Тюремная кличка ее была Химера. Она появилась просто. Когда девушка впервые вошла в камеру, там было так накурено, что она замахала руками, разгоняя дым, а поскольку робу ей выдали не по размеру, она в ней просто тонула, то ее широченные рукава в дыму были похожи на крылья какой-то хищной птицы. К тому же она закашлялась от дыма, невольно дорисовав образ птицы далеко не музыкальным кхеканьем. И кто-то воскликнул:
- Химера!
Но потом сокамерники стали звать ее просто – Мера.
Она давно забыла свое настоящее имя. Иногда спрашивала себя – а было ли оно, настоящее? С детства, которое прошло у нее в деревне, она прекрасно стреляла. Думала, что сказались родовые корни – и отец, и дед ее были охотниками. Может, и прадед тоже, только этого никто не помнил. Отец как-то один-единственный раз оставил ружье без присмотра. На минуту-другую. И она, а было ей тогда лет семь-восемь, сразу использовала его по назначению. Отец подошел, ругаться не стал, а поставил ей мишень, сделанную на подставке от старого телевизора. Мишень эта была приготовлена заранее, с привычным для глаза рисунком – возможно, отец предвидел такой ход событий. Она спокойно выстрелила несколько раз – как это делать, подсказывать ей было не надо. У отца было прекрасное зрение, но все же он подошел к мишени и окончательно убедился, что дочь готова превзойти всех своих предков. Естественно, знать об этом окружающим было совсем необязательно. Но люди прознали. Не все, а именно те, которых отец жестоко опасался. А вскоре он заболел, и охранять дочку от злых людей стало некому. Но надо сказать, что пока на нее никто и не покушался. А вот когда отца не стало…
Прежде всего через короткое время в доме не оказалось ни гроша. Работы для матери не было, в райцентре и молодые-то не могли найти себе применения. Жили тем, что продавали с сада-огорода. Подспорьем было и козье молоко, и куриные яйца. Это шло на рынок, этим и питались. Но девочке, которая быстро превращалась в девушку, надо было одеваться-обуваться, да так, чтобы не дразнили в школе. Вот тут-то они ее и нашли. И уговорили произвести один-единственный выстрел. В человека. Прикинулись борцами за справедливость. Сказали, что это очень, очень плохой человек, убийца. Живописали, что он якобы уничтожил целую семью с малыми детьми. Большая пачка денег помешала ей проверить сказанное. Да и возможно ли это было? Она спрятала деньги в комод, в самый дальний угол, а потом «случайно» нашла их, заверив мать, что это, видимо, была заначка отца, о которой он не успел сказать перед смертью. Матушка ее, не отошедшая еще от тяжелой потери, тогда только как-то безучастно вздохнула и сказала всего одно слово:
- Хорошо.
И она выполнила то, чего ждали эти денежные люди. Выполнила быстро и как-то беззаботно, словно стреляла в мишень. И даже смотреть не стала, как он падал, а просто ушла, не оглядываясь, со своей «точки», как они называли место ее пребывания. Она не боялась разоблачения, ибо находилась далеко от места трагедии. Газет они с матерью не выписывали, радио у них не было. Телевизор показывал всего несколько каналов – центральных. Местные новости узнать можно было только от своих, деревенских. Они с матерью, возвращаясь с рынка в пригородном автобусе, и узнали, что убит организатор экологического движения, выступавший против продажи пахотных земель местным богатеям, которые лишь делают вид, что используют их по назначению, сеют невесть что, затем инсценируют уборку урожая, и все это с одной целью – потом, когда ослабнет контроль или удастся вновь подкупить власти, построить здесь какой-то завод по выпуску биологически активных добавок. Либо еще чего похуже. Сельчане гадали, кому они нужны, эти добавки. Людям – но их вроде и так полно в аптеках, животным – так скотины-то в деревнях почти не стало, а колхозы уж давно разорились. Вернее, их разорили. Скорее всего, людям – не всех еще облапошили. Она слушала все это вполуха и не принимала близко к сердцу. Думала – пусть они там хоть все передерутся, эти политики. Разве известно, например, кто платит деньги тем же экологам? Вот то-то и оно…
Но сильно задуматься ей пришлось тогда, когда денежные люди подошли к ней во второй раз. Да не просто подошли, а окружили ее кольцом, заявив, что главный следователь по делу об убийстве эколога вот-вот нападет на ее след. Что он один там такой ушлый, остальные безопасны, и если его не убрать… Она вновь была поставлена в нужное время в нужную точку и, как и положено большому мастеру, не промахнулась. Следователя не стало, но что-то там не сработало, не срослось, и самый главный бандит, откровенно уважавший ее за высочайшую меткость, на которую подельники не были способны, пришел к ней в дом с повинной. Пришел, когда матери не было, выложил на стол внушительную пачку денег, паспорт на чужое имя с ее фотографией, рассказал вкратце, кому принадлежали эти паспортные данные - той девушки уже не было в живых, она утонула на Волге, попав в глубокую воронку. Он предложил инсценировать на реке такую же смерть. Но – ее собственную. И денег ей хватит, чтобы обосноваться в любом городе, желательно подальше отсюда, и жить безбедно несколько лет. У нее остался всего один вопрос:
- А как же мама?
Она тут же получила уверения, что маму они быстро отправят к ней, как только узнают, куда. Она должна будет сообщить это в их райцентр, на главпочтамт, до востребования. И он назвал фамилию, имя и отчество своей жены. Она знала эту суровую, молчаливую женщину. В письме она должна дать номер своего мобильника. Разместить все цифры в тексте вразброс, но друг за другом, и чтобы логически все выглядело пристойно. Он даже привел в пример такое предложение: «Встаю в восемь, потому что на работу мне к девяти часам, до нее – два квартала, работаю до трех часов», и так далее. Заметил, что цифры следует писать буквами, чтобы не бросались в глаза, если письмо попадет кому не надо.
- Но пока я обоснуюсь, пришлю это письмо, пройдет время… Мама может не выдержать.
И тут он поклялся ей всем на свете, что даст понять ее матери – дочь жива, но опасность столь велика, что лучше казаться ей для всех сейчас мертвой.
К тому времени она уже начала понимать кое-что в криминальных делах и удивлялась, почему они ее просто не ликвидировали. Так и от себя отвели бы опасность. Она даже прямо спросила об этом у опекавшего ее бандита. На что он ответил, что ценит талант. Причем в любой области жизни, искусства. Она, в общем-то, поверила, но резонно подумала и о том, что бандиты берегут ее для дальнейшего использования. Пройдет время, и снова упросят или заставят лишить кого-то жизни… Выстрел для нее – это привычно и просто. Только сейчас она ощутила, какой тяжестью это ложится на сердце…
С матерью он не обманул, об этом она узнала много позже. А вот шифрованное письмо до востребования ей послать не удалось. Она вообще его не написала. И не купила себе мобильник – не успела. Она поехала куда глаза глядят, а глядели они за Урал и остановились на чем-то конкретном лишь в Сибири. Она не видела, как на берегу обнаружили ее одежду, как несколько свидетелей рассказывали – нырнула, мол, да так и не вынырнула, как плакали бывшие одноклассники, как на свежей могиле была установлена ее фотография. Тела, естественно, не нашли, поэтому в гроб положили ту самую одежду да горсть речного песка. И хорошо, что ни о чем этом ей не было известно, ибо впереди ждали ее серьезные испытания. Они будто собрались все вместе, враз, и накинулись на девушку.
А началось все с приятного знакомства. Молодая женщина, соседка по купе, пожаловалась ей, что устала жить одна, никто ее не любит, не понимает, детей нет, и так далее. Что вот сейчас ее станция, и как не хочется - и она показала руками, как именно, отчаянно сжав свое горло - возвращаться в одинокий большой дом… Опытный человек ни за что не повелся бы на эти стенания. Но у девушки опыта общения с мошенницами совсем не было и она выразила желание скрасить одиночество этой дамы. И даже решила, что ей здорово повезло – не надо ехать дальше и чего-то искать.
Все произошло быстро, до ужаса глупо и бездарно. Дом действительно оказался большим и крепким. На окнах решетки – видимо, от воров. Только это был вовсе не ее дом. Девушка это поняла, увидев, что дама стала звонить в дверь – у нее не было ключа. А уж когда на пороге показался здоровый мужик, она хотела уйти, убежать, но женщина крепко ухватила ее за обе руки, в одной из которых болталась ее сумка.
- Вот, новенькую тебе привела. Прямо с поезда. Да не голь перекатную, а богатенькую. Ты ведь богатенькая у нас, а?
- Давай ее сюда, - сказал мужик, спустился к ним и схватил ее за руку вместе с сумкой. Другая рука была во власти женщины. Они втянули ее в коридор. Из комнаты слышался женский плач.
- Что, эта сучка у тебя никак не успокоится?
- Успокоим, - прорычал мужик.
Она не знала, что это за дом, кто в нем живет, но почувствовала – опасность рядом! И решила действовать.
- Да что же вы меня тащите-то? Я и сама смогу идти, синяков ведь наделаете! – заметила она.
- И то! Товар портить нельзя!
Теперь ей стало все понятно. Ее ввели в комнату, увешанную коврами. Две девушки что-то кроили на столе. Одна из них плакала.
- О, как у вас тут красиво! – сказала она. – Мне даже нравится. Несмотря на ваше грубое обращение.
- Ну, я пойду, - сказала приведшая ее сюда женщина. – Не забудь расплатиться.
- А я когда забывал, а? Когда?
- Да не ори, испугаешь новую-то.
- Брысь!
Мошенница, или, вернее сказать – вербовщица смылась.
- А знаете, мне у вас тут нравится, – «призналась» она. – А можно весь-то дом посмотреть, а?
- Не сбежишь, - сразу предупредил он.
- А мне и некуда. Покажите дом-то. А еще… есть очень хочется.
- Машка, хватит! Покажи этой дуре, где она будет жить. Пока.
