О том, как тяжело жилось еврейским семьям в царской России не писал только ленивый. И притеснения всякие, и обиды личные, и черта оседлости, и еще миллион причин жаловаться на тяжкую судьбу российского еврея.
Только вот читаешь исторические хроники, листаешь архивные материалы, и задумываешься, а так ли все плохо обстояло на самом деле, как нам пытаются это преподнести.
Раз еврейчик, два - еврейчик - будет песенка
Вот, к примеру, приехала с южных просторов страны в город Святого Петра (столицу, как-никак, Российской империи) семья Каннегисеров. Папа, Иоаким, мама Розочка, и трое детишек - Сережа, Ленечка и Елизавета. Год шел 1907-й от Рождества Христова, не самый удачный в политической и хозяйственной жизни российской державы.
Отец Леонида, Иоаким Каннегисер служил инженером в области судостроения и металлообработки. И организовал для проживания семейства весь этаж в доме № 10 по Саперному переулку. Не дом, заметьте, а всего лишь, этажик. Скромность украшает.
При этом, Иоаким Самуилович был интеллигентом. Настоящим питерским интеллигентом. Потому как, если ты живешь в начале 1900-х годов в Санкт-Петербурге и считаешь себя интеллигентным человеком, то непременно должен устроить у себя на дому литературно-музыкальный салон, что глава семейства безусловно сделал, "превратив" домашние апартаменты на Саперном в малую сцену Александринки или предтечу арт-кабаре "Бродячая собака".
При одном только перечислении имен гостей дома Каннегисеров хочется встать и затаить дыхание - свои произведения читали здесь Анна Ахматова, Георгий Адамович, Марк Алданов, Рюрик Ивнев, Михаил Кузмин, Надежда Тэффи, Владислав Ходасевич, и многие другие звезды Серебряного века русской культуры.
Без музыкальных композиций и домашних постановок тоже не обходилось. Как и без изысканных обедов-ужинов, являющихся неотъемлемой частью культурной программы и заканчивающихся далеко за полночь.
Птенцы гнезда Михаила Кузмина
Леонид, вращаясь в столь возвышенно-творческом обществе, сам начал пробовать перо, войдя в кружок группового секса поэтического слова под руководством талантливейшего поэта и композитора (с нескрываемой нетрадиционной ориентацией) Михаила Кузмина.
В этот кружок частенько заглядывал и юный Сережа Есенин, с которым Леня крепко задружился. Молодые люди нежно и трепетно общались, гуляя по столице и путешествуя по просторам России. На родину Есенина в рязанское Константиново съездили, стихи проникновенные друг дружке писали.
Марина Цветаева, будучи очевидицей этой "настоящей мужской дружбы" записала в дневниках
«Лёня. Есенин. Неразрывные, неразливные друзья. В их лице, в столь разительно-разных лицах их сошлись, слились две расы, два класса, два мира. Сошлись — через все и вся — поэты. Лёня ездил к Есенину в деревню, Есенин в Петербурге от Лёни не выходил.
Так и вижу их две сдвинутые головы... Лёнина чёрная головная гладь, Есенинская сплошная кудря, курча, Есенинские васильки, Лёнины карие миндалины. Приятно, когда обратно — и так близко. Удовлетворение, как от редкой и полной рифмы»
Есенин упоминается в одном из стихотворений Каннегисера:
«С светлым другом, с милым братом Волгу в лодке переплыть».
Сергей отвечает другу Лене
«Мы поклялись, что будем двое
И не расстанемся нигде»
И никакие дамочки им были не нужны.
О дамочках
Впрочем, аксиому, что "без женщин жить нельзя на свете, нет" никто не отменял. Есенин миловидных дам не пропускал по определению (хотя и женился на... средне-симпатичных, так скажем), а Леня, несмотря на молодость, успел "взорвать" Петербург своими яркими романами с элитными дамочками столицы - поэтессой и тусовщицей Палладой Богдановой-Бельской и художницей, а, по совместительству, музой поэтов Ольгой Арбениной-Гильдебрандт.
Паллада, роковая женщина, посвящает "милому Ломаке" (так она звала Леонида) стихи
Картавый голос, полный лени,
Остроты, шутки и детский смех,
Отменно злой — в упорном мщеньи,
Спортсмен всех чувственных утех...
Привычный маникюр изящных рук
И шелк носков — всё, всё ласкает глаз...
Моя любовь одна с волшебством мук,
И с вами пуст — любви иконостас
Любовная связь с Палладой, матерью двух сыновей от Егора Созонова, террориста и убийцы министра царского правительства Плеве оказалась заразной и для "спортсмена чувственных утех" Леонида.
Бывает же такое! Переспишь с любовницей террориста и подхватишь вирус "Т". Вирус террора.
Вирус террора
Обе революции 1917 года принесли несчастье в дом Иоакима Каннегисера. После суматохи Февраля - не стало старшего сына Сергея, а через год после Октября пришел черед и Ленечки.
Отличие в том, что Сергей сам принял роковое решение о самостреле, опасаясь по некоторым данным раскрытия себя, как агента-осведомителя царских спецслужб. Леню же расстреляли чекисты за совершенное им убийство председателя Петроградского ЧК Моисея Урицкого.
Никто и помыслить не мог, что начитанный и благовоспитанный молодой еврей застрелит властного и кровожадного еврея-большевика сорока пяти лет от роду. Но случилось то, что случилось. Все действо напоминало любительскую театральную постановку, в которых иногда Леня принимал участие.
Эпатаж от Каннегисера
Накануне он звонит Урицкому и долго-долго с ним беседует по телефону. О чем? Об этом точно нам вряд ли кто расскажет, только вот некоторые тетеньки с одесского Привоза позже предполагали, что о любви.
Дело в том, что еще до революции Каннегисеры каждое лето проводили в Одессе. Одна знакомая этой семьи по фамилии Блюменфельд "по-доброму" вспоминала о братьях:
«Эстеты, изломанные, с кривляниями и вывертами, с какой-то червоточинкой... Лёва любил эпатировать добропорядочных буржуа, ошарашивать их презрением к морали, не скрывал, например, что он гомосексуалист"
Так вот, эта тетенька (или ей подобная) была уверена, что между любовниками (!) Моисеем и Леонидом пробежала черная кошка, держащая в зубах Постановление Урицкого о расстреле офицеров Михайловского училища, в котором, кстати, учился в свое время и Леня Каннегисер.
Особенно Леня переживал за своего сердечного друга Володю Перельцвейга, требуя от Моисея Соломоновича вычеркнуть Вову из расстрельного списка. Тот отказался, этот обиделся.
Шоу маст гоу он
В предпоследний день лета Леонид спешит в прокат велосипедов, получает своего железного коня и катит на Дворцовую площадь, где и вершил людские судьбы Моисей Урицкий. Но тот еще на службу не подъехал, поэтому Леня присел на подоконник, наблюдая за происходящим на улице.
В скором времени к парадному подъехал роскошный автомобиль из царского гаража, откуда выкатился кругленький и веселый колобок Моисей, движимый большим и светлым чувством проредить людскую массу из интеллигенции, офицерья и прочего контрреволюционного сброда человечков этак на пятьсот, а возможно даже и на тысячу.
С этими мыслями вершитель судеб Моисей подошел к лифту, даже не обращая внимания на раннего просителя. А зря. В Михайловском училище к стрелковой подготовке юнкеров подходили весьма ответственно, что и подтвердил точнейший выстрел в голову товарища Урицкого.
Леонид выскакивает на улицу, прыгает на велосипед и отчаянно крутит педали по Миллионной улице. Но, против автомобиля погони у него нет шансов. Попытка "нырнуть" в подъезд дома и выйти через черный ход успеха не принесла. Каннегисера схватили и доставили в ЧК.
Бабушку Розалию - в разработку
Далее чекисты отработали все связи Леонида, арестовав 467 (!) человек, с которыми где-то, когда-то пересекался поэт-террорист, включая продавщицу маццы при синагоге и его восьмидесятилетнюю бабушку Розалию Эдуардовну, которая только и повторяла "Мой внучек - шлемазл".
То, что Леонида расстреляют, было понятно сразу. То, что большевики устроят кровавую вакханалию, дав старт "красному террору" через неделю после событий на Дворцовой, не знал никто. Хотя некоторые догадывались.
Слишком уж артистичными получились два покушения в один день - 30 августа 1918 года, когда слепая еврейка Каплан слегка "подстрелила" "самого гуманного" человека, а франтоватый "спортсмен чувственных утех" Леонид зарядил из револьвера в полную "расстрельных" мыслей голову Моисея Урицкого.
Впрочем, шумиха вокруг дела Каннегисера быстро сошла "на нет". Родителей Леонида (и бабушку, конечно) отпустили, более того, даже за границу посодействовали выехать.
Не забудем, не простим
Там папенька издал сборничек Леонида с его стихами, где февралисты, взбаламутившие Россию, умилялись его наивным и искренним строкам:
Тогда у блаженного входа,
В предсмертном и радостном сне
Я вспомню — Россия. Свобода.
Керенский на белом коне.
А большевики ни над чем не умилялись. Они исполнили мечту своего лысого вурдалака, утопив в крови, раздербанив и распродав Великую Россию, которую не они кропотливо создавали и строили.
Десятки миллионов русских жизней, брошенных ими в топку сатанинских жертвоприношений, никогда и ни за что не должны быть прощены этой клыкастой секте упырей от большевизма.
Искупление вины
Леонид Каннегисер это почувствовал еще тогда, летом 1918 года. Не случайно, писатель Марк Алданов, хорошо знающий Леонида, в своем очерке "Убийство Урицкого" так пишет о мотивах и философии этого решения: "Леонид Каннегисер застрелил Моисея Урицкого, чтобы, как он заявил сразу же после ареста, искупить вину своей нации за содеянное евреями-большевиками:
«Я еврей. Я убил вампира-еврея, каплю за каплей пившего кровь русского народа. Я стремился показать русскому народу, что для нас Урицкий не еврей. Он — отщепенец. Я убил его в надежде восстановить доброе имя русских евреев.
Эх, Леонид Акимович...
Если бы это было так просто...