодным оружием.
Геттун вполне согласился с земским судом в вопросе о том, кто убил Алтухову. Пьяная шайка, бродившая на большой дороге, не замышляя кровавого злодейства, случайно совершила его.
Таким образом, Геттун привез в Петербург исследование, которое вполне обошло Ширкова. Факт убийства пьяной шайкой Геттун выставил безусловно верным, не допускающим ни малейшего сомнения.
Следствие Геттуна дало возможность Ширкову вздохнуть свободно. Дело его было направлено в уголовную палату и льговские судейские чиновники отстали от него. Ширков был доволен, но мать убитой девушки не мирилась с действиями Геттуна. Она лично просила петербургского чиновника о том, чтобы он, по самой сущей справедливости, постарался раскрыть всю истину дела.
Несчастная мать во время следствия земского суда и перерасследования министерского чиновника доказывала кому следует, что дочь ее погибла от руки Ширкова, но все ее доводы, по ее словам, "были никем не внемлемы, а Ширков со своим большим состоянием успевал во всех предприятиях для закрытиях своего преступления". Алтухова ссылалась для обвинения Ширкова на речи своих соседей и молву народную.
- У меня, говорила она, - бывали в доме дьячок Николай, другой дьячок Алексей, отец их Иван. Они говорили: - Нам известно, да и всем тоже, как Ширков над дочерью вашею надругался и как она, вырвавшись из рук его, ушла было; но ширковский камердинер поймал ее. Тогда Ширков в исступлении приказал камердинеру стрелять по ней из ружья. Тот отказался. Ширков в неистовом азарте бросился на камердинера, выхватил из его рук ружье и ударил непослушного слугу в грудь. А потом взялся мучить несчастную дочь вашу.
- Я, говорит Алтухова, - эти слова от них слышала и в том свидетельствуюсь Богом и отдаю им самим все слова, мною указанные на очистительную присягу. А в случае отпирательства говоривших, я принимаю ее на себя.
Не успел министр полиции получить геттуновскаго доклада о произведенном им расследовании, как к нему была прислана просьба Алтуховой, в которой горячо было высказано подозрение на Ширкова, как убийцу ее дочери. Тогда министр полиции счел самым лучшим все полученные им сведения об убийстве Марии Алтуховой передать в министерство юстиции.
Из этих сведений заслуживала внимании записка матери Алтуховой, в которой объясняется, по ее мнению, истинная причина убийства ее дочери Ширковым.
"Он любил мою дочь, - пишет Алтухова, - часто тайным образом посылал за нею и увозил ее к себе. Потом он узнал о том, что соседний помещик Полков очень любит Марию и желает на ней жениться. Ширков имел случай перехватить записочку от Марии к Полкову и случай этот возродил в сердце Ширкова ревность и негодование, которые и довели дело до трагической развязки.
О ревности знала и жена Ширкова и брала с мужа клятву в том, что он исправится; но клятва эта им была нарушена. Я предполагаю насильственный увоз моей дочери к Ширкову.
Она, раздевшись, легла спать, платье ее было найдено близ постели; не было ни малейших причин, которые могли бы препятствовать ей, если бы она пожелала добровольно ехать, надеть платье; без него, в одной сорочке, накинув на плечи коротенькую шубку, не могла моя дочь ехать в дом своего соседа; такой бесстыдной наглости не могло быть".
В 1816 году курский уездный суд решил дело об убийстве Алтуховой.
"Щеплюхина, яко убийцу и лишителя живота невинной, обвинить и наказав кнутом и вырезав ноздри, поставить на лбу штемпельные знаки и сослать в каторжные работы на вечные времена. Губернского секретаря Ширкова и камердинера его Филиппова от суда и следствия освободить. Крестьян: Борзенкова, Лобанова и Лягушкина, на основании узаконений воинского процесса, который говорит: "лучше десять винных освободить, нежели одного невинного к смерти приговорить" считать от суда и следствия свободными и возвратить их господам".
Так решил уездный суд. Но, разумеется, столь важное дело, как ширковское, не могло закончиться лишь в уездном суде. Перешло оно в курскую палату уголовного суда. Здесь оно производилось более, чем двух лет. В итоге курская палата взглянула на дело иначе и изменила решение уездного суда: именно оправданных в первой судебной инстанции: Лобанова, Борзенкова и Лягушкина она признала виновными в убийстве девицы Алтуховой и присудила к жестоким телесным наказаниям и ссылке в каторжные работы в Сибирь.
Вслед за этим дело об убийстве Алтуховой было отправлено на ревизию в сенат, который согласился с мнением уголовной палаты. Так как старуха Алтухова продолжала заявлять о своем подозрении на Ширкова, то сенатское решение не было признано окончательным. Вновь "Ширковское" дело рассматривалось в государственном совете и этим высшим учреждением уже в последней инстанции было санкционировано. Ширков, "по неясности обстоятельств", как было сказано в постановлении государственного совета, был освобожден от наказания.
Щеплюхин, Борзенков, Лобанов и Лягушкин были подвергнуты наложенному на них наказанию: в Курске на торговой площади высечены кнутом и клеймены; ноздри у них были вырезаны и все четверо отправлены в каторжные работы. Совершилось это в 1819 году. Разумеется, Ширков был доволен благополучным для него исходом дела, перевершения которая нельзя было и ожидать.
Но огромная сумма денег была употреблена Ширковым для того, чтобы выйти сухим из воды. До роковой ночи 28 мая 1813 года Ширков, несмотря на то, что жил открыто и роскошно, не имел долгов; но начиная со второй половины 1813 года, произошло нечто поразительное.
В этом году у Ширкова считалось в Курской губернии 4234 десятины земли и в Смоленской - 142, крепостных людей 632 человека. 25 августа 1813 года он заложил 200 десятин земли за 8000 руб.; в ноябре взял в долг 10000 руб. В 1814 году он занял 16000 руб. у частных лиц. В 1815 году, когда дело об убийстве Алтуховой было в самом разгаре, Ширков занял огромную сумму - 57000 руб. под заёмные письма и 60000 руб. под закладные, стало быть, всего 117000 руб.
В 1816 году Ширковым у разных лиц было занято 58000 руб., а в 1818 - 36000 руб. и в 1819 - 102000 руб. Кроме того, в 1815 году Ширков продал 250 десятин земли, в 1816 - несколько десятков крестьян и до 300 десятин земли; в 1817, 1818 и 1819 годах Ширков также продавал куски своего имения и всего продал на 42050 рублей.
По окончании дела об Алтуховой и после конфирмации приговора, Ширков, к удивлению курян, уехал в Петербург и там занял видную должность в штате с.-петербургского военного генерал-губернатора графа М. А. Милорадовича. Кто же его определил? спрашивали куряне.
Ответ был такой: Геттун. Этот бывший следователь по "Ширковскому делу" в 1819 году занял пост правителя генерал-губернаторской канцелярии и порадел Ширкову. Курский самодур сделался чиновником особых поручений при генерал-губернаторе.
В холодное зимнее время 1820 года несчастная старуха Алтухова пешком пришла из Льговского уезда в Петербург. Здесь она подала министру внутренних дел просьбу, в которой требовала мщения обелившему себя Ширкову в таких выражениях: "Кровь дочери моей вопиет на небо, вопиет к законам, вопиет к правосудию, вопиет и к сердцу вашему, сиятельнейший князь.
Я пришла из Курска в Петербург, чтобы найти покровительство себе и крови дочери моей. В особе вашей я имею надежду, потому что внушено мне еще на месте о вашем великодушии и правоте. Дочь моя убита моим богатым соседом, отцом ее крестным, губернским секретарем Федором Ширковым. Государственный совет не мог его обвинить по признанной сенатом запутанности в деле, и неправда теперь торжествует.
Но Провидение, как видно, предопределило Ширкову обличение, открыв ныне связь его с исследовавшим дело о нем чиновником Геттуном, который, сделавшись правителем канцелярии санкт-петербургского военного генерал-губернатора, определил и убийцу моей дочери. Обстоятельство cie подает достаточную причину к пересмотру произведённого г. Геттуном следствия об убийстве дочери моей.
Сиятельнейший князь! Именем правосудия и душевной правоты вашей умоляю вас вступиться за кровь дочери моей. Ширков для того определился к военному генерал-губернатору в столице, чтобы усилить себя в средствах для отклонения возникающих случаев к изобличению его в убийстве дочери моей. Не отвергните, беспристрастный князь, вопиющей к вам крови дочери моей и слез моих".
В то же время Алтухова была допущена к императору Александру I и, упав к ногам его, подала всеподданнейшую просьбу. Она повторила мысли, высказанные в прошении к министру и закончила так: "Всемилостивейший Государь, образ Божий! Внемли моему прибежищу к тебе, да кровь дочери моей найдет в тебе правосудие и я, несчастная мать, изъята буду твоим покровительством от гонений врага для меня сильного".
Александр I повелел главноуправляющему канцелярий его величества Муравьеву (Николай Назарьевич) сделать запрос курскому губернатору (Кожухову) о поведении и образе жизни Ширкова, а равно и о том, какое он имеет состояние. Губернатор немедленно отвечал: "Ширков поведения непостоянного, навязчивого и склонного к сутяжничеству. Образ его жизни - предосудителен. По наследству ему досталось прекрасное состояние, но в настоящее время оно прожито".
Между тем, Алтухова, в дополнение к своей просьбе подала министру внутренних дел сообщение такого содержания: "Я называю Ширкова убийцей дочери своей по внушению своего сердца и по всем сведениям. Хотя дело и решено, но займы очень больших денег и связь его с Геттуном доныне не были известны правительству и по сему новому обстоятельству я прошу пересмотреть дело для открытия убийцы от суда и законов скрывавшегося.
Ширков не остановился на том, что убил мою дочь, разорил меня, вследствие соседства нашего. Судиться с ним, по своей великой бедности, я не могу".
Рассказывают, что император Александр I сам не мог удержаться от слез, когда несчастная обездоленная мать, рыдая, валялась в ногах его. Вскоре после подачи Алтуховой всеподданнейшего прошения, к курскому губернатору последовал высочайший рескрипт об вновь открытии дела.
Вслед за рескриптом императора, курский губернатор Кожухов получил от министра внутренних дел (Кочубея) сообщение, в котором, между прочим, было сказано, что "Высочайше повелено, - сосланных по делу Ширкова крестьян в Сибирь - возвратить обратно".
Затем министр указал губернатору на непременную волю государя, чтобы новая следственная комиссия обратила внимание на камердинера Ширкова, который ездил за девицей Алтуховой: так как камердинер есть такое лицо, чрез которого, говорит министр, всего удобнее открыть истину и поэтому государь-император признает нужным, чтобы камердинер был задержан и ему пресечена возможность войти в какие бы то ни было сношения с Ширковым.
Кроме того, граф Кочубей поручил губернатору, чтобы он, согласно Высочайшему повелению, оградил мать убитой Алтуховой от всяких притеснений и доставил ей законную защиту в спокойном владении ее собственностью.
Таким образом, "Ширковское дело" возгорелось вновь. По повелению Александра 1-го, старуха Алтухова была отправлена в Льговский уезд на казенный счет. Курский губернатор поспешил выслать Ширкова в Тверь в сопровождении двух надежных жандармов. Согласно распоряжению высшей власти, губернатор составил комиссии из двух дворянских предводителей, которая открыла свои заседания в Льгове, в августе 1821 года.
Новое следствие пошло иным путем, чем прежнее. Как прежде старались выгородить участие в убийстве Алтуховой Ширкова, так теперь обвинение было перенаправлено на него. Губернатор Кожухов деятельно работал над перерасследованием запутанного дела. По его словам, новая следственная комиссия действовала в высшей степени осторожно и осмотрительно, не доверяя даже собственному сознанию подсудимых, со старанием открывая новые показаны и проверяя их.
Результатом следствия комиссии была обширная "записка об убийстве Алтуховой", как оно выяснилось по новым расследованиям.
"Комиссия, - говорится в этой записке, - истребовав ото всех мест прежнее об убийстве Алтуховой производство, собрав всех, кого могли отыскать, бывших в ночь убийства в доме Ширкова людей, как крепостных его, так и сторонних, и, наконец, для необходимо нужных соображений, сосланных в Сибирь, достигнув чрез неоднократные разительные на месте преступления увещеваний того, что кучер, отвозивший тело убитой, чистосердечно раскрыл все подробности убийства, которые впоследствии подтвердил сам камердинер Ширкова Пармен, который был доведен до такой степени раскаяния и сознания, что в день Преображения Господня, упав в присутствии комиссии на колени, сознался во всем содеянном им".
Кроме того, комиссия собрала подробные сведения о воспитании, нравственности, поведении и страстях Ширкова и эти сведения дают возможность решительно судить, каких деяний от него ожидать должно было. Комиссия открыла фальшивое составление при следствии земского суда допросов, поставку Ширковым к вымышленному оправданию своему ложных свидетелей, которые впоследствии сознались в лжесвидетельстве; из этого ясно видно, что все прежде бывшее следствие заключает в себе не более как одну цепь ложных вымыслов, ухищрений и фальшивостей.
Ширков был главными действующими лицом в ужасной истории жесточайшего убиения шестнадцатилетней девушки Марш Алтуховой. Они любили ее; часто и даже по несколько раз в день являлся к родителями Алтуховой, оказывали ей ласки, делали подарки. Потом Ширков стал ревновать свою крестницу к помещику Полкову.
Незадолго до 28-го мая он ездили с женою в Курск, отслужил в монастыре молебен и дал жене клятву оставить свою любовь к Марии Алтуховой. Но, говорится в записке комиссии, Ширкова клятве нельзя верить; он был вольнодумец; он позволяли себе во время обедни, вышедши на церковное крыльцо, курить трубку табаку.
В день совершения убийства, Ширков принимал у себя гостей, соседних помещиков. Потом послал за Алтуховой камердинера своего, которого обыкновенно называл барбосом и кучера, которого звал вороной, и велел разбудить своего музыканта Козловского, чтобы тот присмотрел за лошадьми, когда приедут с Алтуховой дрожки.
Алтухову привезли. Камердинер повели ее в дом через крыльцо, называвшееся каминными, а кучер привязал к решетке лошадей и сам также вошел в дом. По приводе Алтуховой, Ширков выпил из большого квасного стакана водки и поднес камердинеру и кучеру. Те выпили.
- Пей и ты! - сказал он Алтуховой, подавая ей стакан. Алтухова отказывалась. Но Ширков принудил ее осушить стакан. Завязался разговор. Ширков просил крестницу отвезти к себе в дом машинку (здесь часовая), которую он брал у ее дяди.
- Дядюшка, когда возвратится из Курска, сам возьмет, - отвечала Алтухова.
Затем Ширков увел Алтухову в спальню. Чрез полчаса вышел оттуда и позвал из каминной камердинера. Тот вошел... Алтухова вскочила с кровати... - Послушай, миленький, - вскрикнула она, - что ты делаешь?
Но Ширков начал ругаться. Камердинеру приказал совершить гнусное дело. Не в первый раз камердинер слышал от своего барина подобные приказания, и выполнил его. Не довольствуясь этим, Ширков потребовал в спальню кучера. Когда тот вошел, несчастная девушка лежала на постели и рыдала.
По уходе кучера, Ширков стал ругать Алтухову за ее отношение к Полкову, показывал ей перехваченное им письмо от нее к Полкову. Крики и брань Ширкова все увеличивались; потом кучер и камердинер услышали удар, нанесенный Алтуховой по щеке. За ним посыпались другие. Ширков выволок из спальни в каминную комнату свою крестницу, крича:
- Нет, ты больше ко мне не приедешь!
Когда она стала что-то говорить, то Ширков, рассвирепев так, что изо рта у него брызнула пена, схватил со стола тяжелый пресс-папье и ударил Алтухову в лоб столь сильно, что впоследствии на лобной кости черепа был найден знак от удара. Ошеломленная девушка присела на пол с закрытыми глазами.
- Держи ее! - закричал страшным голосом Ширков. Камердинер и кучер схватили Алтухову первый за плечи, другой за ноги. Ширков, бросившись в спальню, схватил лежавший под постелью трехгранный кинжал, подбежал к своей крестнице и, намереваясь ее ударить в бок, попал в руку.
Разъярённый как зверь, Ширков ударил свою жертву кинжалом в рот и повернул во рту несколько раз смертоносное оружие. Сейчас же схватил он свой большой саржевый платок, лежавший неподалеку, приложил к ране от кинжала на затылке, велел камердинеру придержать, а сам взял лоскут бумаги и всунул его в рот убитой, потом завязал платок так, что раны на затылке и лице были закрыты.
Потом посмотрел, не идет ли кровь, и послал кучера, чтобы тот сказал музыканту Козловскому идти домой. Когда кучер возвратился со двора, тело убитой еще трепетало. Ширков с камердинером надели на нее шубу, а затем он схватил убитую за одну руку, камердинер за другую, кучер за ноги и понесли ее на дрожки. Камердинер сел на дрожки, а Ширков с кучером посадили бездыханное тело несчастной девушки к нему на колени. Кучер сел на козлы, а Ширков велел бросить труп где-либо возле дома Алтуховых.
Рысью, соучастники Ширкова въехали на гору, а далее помчались еще скорее. Начинало светать. Когда стали спускаться под гору к деревне Соломиной, то услышали, что кто-то едет навстречу из Глушковой с колокольчиками и, поэтому испугавшись, свернули от проезжей дороги в сторону; здесь, остановившись, кучер подскочил к убитой, взял ее за руки и при содействии камердинера сбросил на землю навзничь. Камердинер успел схватить окровавленный платок. Оставить его на убитой девушке нельзя было, так как он явился бы немаловажной уликой против Ширкова.
Второпях камердинер зацепил платком за крыло дрожек и окровавил его. После этого, кучер и камердинер ускакали в усадьбу. Ширков встретил их в сенях и спросил : - Где бросили? Никто не видел? Они ответили на вопросы.
Потом Ширков велел камердинеру переменить платье, а кучеру надеть другой кафтан, пил с ними водку, научил кучера сказать, что Алтухова застрелилась. Через несколько времени Ширков с кучером подошел к спальне жены. Постучали. Жена немного приотворила двери и, увидев с мужем кучера, чуя недоброе, спросила: - Что вы наделали с барином?
Кучер отвечал: - Барышня Алтухова сама на себя руки наложила, застрелилась. - Чёрт вас побери! — сказала жена Ширкова и закрыла двери.
Кучер из барского дома пошел к дрожкам, возле которых застал жившего в конюшне пленного венгерца Калачея (нужно заметить, что несколько из взятых в плен из наполеоновской армии нижних чинов были оставлены на жительство в России. Некоторые из них поступили в услужение на разные должности в городах и помещичьих усадьбах), который спросил:
- Отчего это на левом крыле дрожек кровь?
- У меня шла кровь из носу, - отвечал кучер.