Маша подошла к ней и потянула за собой в соседнюю комнату. Это, очевидно, была столовая, так как посредине стоял длинный стол, окруженный стульями. Мебель современная, красивая, не из дешевых.
- А ты почему плачешь?
- Потому что нас всех в рабство отсюда вывезут. В другие страны, - прошептала она.
- Ты что, рехнулась? В какое рабство?
- Хозяин девиц в бордели продает.
- А вы чего же не бежите, не жалуетесь? Не кричите на всю округу?
- Одна кричала. В подвале на цепи теперь сидит. Бесполезные разговоры ведешь. Дальше пошли.
Они осмотрели еще одну комнату – спальню девушек. Рядом находилась спальня хозяина.
- Туда нельзя заходить. Можно только заглянуть.
Она заглянула. Обычная комната, тоже увешанная коврами. На одном из них висел до боли знакомый ей ящик. В таких ящиках хранилось то, чем она прекрасно владела, можно сказать, с детства. На ящике имелись петли для замка, а вот самого замка не было. Зато у нее было страстное желание поскорее выбраться из этой западни и она что было силы рванулась к ящику, открыла дверцу и привычным движением вытащила оттуда ружье.
- Маш, закрой дверь, а то он увидит. Я проверю, заряжено ли…
Она вмиг привела его в боевую готовность и почувствовала себя сильной, уверенной. Иные люди годами обретают такую силу, ей же понадобились всего несколько минут – помогли обстоятельства. И когда этот мужик вырос на пороге вместе с ее опустошенной сумкой, она выстрелила в него – один раз. Больше и не надо было – она знала, куда целиться.
- Ты чего… Чего наделала-то?
Маша склонилась над мужиком и явно не знала, что предпринять.
- Собирайтесь да и бегите отсюда. И ту, что в подвале, освободить надо. Делай, чего трясешься!
- Так ведь… У нас – ни документов, ничего… И – куда?
- Кусок идиотки! На волю! В милицию, в конце концов!
- Я ее уже вызвала. Милицию. Едут, - объявила та, вторая.
- Зачем?
- Так ведь подумают, что это мы его… А мы – ни сном, ни духом. Одним разом сейчас освободимся и обвинения с себя снимем…
Слова этим звучали издевательски – она, можно сказать, освободила этих двух дур, открыла им двери в нормальную жизнь, а ей не только не сказали за это спасибо, но и предали – так, на всякий случай. Она хотела бежать, хотя понятия не имела, куда этот подлец дел ее паспорт и деньги, но дверь эта вторая предусмотрительно заперла, да к тому же на всю округу уже раздавался вой милицейской сирены. И все-таки были, были мгновения, когда она еще могла уйти, пригрозив девицам тем же ружьем, заставив их открыть ей путь. Но в душе ее еще по-детски жалась вера в справедливость, в благодарность за спасенные жизни этих двух и той, что томилась в подвале.
Однако клеймо убийцы, сотни раз поставленное на ее деле, образовало вокруг такую прочную скорлупу, что пробиться сквозь нее было невозможно. И она не стала стараться – еще и потому, что боялась, как бы случайно не вылезли наружу ее прошлые «подвиги». К тому же суд все-таки учел, кем был убитый. И чистосердечное признание тоже прозвучало не зря. И теперь заключенная Мария Ивановна Смирнова трудилась в женской колонии, расположенной в сибирской глубинке, на берегу очень даже известной реки. Эту фамилию первый ее работодатель выбрал по причине ее массовости, ибо главным для нее считал – не выделяться. Она и не выделялась, ни с кем не откровенничала, тянула свой срок спокойно, хорошо работала. Они шили ватные матрацы. Машинки были старые, но она кое-что понимала в механике и не раз их ремонтировала себе и другим. В чужие дела и души никогда не лезла. В камере их было четверо. Самая старшая, Сонька, долго к ней приглядывалась и как-то незаметно стала вводить ее в свои дела. Ее называли Сонька-золотая ручка, шли от имени, хотя она была, кажется, заурядной мошенницей. Она делилась с Мерой тем, что приходило ей в посылках. Каким-то образом Сонька часто получала весточки с воли. Она знала многое из того, что происходило в криминальном мире. Войны различных бандитских группировок друг с другом вызывали у нее живейший интерес. В колонии была своя стенная газета под названием «Честный путь» и художественная самодеятельность. А еще там можно было научиться какому-то делу, которое пригодится в будущем. Мера, например, сначала напросилась ухаживать за скотиной и летом работать на грядках. Все это было ей знакомо и вызывало теплые воспоминания о родной деревне, об отце, матери, о которой она ничего не знала. Однако чувствовала, что мать жива. Сонька часто просилась на работу вместе с Мерой. Она была намного старше, но работать так, как девушка, не умела. Мере очень хотелось попасть в больничные палаты, их тут было несколько, ухаживать за беспомощными людьми. Она чувствовала в себе силу, которая может излечивать. Как-то сказала об этом Соньке. У той были свои ходы к начальству. И вскоре Мера ходила за больными заключенными, мыла за ними, убирала. А иногда, когда медсестра долго отсутствовала, поскольку обладала заманчивой внешностью и была влюбчива, особенно в начальство, то Мера выполняла и кое-какие процедуры. Могла, например, делать уколы, перевязки. А главное – умела успокоить, утешить, о вере вела речь, о другой, вольной жизни. Возвращаясь в камеру, она все рассказывала Соньке. Та поражалась – молодая, мол, девка, а как будто уже большую жизнь прожила! Там, в больничных палатах, Мера чувствовала, что к ней возвращается радость.
Но однажды она вернулась в камеру и разрыдалась. Объяснила женщинам – избитую заключенную на носилках принесли… Вряд ли выживет… И все что-то сказать хочет, да не может. Сам начальник приходил, пытался выяснить, кто ее так. Сонька вскинула ушки:
- Да уж не цыганка ли это?
- По виду цыганка. Только я об этом не спрашивала. Молила бога, чтобы она выжила. Молодая ведь еще…
А на следующий день Мера вернулась в камеру другим человеком, и это все почувствовали.
- Померла, что ли? – спросила одна из сокамерниц.
- Ага. Померла…
Цыганка умерла у нее на руках, и эта смерть перевернула Мере всю душу. Те двое, погибшие от ее выстрелов, были как бы вдалеке, она не слышала их последний вздох, она не знала о них ничего. После ее выстрелов между ними вырастала непробиваемая стена, которая казалась Мере реальностью. Тут же все было по-другому. Женщина была беспомощна, своим горячим, влажным телом она прижималась к Мере, поняв, что та ей сочувствует, желает добра. Мера не знала, за что та отбывала наказание, да это ей было и неважно. Из последних сил она старалась передать ей свою энергию, силу, чтобы у больной, истерзанной женщины появилась возможность бороться за жизнь. У нее мало что получилось. Но она была вознаграждена за эту попытку. И во всех подробностях рассказывая в камере, как умирала цыганка, она умолчала лишь о последнем. Об этой награде. Уж слишком все было невероятно!
Сонька слушала рассказ Меры молча, и только когда они оказались одни, заметила:
- Так, значит, и не вытрясли из нее ничего… Из цыганки-то… Померла, и всех с носом оставила!
- А… чего из нее можно было вытрясти?
Мера задала этот вопрос осторожно, боясь, как бы всезнающая и очень хорошо понимающая, чувствующая людей Сонька не догадалась о ее тайне.
- Ну… не так она была проста, как многим тут кажется. Мне с воли донесли, что незадолго до ареста за важным делом она ездила…
- Ой, слушай, расскажи, я ведь про нее ничего не знаю. Даже за что сидела она, не ведаю. Ну, видно, как все они – гипнозом на кого-то воздействовала, да и ограбила человека. Ведь так?
- Так, да не так! Это, скажем, ее каждодневный труд был. Она с этими способностями, наклонностями родилась, понимаешь? Есть много среди них таких, для кого это – потолок. Живут безбедно, от полиции как змейки уползают. Но она-то была – выше! Я знаю.
- А выше – это как?
- А это значит – большие дела проворачивала. И денег, и другого чего в ее руках было немерено…
- Но ведь такие люди обычно откупаются!
- Ох, Мера, что-то там не сработало. Всяко бывает. Может, с пустыми руками ее взяли, не захотела она перед ментами ворота-то в рай открывать. Думала отсидеться, да на воле самой всем и распорядиться. Но кто-то тут, видать, знал про нее больше положенного… Уверена, потому она и погибла.
- Ну ведь какие дураки эти люди! Зачем ее до смерти-то довели… Теперь вот и не узнают ничего.
- Не узнают. Если только она не успела кому-нибудь передать самое-то свое сокровенное. А? Чего ты вздрогнула-то так? У тебя на руках она умирала. Может, говорила чего?
- Да чего-то говорила… Одни и те же слова повторяла…
- Какие слова? Говори, Мера. Если что-то узнала, тебе одной с этим грузом не справиться.
Мера еще не решила, можно ли, да и стоит ли довериться Соньке, и потому сказала первое, что пришло в голову:
- Были моменты, когда она стала вырываться у меня из рук. Горячая, скользкая от пота…. Я звала сестричку, кричала, а она мне говорила: «Молчи и иди на татарское кладбище»! Много раз так сказала. Бредила. Я, конечно, спросила – зачем? Чего делать-то мне на этом кладбище? А она все шептала – иди да иди, там узнаешь.
- Ну? Ты спросила, где оно? Куда именно идти-то? И зачем?
- Спросила. Она сказала – на Волге. Но места не назвала. Ну, город там или деревня. Просто – на Волге, и все! А идти к Шагееву…
- К какому еще Шагееву?
- Я поняла – к его могиле.
- Ну? Дальше-то чего?
- А дальше – умерла она…
- Да. Не густо. Это все надо хорошо обдумать.
- Да чего нам обдумывать-то! Мы что, можем пойти к этому Шагееву?
И тут Сонька впервые посмотрела на Меру так, что той стало холодно. И девушка, кажется, вполне понимавшая заключенную Соньку, вдруг осознала, что в этой женщине просто бушуют удивительно смелые желания, эмоции, что она живет под властью множества планов, которые требуют своего осуществления. И это при том, что ей еще сидеть да сидеть. И еще девушка почувствовала в ней силу и власть. Эти две персоны как-то сразу вытеснили теплоту и доверительность их отношений. Но откуда эта сила? Ведь все они, заключенные, похожи здесь на тараканов, забившихся по углам.
- А вот что человек может, девушка, он и сам не всегда знает. Ты еще молода, тебе это неведомо. Хотя… Ты уж извини, я знаю, за что сидишь, но иногда мне кажется, что твоя биография намного богаче…
Мера удивилась – в корень Сонька смотрела. Но ничего не ответила.
- Я свяжусь с кем надо и прошманаем мы это дело. Цыганку эту…Ну, не общак же она забила. Тертая ведь…
- Да зачем узнавать-то? – все же решила спросить Мера.
- Как зачем? Чтоб достать. Выловить.
- Так мы же…
- А знаешь, когда я однажды выпутывалась из такой ситуации, которой не дай бог никому, и выпуталась, я сказала себе – человек может все!
- Так это на воле…
- Ха! А тебе кто мешает на волю-то выйти?
- Не кто, а что. Режим. Охрана. Никто меня раньше срока не выпустит.
- Ладно! Рано мы эти разговоры ведем. Все! Завязали!
Но прошло несколько недель, и Сонька вновь вернулась к этой теме.
- Ее где взяли-то? В Центральном регионе. На мелочи какой-то попалась. Ну, типа гипноза и банального воровства. Она тут же – чистосердечное. Некоторые говорят, что если бы ее не взяли, сама бы явилась в полицию. Могла улизнуть, да не захотела! А это о чем говорит?
- О чем?
- Что решила от своих скрыться. А для чего?
- Да, для чего?
- А совесть-то, значит, нечиста. Ручки-то свои, видать, позолотила. И именно в то самое время, когда там убили…
И Сонька назвала имя всем известного криминального авторитета. Оказалось, что и его семья, и друзья до сих пор не могут найти ничего из принадлежавших ему ценностей…
- Сонь, повтори имя-то…
Сонька повторила. Мере показалось, что она уже где-то слышала это имя, знала об этом человеке. Только вот где?
- Да не ломай голову, девушка! Про него полстраны шептались…
Однако Мере казалось, что и это имя, и фамилия известны ей были давно, что она где-то уже видела их, причем написанными на бумаге. Она стала расспрашивать Соньку, что он был за человек, где жил, какая у него была профессия в той, другой жизни. Ну, была же у него другая жизнь! И еще ей было непонятно, как богатый человек мог оплошать со своими ценностями – он что, в чемодане их хранил? В кубышке? Ведь есть банки, есть дома и целые замки, которые покупают богатые люди. Есть акции, другие ценные бумаги – она слышала о них по телевизору.
- Дура ты, девка! Ну, купил замок. Да хоть пять замков. Яхты купил. Целый квартал приобрел в любимом городе. А дальше чего? Один-два неверных шага, и это все исчезнет, как дым. Суды, конфискация, да мало ли что! А главные ценности должны быть под рукой. Они душу греют.
- Но… как же она, цыганка эта, добралась до его… руки?
- А вот тут – самое интересное. Она, оказывается, в молодости его знала. Да не просто знала, а влюблена в него была. А поскольку она внучка барона ихнего цыганского, так вышел большой скандал. Ее родня требовала, чтобы он на ней женился. Тогда еще мужик этот был учителем то ли физкультуры, то ли рисования, я не поняла. Он не женился, потому что оказалось, что на тот момент уже был женат, только все равно один жил. Ну, а потом началась эта бурда в стране и всем стало не до любви, не до семьи. А недавно он ее опять до себя допустил. Да, видать, слишком близко. Доверять ей стал, а цыганам доверять нельзя. Многим она у него завладела, только ничего при ней не нашли.
И все же Мере было непонятно, почему самое плохое вешают на цыганку.
- А ты сказала, что он был женат. Так, может, жена его и обчистила?
- Да она сто лет назад от него ушла.
- Тогда ушла, потом пришла. Ну вот не верю я, что цыганка такую подляну могла ему подкинуть! Не верю. Она знаешь как на меня смотрела… Будто умоляла о чем-то… Перед смертью…
Мера никогда не спрашивала, откуда Сонька так много знает. Но потихоньку, пока еще вроде бы неосознанно стала выведывать, что могут ее «связные». И вот если, к примеру, им станет известно о хранящемся где-то кладе… Или складе, набитом золотом… Сначала Сонька отшучивалась, называла ее золотой английской леди, причем почему английской, Мера так и не поняла. Потом женщина стала повнимательнее приглядываться к ней и в один прекрасный день вдруг приказала:
- А ну, рассказывай! Выкладывай! Показывай! Хватит ходить вокруг да около! Что она тебе… оставила? Еще раз говорю – одной тебе не справиться!
Мера молчала. Она понимала, что времени остается все меньше и меньше. Надо что-то решать. Она думала. Сонька поняла, о чем.
- Я клятву тебе дам. Сыном поклянусь. Тебе помогут, но эти люди ничего не будут знать. Они просто выполнят то, что я попрошу. Снабдят тебя, предположим, деньгами, одеждой, документами. Чтоб ты могла без боязни ориентироваться… в пространстве.
- Хорошо. Клянись.
Клятва была столь серьезной и искренней, что Мера поверила каждому ее слову. И после этого со спокойной душой предложила Соньке встретиться в тюремной больнице – для серьезного разговора. Впрочем, душа-то как раз и не была спокойна. Шел август, кончалось лето, а то дело, которое вдруг появилось в ее жизни, выросло из ничего, из горячего бреда этой цыганки, надо было делать сейчас. Если оно действительно существовало.
Соньке не составило труда напроситься в больницу – помогать санитарам. В этот раз их попросили остаться на ночь – больных прибавилось. Ночью, когда все уснули, Мера повела Соньку в палату, где умерла цыганка. Ее койка была не занята. В этой палате вообще никого не было. Мера приподняла матрац, отогнула его, нашла небольшой шов, зацепила узелок и с силой вытащила нитку. Просунув туда руку, она нащупала небольшой серый довольно мятый листочек и переложила его себе в карман. Они прислушались, выглянули в коридор – пусто. И тогда Мера вытащила листок и развернула его.
- Вот. Это она мне дала. Все повторяла – хочешь в рай… хочешь в рай… И все мяла листик-то. Я говорю – чего хоть тут? А она мне – поезжай, мол, и тоже в рай. Я спрашиваю – куда ехать-то? И зачем? Молчание. А потом очнулась она после укола, вроде лучше ей стало, в разум вошла, и спрашивает – ты, мол, миллионы когда-нибудь видела? Я говорю – нет. Потом про миллиарды спросила. Я опять – нет, говорю. Ну так, мол, увидишь. А ехать, говорит, в старый дом. В дворянское гнездо. Там, дескать, книги были. А теперь их нет. Вот-вот все порушат. Остатки-то. Или, наоборот, восстанавливать будут. Дак и то, и то плохо, потому как там во дворе все спрятано. Говорю – что и где? Тут ее опять понесло не знаю куда. Потом эту бумажку мне сунула – спрячь, говорит, все на ней увидишь. Только, мол, скорей надо. Злые люди могут найти, перехватить. Все, Сонь. Чего делать-то?
Сонька внимательно рассматривала рисунок. Странно, но на нем не было конкретных обозначений. Линии, черточки, нечто похожее на кружочки, точки. В самом верху – вообще непонятная ломаная линия, длинная, непрерывающаяся. Словно детской рукой нарисованная. И – цифры. Наспех все набросано, шариковой ручкой. Но если вглядеться, включить воображение, можно найти здесь и цветы, и дорожку, и некие штрихи, похожие на изображение дома.
- А про Волгу-то, значит, тогда наплела мне?
- Наплела. Про могилу. Боялась правду-то открыть. А что город – на Волге, где татарское кладбище, то правда.
- Что ж… Город этот я, скорее всего, знаю.
И Сонька назвала известный старинный город на великой реке.
- Интересно, где и что именно спрятано?
- Я думаю, деньги, - предположила Мера.
- Да как их там спрячешь! Разве что в землю зароешь. Нет, скорее – золото, бриллианты. Хм… Предположим, дом этот старый ты найдешь…
- Сонь, ты уже несколько раз намекнула, что я… Так ведь у меня срок-то не завтра кончается…
- А мы его сами закончим. Но это – дело десятое.
- Как – десятое? Отсюда не вырваться. Только как эта цыганка… А знаешь, что меня удивило? Вот уж умирала она, а говорила, чтоб мы все жили долго. Желала нам хорошего. Другие-то от злобы да бессилия загрызть были бы готовы, а она…
- Да молодец она, молодец! Но давай о тебе. Человек может все! Я думаю, ты это уже запомнила. Так вот, старинный дом найдешь через интернет. Здесь у начальства есть, можно напроситься, но это мы следы оставим… Конечно, таких домов там немало. Но не так уж и много. Тем более, есть какая-то связь с книгами… Может, об этом доме книжка целая написана. В интернете будут фотографии старинных домов. Сверите с рисунком.
- Сверите?
- Ну да. С сыном моим действовать будешь. Он хороший мальчик. Если чего, тебя прикроет.
- Так он у тебя взрослый?
- А то! Уж за двадцать. Жоржик.
- Жорж…
В коридоре послышался какой-то шум, Мера быстро спрятала рисунок и они вышли из палаты. Тревога оказалась ложной. Рисунок решено было скопировать, и даже несколько раз – не в санатории они тут, мало ли что… Их разговоры о будущем плавно перетекли на организацию побега и это было так естественно, словно Мера именно для подобной операции здесь и оказалась. Она тут же выдвинула свой план:
- Сонь, я ведь только два дела и могу хорошо-то делать – стрелять да плавать. Под водой несколько минут могу продержаться.
- Вот это да! А я думала, ты вообще не плаваешь. Помнишь, когда нам разрешили несколько раз искупаться после работы, я за тобой наблюдала. Ты просто дрожала, когда в воду входила. Говорила всем – боюсь, боюсь!
Мера прекрасно помнила то свое состояние. Ее подсознание, нацеленное, видимо, на будущие подвиги, остановило порыв окунуться в эту прекрасную чистую воду и поплыть по дивной, спокойной реке. Ах, как ей тогда этого хотелось! В какой-то миг она уже собралась, расправила плечи, чтобы войти в этот поток, испытать состояние свободы и блаженства! Но вместо этого… тряслась и бормотала, что боится… И вот теперь Сонька увидела здесь выход. На сцену жизни. На свободу. К богатству и счастью. Нет, к счастью и богатству. Или к чему-то одному из двух? А могут ли они существовать порознь? Нет ответа.
С планом побега определились довольно быстро. Заключенные – с подачи Соньки, разумеется – станут просить начальство искупаться последний раз, и – до следующего лета. Руководство, посоветовавшись с бригадирами, которые должны обеспечить в этот день особенно хорошие трудовые показатели, разрешит, Мера вместе со всеми войдет в воду и объявит, что сегодня попробует проплыть хоть один метр… Сонька, намеревающаяся находиться поближе к берегу либо вообще на берегу, отвлечет на себя внимание женщин, как именно – придумать не составит труда, и в это время Мера спокойно, неторопливо нырнет в реку. Ну, захотел человек плавать научиться, опустился в воду, и… исчез!
Проблем было несколько. Первая. Кто-то может увидеть, что Мера ушла под воду, и, веря, что плавать она не умеет, бросится ее спасать. Но Мера – девушка не слабая, под водой отобьется. Вторая. Недалеко на берегу – кусты, за ними она сможет выбраться из воды, отдышаться. И лучше ей продолжить свое подводное плавание – до следующей зеленой зоны, она недалеко от первой, но уже на другом берегу. Вот там-то ее должна ждать приличная, но не бросающаяся в глаза одежда, деньги, документы и, главное – машина. Без машины спрятаться до вечерней поверки будет невозможно. Машина доставит беглянку не на маленькую железнодорожную станцию, где ее могут запомнить, а в приличный город. Но и оттуда лучше путешествовать не поездом, а электричками. Впрочем, на станции она изучит расписание и решит все сама. Третья проблема касалась внешности Меры – ей надо измениться. Надеть парик? Но это бросится в глаза, даже самый хороший парик никогда не выглядит как настоящие волосы. Сходить в парикмахерскую? Пожалуй. Покрасить волосы, сделать себе прическу. Опять же – не сверхоригинальную, но модную, стильную, молодежную. Такую, какие делает себе сейчас большинство продвинутых девиц. Но главное, и это Сонька ей твердила много раз, она должна измениться внутренне, почувствовать себя другой, осознать, что у нее есть будущее. Хотя обе понимали – до него еще ой как далеко… Как бы то ни было, а уверенных в себе людей видно и по походке, и по жестам, и по взглядам, которые они бросают на окружающих.
- Главное – не будь цыпленком, которого вот-вот поймают и ощиплют. Знай свою силу. Она есть – в этом кусочке бумаги. В рисунке.
Как Сонька связывалась с внешним миром, девушка так и не узнала. Но уже через несколько дней она заявила Мере, что все готово. И обрадовала теперь уже подругу – за рулем машины будет сам Жоржик. Так что Мере не придется его искать. Но потом все же лучше разделиться. И ехать до нужного города порознь. А там встретиться, предположим, в гостинице. Хотя можно и в квартире. И начать вместе работать. Действовать!
- Сонь, а вдруг там ничего нет? Вдруг она все это в бреду нарисовала? А мы, как две дуры…
- Ну, если верить тому, что мне донесли с воли – есть! Хотя – вопрос: дочка этой цыганки тоже с пустыми руками осталась, как и менты, как и все, кто за ней следил. Ну а если правда рисунок этот – пустышка, так ведь два дела хороших за мной будут – тебя на волю выпустила и с сыном своим познакомила!
С купанием сначала вышла заминка – оказывается, деревенские бл…ди, как называли их многие заключенные, пожаловались своей сельской администрации на вольные порядки в колонии – учиняют, мол, бесчинства в воде. Именно так и написали. А у нас, мол, дети на это смотрят. Но бригадиры встали на защиту своих подопечных – женщины тогда почувствовали себя свободными, прыгали, визжали от радости. Начальство смилостивилось.
Понимая, что долго не придется увидеться с Сонькой, Мера спросила – кто она все-таки такая и почему ей так многое доступно и в колонии, и за ее стенами.
- Я – сестра, - просто ответила она. – Сестра человека, который правит бал.
- Но… почему ты тогда оказалась здесь?
- А вот это тебе, дева, знать не положено.
- Но… это было справедливо? Такое тебе наказание?
- Никогда не видела справедливость. А хотела бы с ней познакомиться. Эта дама вечно от меня скрывается.
- От меня тоже, - заметила Мера.
- Значит, у нас с тобой будет своя справедливость, - подытожила этот непростой разговор Сонька.
Это невероятно, но их спектакль прошел бы на аплодисменты – если бы его показывали в театре. Все давно плескались в воде, кто-то элементарно мылся, а Мера жалась к берегу, пока Сонька не скомандовала:
- Пора!
Мера зашла подальше в воду, обхватив себя руками, а Сонька вдруг кинулась на песок и стала кричать якобы от боли. Некоторые вышли из воды и побежали к ней, остальные просто повернулись к берегу и смотрели – гадали, что же случилось. И именно в этот момент Мера исчезла. Ни одна душа этого не заметила. А она плыла под водой, боясь сделать резкое движение, чтобы не выдать себя. Кусты она увидела снизу, из-под воды. Оказалось, что растут они над обрывом, и Мере предстоит как-то на него вскарабкаться, чтобы передохнуть. Она решила, что потратит на это слишком много сил, вынырнула и отдышалась, лежа прямо в воде. Однажды, когда она установила подводный рекорд – для себя, как бы изучая свои возможности, то у нее очень болела грудь и ребра. Дикое напряжение сказалось на легких. Сейчас все было в порядке и она, прислушавшись и не услышав никакой тревоги в колонии, снова нырнула и поплыла дальше. Тревожно стало один-единственный раз, когда она заметила рыбака на берегу с длинной удочкой. А еще – машину, на которой он, видимо, и приехал. Голова уже стала тяжелой, в висках покалывало и надо было глотнуть воздуха, чтобы не захлебнуться. Еще один миг… Еще… И вдруг она услышала пение. Пел этот самый рыбак! И странно водил при этом удочкой – словно дирижерской палочкой.
Ох, и сложная задача,
Ты, наверно, онемела!
Прилетай ко мне, удача!
Приходи ко мне, Химера!
Она вынырнула и легла на спину. Жорж. Ей понравился его голос. Красивый, какой-то раскатистый баритон. Она подплыла поближе к берегу, перевернулась, коснулась ногами дна и только тогда смогла рассмотреть его. Парень стоял и улыбался. И продолжал петь дальше что-то совсем несусветное. Улыбался и пел. Это было, в общем-то, неестественно, но его мимика оказалась такой изящной, многоликой, радостной, что Мера без всякой опаски вышла на берег, схватила протянутые ей полотенце, пакет с одеждой, и тут же стала переодеваться. Он стоял к ней спиной. Она сняла мокрый бюстик, трусы, отлепила оттуда главный «артефакт», из-за которого и пустилась в такой путь – рисунок, упакованный в «одежду» исключительно для мужчин – и где только Сонька это достала! Обнаружила, что нижнего белья в пакете нет. Пришлось прямо на голое тело надевать неброскую, но довольно модную юбку и красивую футболку с васильками. В пакете был симпатичный легкий пиджачок, шелковый платок с изображением кошек, который она тут же завязала на шее. Красивые туфли, сделанные как будто из змеиной кожи, но все же больше похожие на тапочки, оказались чуть великоваты. Но были носки, этакие тонкие дамские носочки бежевого цвета, которыми она не пренебрегла. А легкая шапочка, балансирующая между бейсболкой и панамкой, оказалась впору.
- Остальное в машине, - тихо сказал Жорж. – Ну, вы все, можно ехать?
- Да…
Он повернулся и они рассмотрели друг друга как следует.
- Я Жорж. А вы – Нина. Нина Игнатьева. У вас все в порядке?
Отвечала она уже сидя в машине.
- За исключением того, что в пакете я не обнаружила нижнего белья. А свое мокрое. Да и не мое это, сами понимаете. Лучше выкинуть.
- И выкинем, - ответил он, уже выезжая на дорогу. – Только не здесь, а подальше. И новое купим. Опять же не здесь. А пока уж так… Я как-то не подумал. Да и не покупал еще никогда женского белья. Впрочем, тут где-то через час будет одна палатка…
- Ох, не надо бы светиться. Мало ли чего…
- Ну, светиться нам и так придется, - перевернул ее шутку Жорж. – Скоро будет темнеть.
Мере очень хотелось откровенно поговорить с этим Жоржиком, как называла его Сонька – откуда он, чем занимается, как относится к матери-заключенной, не стыдится ли ее, но она понимала, что все усилия, мысли надо сосредоточить на главном – как можно незаметнее скрыться в пространстве…
Проезжая небольшой населенный пункт, заехали в гараж, где какой-то неосязаемый человек, чье лицо было скрыто за приспущенным капюшоном, быстро запечатлел ее на пленку и скрылся в маленьком запирающемся отсеке. Мера поняла – готовится последний и самый главный штрих к ее паспорту. