Первый раз Михаил попробовал манну в детстве.
Времена тогда были смутные, несытые, иной раз и черного хлеба на столе не доставало. А тут мама принесла с мороза какие-то баночки — яркие такие, с надписями на чужом языке.
— Ну-ка, садись за стол, Мишенька... Кушать будем, — сказала мать, разматывая шерстяной платок. — Только руки прежде вымой.
— Чего ж их мыть, — проворчал Мишка, хмурясь по-взрослому. — Мой да мой их, спасу нет. Если постоянно мыть, вся кожа слезет...
— Это кто ж тебе такое сказал?
— Люди говорят, — уклончиво ответил Мишка, но все-таки подошел к раковине и пустил воду. Вода была ледяной и мутной от хлорки, но во многих домах и такой не было.
— Люди, — усмехнулась мать.
Сверху на банке имелось жестяное колечко. Мама подцепила это колечко, а затем потянула вверх. Хрустнула тонкая крышка, и по комнате растекся сладкий цветочный запах.
— Что это? — восхищенные шепотом спросил Мишка, проглотив слюну.
— Манна, сынок.
— Манка? — протянул Мишка разочарованно.
— Нет, манна, — поправила мать. — А что это такое, я и сама не знаю. Выменяла вот по случаю... Сейчас и попробуем!
— Выменяла, значит, — медленно произнес Мишка. — Опять отцовы вещи вынесла... А ну как вернется папка, в чем он ходить будет?
— Так два года прошло, Мишенька, — мать поджала губы.
— Ну и что! — упрямо сказал сын. — Два года не срок, ты же мне сама говорила. Да и я вырасту, что носить стану? Всё отцовское раздала...
— Мы тебе новое купим, — жалко улыбнулась мать.
— Вот история, купит она, — возмутился Мишка. — Как же!
Но скандалить ему не очень-то и хотелось: разноцветная банка на столе продолжала источать аромат, прекраснее которого Мишка до сих пор не нюхал.
— Давай поедим уж, раз принесла, — смилостивился он, подвинул к себе банку и осторожно зачерпнул ложкой ее содержимое — желтоватую вязкую массу, похожую на сгущенное молоко. Поднес ко рту, лизнул. Язык сладко заныл от необычного вкуса. Мишка собрался было снова запустить ложку в банку, но сдержал себя. Отложив в сторону ложку, сказал матери сурово:
— Что ж ты не ешь? Сама принесла, а сама не ешь! —И покачал головой.
Это был самый первый раз. А второй запомнился Михаилу плохо.
Он тогда лежал в госпитале с ранением, и кто-то из врачей раздобыл манну. Давали ее по чайной ложке раз в день, и только тяжелым. Михаил запомнил ложку в тонких пальцах, и покалывание на языке, и чудесное живое тепло, растекавшееся по его полумертвому телу.
И вот потом, через много лет после войны, полез Михаил Геннадьевич разбирать сарай на старой даче. Эту дачу Геннадьич приобрел для себя на старости лет: чтобы не скучно было доживать, объяснял он со смешком.
Геннадьич к тому времени прожил долгую жизнь, неровную, как проселочная дорога. Он успел похоронить жену, и дети давно разъехались, кто куда. Были у Геннадьича внуки, но где-то очень далеко — знал он их только по фотографиям. В общем, дача оказалась как нельзя кстати. А на даче этой был сарай, а в сарае был свален всякий хлам.
И решил Геннадьич этот хлам разобрать.
Неспешно копаясь в сарае, Геннадьич нашел под кучей бурого от времени тряпья цинковый ящичек, в котором обнаружился странный набор предметов — истрепанный атлас звездного неба, пиратского вида подзорная труба и жестяная банка с выцветшей наклейкой.
Хотя странную надпись на банке Геннадьич прочесть не умел, он сразу понял, что там. Руки старика задрожали, нахлынули воспоминания — неказистый деревянный стол с банкой посередине, плывущая перед глазами худая женская рука с чайной ложкой...
— Манна, манна, — забормотал Геннадьич, оглядываясь по сторонам. — Манна!
Вскрикнув, прикрыл рот ладонью, будто боялся, что кто-то услышит, сейчас войдет в сарай и отнимет заветную баночку. Спрятал находку за пазуху и поспешил в дом. Запер дверь. Ругаясь последними словами, бросился искать консервный нож. Поставил банку посередине стола, занес над ней руку — и отпрянул в нерешительности.
— Господи, что же это... А если продукт испортился? Шутка ли, столько лет прошло!
Нацепил на нос очки, принялся вертеть банку перед носом, но не нашел ни даты изготовления, ни срока годности. Крякнул с досады, вскочил, принялся ходить вокруг стола, косясь на банку одним глазом, не выпуская ее из виду. Потом остановился, замер — комната сразу наполнилась стуком настенных часов, доставшихся Геннадьичу в довесок к даче от прежних хозяев.
— Время идет к концу, — напоминали часы.
— Знаю, — кивнул Геннадьич и, не теряя больше ни секунды, вскрыл банку. Ее содержимое ссохлось, покрылось неровной коричневой коркой. Геннадьич проломил эту корочку ложкой, зачерпнул манну и отправил в рот. Незабываемый вкус вспыхнул на самом кончике языка и тут же потух, сменившись прогорклой масляной сладостью.
Геннадьич все же проглотил комок и отодвинул банку от себя — не то, не то!
Остался сидеть за столом, даже не пытаясь бороться с разочарованием. А потом почувствовал покалывание в подушечках пальцев. Как будто онемели пальцы. Тогда Геннадьич поднял свои большие руки от стола и увидел сквозь них противоположную стену и часы на стене. Секундная стрелка дергалась, как сумасшедшая.
Вскоре покалывание разошлось по всему телу, но Геннадьичу было уже все равно. К утру он истаял окончательно, целиком.
==========