- Куда там из носа! - возразил венгерец, - ежели куренка зарезать, то и то меньше крови выйдет.
Лошадей отпрягли. Калачей принес воды и замыл кровь. Между тем Ширков послал кучера и камердинера в Курск за доктором. Впрочем, они не доехали до Курска. Ширков послал вслед за ними музыканта Горбачева верхом и вернул их обратно.
Сначала, говорится в "Записке" комиссии, - Ширков старался разными мерами подтвердить свое показание земскому суду о том, что Алтухова застрелилась, и принимал меры, чтобы подкупить доктора, - показать, что смерть Алтуховой произошла от самоубийства.
Но когда приехали вместе с заседателем Полозовым члены врачебной управы, оператор Шиц и штаб-лекарь Коквинский, и когда раскрыли гробницу и нашли тело убитой уже предавшимся гнилости и все-таки пожелали узнать, отчего произошла рана в рот, то Ширков, испытывая сильное волнение, говорил: - Вот, вот, смотрите, что она застрелилась; вот и черное пятно видно во рту.
Медики, однако, нашли, что Алтухова не застрелилась, а была убита каким-то острым трехгранным орудием. Потерпев неудачу, Ширков поставил лжесвидетелей, даже, употребив громадные деньги, нашел виновных будто бы в убийстве его крестницы на большой дороге.
Комиссия по делу Алтуховой нашла, что Лобанов и Борзенков, повинившиеся и сосланные в Сибирь в ночь рокового убийства, вовсе не были в кабаке и на дороге, а спали с товарищами на лугу до утра. Потом Лобанов стал пахать бахчу и помещиком его Алтуховым был вызван на дорогу, построить над лежавшим телом убитой палатку.
Ширков, желая увеличить число свидетелей в свою пользу, выдумал историю, будто бы находившийся у него по найму для постройки хозяйственных зданий крестьянин Лупилин с работником Малюкановым отлучались без дозволения Ширкова в поле стрелять зайцев и, возвращаясь оттуда, видели, как девица Алтухова поехала с кучером на дрожках по дороге в Соломину.
Теперь упомянутые крестьяне сознались, что они три раза по ночам были привозимы к Ширкову во Льгов и уговариваемы им сделать ложное показание; когда же они на то не соглашались, то Ширков объявил, что он разорит и сроет до основания жилища и усадьбы их, и разорит семейства их. Тогда, боясь мщения, Лупилин и Малюканов согласились на лжесвидетельство.
Нужно сказать, что комиссии по перерасследованию "Ширковского дела" было пропасть хлопот. Комиссия вновь вызвала массу свидетелей, делала им многочисленные очные ставки, критиковала прежние производства дела и т. д. Время между тем шло. В декабре 1821 года, перерасследование не было еще закончено. Тогда от известного графа Аракчеева курский губернатор получил следующую бумагу:
"По поводу всеподданнейшего прошения губернского секретаря Ширкова государь император повелеть соизволил, чтобы вы уведомили, по какой причине не окончено еще исследование по делу об убийстве девицы Алтуховой, порученное вам по высочайшему повелению?"
Разумеется, Ширкова томила неизвестность. Ведь дело, которое касалось его, успело растянуться на целых восемь лет. Жена Ширкова, во время пребывания мужа в Твери, оставалась во льговском имении. Ширков обменивался с нею письмами. Одно из этих писем приложено к производству комиссии. Вот что написано в нем:
"1821 года, мая 9-го дня. Милая Настенька! Сейчас я возвратился из церкви, где слушал обедню и служил молебен и, можешь быть уверена, молился с усердием; так как сегодняшний день, есть день св. Николая, моего покровителя и покровителя по приделу церкви в селе Макаровке. Вот подходит 27 мая, день горестного начала страданиям нашим.
Прошлого года в сей день я получил неприятную весть (о ссылке в Тверь), но сей год, авось Бог, видя последнюю точку нашего терпения, не испытующий сверх границ, то авось 27 мая будет какою ни есть нам отрадою, а может и прекращением всех совершенно бедствий.
Дело мое, может, конфирмуется, я получу свободу - продажа (имения) не только остановится, но и имение возвратится под опеку твою, для чего даю тебе совет: просить опеку, когда государь к 15 мая прибудет в Петербург. Посему переговоря с Геттуном или прочтя ему о сем, проси, а когда неминуемо последует к министру юстиции, то проси о помощи Геттуна.
Мне, кажется, что министр полиции сам может опеку твою учредить. На имении нашем есть долг, но на удовлетворение его должна идти часть имения, а остальная часть должна содержать тебя с детьми, а вы теперь не имеете никакого содержания.
Я, лишась невинно службы, по задержке не поспев в срок тоже ничего не имею и для того имение должно тебе возвратиться. По министерству юстиции это (возвращение) хуже или тяжелее будет сделать; ибо власть верховной полиции вольнее действует, нежели юстиции, которая основывает все на законном течении дела. Итак, поезжай и проси Геттуна cie прочесть и научить, как сделать. И Аракчееву можно подать записку, особо извлекши из сего".
В 1821 году, курский губернатор Кожухов сделал представление министру внутренних дел о том, что следствие высочайше учрежденной комиссии по "Ширковскому делу" закончено. Свидетели, какие допрашивались, показали не в пользу Ширкова, а камердинер Пармен Филиппов сознался в преступном деянии, которого был участником.
Вызванные из Сибири четыре человека, сосланных несколько лет тому назад в качестве виновных в убийстве девицы Алтуховой, точно также подтвердили, что гибель крестницы Ширкова последовала от рук этого последнего. Один только Ширков ни прежде, ни после не повинился ни в чем. Как он был упорен в своем "запирательстве", по выражению курского губернатора, видно из того, что он не задумался в церкви принять так называемую очистительную присягу.
Эта присяга состояла в том, что Ширкова босым ввели при погребальном колокольном звоне в храм и здесь священник увещевал его сказать чистую правду о деянии, в котором он был заподозрен, и возглашал, что если присягающей скроет истину и солжет, то будет он проклят навеки и будут прокляты потомки его до седьмого колена.
Кроме представления министру, курский губернатор препроводил государю Александру I всеподданнейший рапорт, в котором было сказано следующее:
"По именному вашего императорского величества повелению, была учреждена комиссия для расследования отыскания виновных в убийстве девицы Алтуховой под личным моим председательством из двух членов губернского предводителя дворянства Зеленина и старооскольскаго предводителя Черемисинова.
По внимательном рассмотрении всего прежнего дела и по соображению всех обстоятельств сего бедственного случая, комиссия, раскрывая виновного, обязана было не оставлять ничего в сомнении и убедиться в справедливости, к затмению которой употреблены были всевозможные средства. Чтобы найти путь к достижению справедливости, необходимо нужно было вникнуть в самомалейшие подробности во всех прежних производствах сокрытые.
Время, уничтожая все в мире, изгладило последние следы сего ужаснейшего происшествия, а Ширков со своей стороны истребил все то, что только могло раскрыть истину. Оставалось вызвать из Сибири сосланных в каторжную работу и посредством их показаний раскрыть сущность дела и распутать сплетение ложных историй.
Эти несчастные, невинно пострадавшие за настоящего злодея, открыли некоторых людей по делу нужных, отыскание которых в отдаленных губерниях потребовало много времени, отчего и последовало промедление. Ныне, благодаря руке Провидения, завеса неизвестности и сомнений скинута. И комиссия считает священным долгом перед вашим императорским величеством представить злобного убийцу - Ширкова".
Доклад комиссии о произведенном ею следствии по делу об убийстве Алтуховой был поднесен императору Александру I. Он признал за нужное учредить в Петербурге под председательством министра внутренних дел, комитет, в который членами были назначены: петербургский военный генерал-губернатор и два сенатора - Хитров (Алексей Захарович) и граф Кутайсов (Павел Иванович).
Сверх того, находиться в комитете было повелено курскому губернатору А. С. Кожухову. Учрежденный, по воле государя, комитет должен был вновь пересмотреть "Ширковское дело". Он открыл свои заседание 23 марта 1822 года. При самом начале работ комитета, Кожухов счел необходимым представить вниманию его следующую объяснительную записку:
"Хотя решительный приговор над губернским секретарем Ширковым за содеянное им злодеяние не есть предмет моей обязанности, но так как комиссия по делу об убийстве девицы Марии Алтуховой в заключении своем привела уважительные доводы, изобличающее Ширкова в злодеянии, и полагает, что судебное место не может произнести приговора, потому что комиссий не соблюдено формы судебной; поэтому я (говорит губернатор), как председатель бывшей комиссии, имею честь объяснить следующее:
Цель комиссии состояла в том, чтобы открыть настоящего убийцу, скрывшегося от справедливости законов и освободить невинных, напрасно за него страдавших, и тем выполнить священную волю его императорского величества. Подлоги, извороты и ухищрения Ширкова, потворство ему разных лиц при прежнем производстве дела, поставили комиссию в затруднение.
И если бы комиссия держалась формальностей судебных, то никогда бы не достигла желанного результата; напротив, соблюдение формы препятствовало бы раскрытию истины, которая ныне очевидно раскрыта. Комиссия содействовала раскрытию, сколько могла и для сего предпринимала все меры, какие находила полезными, не руководствуясь одними формами и вследствие этого раскрыла то, чего сама не ожидала».
Комитет по исследованию "Ширковскаго дела" счел нужным вызвать в Петербург почти всех бывших по делу Ширкова свидетелями и вновь допрашивал их. На вызов этот последовало высочайшее соизволение. Вызываемые, по указу сената курскому губернатору, должны были быть препровождены с особыми предосторожностями. Об этих предосторожностях можно получить сведения из следующей бумаги министерства внутренних дел:
"Встретилось нужным потребовать секретаря губернатора Сербинова, исправника Шапошникова, унтер-офицера Калмыкова и рядового Чистякова. Правительствующий сенат указом мне (министру) предписал сделать распоряжение о доставлении в Петербург вышеупомянутых людей, с тем, чтобы они никакого между собой сообщения, как во время следования их в пути, так и нигде, сообщения не имели.
Для этого поступить должно следующим образом. Объявив секретарю Сербинову, чтобы он явился ко мне (министру) по делам службы, снабдить его прогонами и отправить в Петербург. Так как исправник Шапошников, вероятно, в Курске налицо не находится, то предписать ему явиться, уже по отъезде Сербинова, в Курск и, под тем же предлогом, послать в Петербург и притом так, чтобы оба эти чиновника не могли в пути друг с другом встретиться. Точно также секретным образом нужно отправить Чистякова и Калмыкова".
Особый петербургский комитет имел по делу об убийстве Алтуховой заседание. В то же время в пятом департаменте правительствующего сената шло подробное производство дела и переписка, вызванная обстоятельствами дела.
В правительствующем сенате Ширковское дело не окончилось в 1822 году и перешло в 1823 год. Главнейшие показания учрежденная во Льгове особая комиссия по делу Алтуховой добыла от камердинера Ширкова - Филиппова, который, раньше сознался в преступном деянии. Филиппов был вновь допрошен в одном из заседаний сената и, к удивлению сенаторов, знавших уже из доклада комиссии сущность его прежних показаний, обявил, что его показание комиссии ложно, что Ширков не виноват в смерти Алтуховой, что эта девушка сама застрелилась в дрожках, когда кучер Ширкова отвозил ее домой.
Что же заставило Филипова давать ложное, по его словам, показание комиссии? Он так обяснил это обстоятельство присутствие сената:
"Я был во Льгове, по распоряжению комиссии, взят под стражу. Меня отослали в баню, бывшую на дворе помещика Кусакова, и приставили караул из двух солдата и унтер-офицера. Потом пришел секретарь Сербинов с исправником Шапошниковым и принесли образ в баню; не знаю зачем, поставили меня на поклоны, велели класть чаще поклоны, а сами стояли по сторонам.
Часовые в то время были высланы вон. От тяжести кандалов, в которые я был закован, и от того, что я много положил поклонов, со мною стало дурно и я упал навзничь. Секретарь вышел из бани, а исправник остался. Заставляя делать поклоны, они говорили: - Ты отрекся от Бога и не хочешь сознаться в том, что видел, как помещик убил девицу Алтухову.
Исправник словесно уговаривал меня. Когда секретарь выходил вон из бани, то сказал: - Этого мало тебе, велю дать плетей!
Секретарь велел при отходе своем из бани не давать мне ничего ни пить, ни есть. Потом я был потребован к допросу в комиссию и опять показывал то же, что и прежде, и отослан был опять в баню. Пришел снова секретарь ко мне, часовых выслал вон, а меня всячески стращал и грозил.
- Ты должен сказать об убийстве Алтуховой, я без того не отстану от тебя.
- Что угодно со мной делайте, - ответил я, - я ничего не знаю.
Исправник схватил меня за уши, начал приподнимать кверху и приговорил:
- Скажешь потом, скажешь.
Потом оставил мои уши и схватил обеими руками челюсти, прижал меня к стене и кричал: - Сказывай, без того не отстану!
У меня глаза лезли вон от боли. Секретарь бил меня по щекам кулаками и рассёк язык до крови. Потом схватил за шею и сдавил меня так, что я чуть было не задохся. Затем бросил меня и ушел.
Трое суток пробыл я в бане, не пивши и не евши, на четвертые сутки к вечеру пришел унтер-офицер и сказал: - Ты, может быть, есть хочешь? Я крепко заплакал и отвечал: - Когда мне не велено давать ни пить, ни есть, что ж я сделаю?
Унтер-офицер обяснил, что секретарь послал его узнать, не запрошу ли я есть. Я сказал, что прошу есть. Тогда мне принесли пять соленых огурцов и кусок хлеба. Пить мне не велено было давать. И я целую ночь не пил. На пятый день потребовали меня в комиссию. Там председатель стал меня опять спрашивать: - Как было дело?
Я начал показывать также, как и прежде. Председатель сказал:
- Врешь! Когда кучер на Ширкова показывает и люди на него показывают, ты должен знать. Ты скрываешь своего. Ты сознайся.
Я стал оправдываться. Говорю: - кучер напрасно показывает. Я с этой муки, пять дней не пивши, мог бы, Бог знает что показать. Не только господина, но и отца своего родного не пощадил бы.
А председатель сказал на это мое слово: - Мало тебе этой муки, жилы твои надо тянуть на колеса. Будь уверен, что настою на том, чтоб дать тебе 300 ударов кнутом и будешь сослан не туда, где товарищи твои были, где вечно свету не увидишь.
Тогда он ударил меня в лицо, велел набить на шею колодку и посадить к кучеру, куда и был я приведен. Там кучер, сидя за столом, ел хлеб с огурцами. Унтер-офицер, бывший при кучере, начал меня уговаривать не делать запирательства.
- Я не запираюсь, - ответил я,- но не знаю, что же мне показать.
- Да, ты не знаешь, ты маленький, - заметил мне кучер.
Я ему сказал: - Что мне показывать, когда я ничего не знаю. А ты на меня невинного клевещешь. Видишь, у меня челюсти распухли от битья и уши отодраны от тела, гной даже течет.
Тогда кучер кликнул унтер-офицера и сказал ему: - Осталось у меня сибирских восемь гривен, пошли купить пол-осьмухи водки. Водки принесли. Выпили унтер-офицер, кучер. Этот последний кликнул меня: - Пармен, выпей!
Я не стал пить. Кучер опять сказал: - Ты сердиться сердись, а выпей.
- Лучше я выпью яду, чем твоего вина.
Унтер-офицер принес мне кормовые деньги за четыре дня, но я их не взял, говоря: - на что же мне деньги, когда мне хлеба не позволяют купить?
Унтер-офицер сказал: - Возьми, братец.
Я, взяв деньги, сказал ему: - Я вижу, что ты добрый человек, имеешь крест в себе. Я четверо суток не пивши, не евши, душа у меня запеклась, сердце изныло, пошли мне купить на четвертак вина.
Он согласился. Вино принесли; я, налив себе большой деревянный стакан, выпил и потом сказал кучеру, чтобы он подал мне хлеба и огурцов. В это время вошел секретарь и, увидев меня, сказал:
- Ну, что, голубчик, одумался?
- Не в чем мне одумываться, - ответил я, - что знал, то и показал.
Тогда секретарь обратился к унтер-офицеру: - Принесли ли колодку надеть ему на шею?
Тот ответил: - Послали за ней в полицию.
Секретарь ушел. Я, желая узнать от кучера, какое он сделал показание, попросил унтер-офицера выйти и вывести часового. А сам спросил у кучера: - Скажи мне, что ты показывал, я уже готов твое показание показать, и долго ли еще мне мучиться?
Он, было, замялся, не стал мне открывать, но я его уверил, что я покажу точно также, как и он. Тогда кучер передал мне свое показание. Вошел унтер-офицер и спросил: - Переговорили ли?
Я отвечал, что дело кончено. Часового опять поставили.
Когда меня на другой день привезли в комиссии, я пал на колени, просил прощения и пересказал все подробно, что слышал от кучера. Потом меня отправили в Курск, требовали от меня подписку, что я все добровольно показал, и я, убоявшись, что опять приму какое ни на есть мученье, исполнил требование. В Курске я был посажен в тюрьму под секретом, где и пробыл без малого год в кандалах".
Новое показание ширковского камердинера внесло новую путаницу в дело об убийстве Алтуховой. Сенаторы растерялись и после долгих колебаний решено было вновь начать следствие. Доложили об этом императору. Он согласился с мнением сената и повелел вызвать в Петербург в качестве свидетелей одиннадцать человек.
Одного из них, бывшего пленного венгерца, выписали из Австрии с особым нарочным, лично получившим инструкцию от Александра I. Свидетели давали показания; но вследствие десятилетней давности показания эти были совершенно незначительны. Между прочим, курскому губернатору был сделан запрос: справедливо ли заявление Филиппова о том, что у него вынудили жестокими мерами лживое признание?
Губернатор отвечал: "Это заявление обнаруживает подлог и изобличает участие Филиппова в убийстве Алтуховой, нужно только сличить его с прежними показаниями и сообразить с обстоятельствами дела. Видны сейчас же разноречия и вымышленные доказательства, никакого основания не имеющие. Во всех прежних производствах по сему делу, при всех ухищрениях Ширкова, не представлено ни им, ни его камердинером, ни одного обстоятельства, служащего к их оправданно, тогда как самое происшествие прямо обвиняет их".
Во все продолжение хода дела об убийстве Алтуховой в сенате ни Ширков, ни Филиппов, несмотря на все увещанья, не сделали признания в том, что они виновны. Тем не менее, в половине 1823 года состоялся приговор, которым оба были признаны убийцами Алтуховой. Этот приговор был Высочайше конфирмован и Ширков со своим камердинером отправлены в отдаленнейшие места Сибири. Нечего и прибавлять, что Филиппов, кроме того, был подвергнут жестокому телесному наказанию.
Отправляясь в Сибирь, оба громко высказывали, что они пострадали безвинно-напрасно, но vox populi был решительно и бесповоротно против них.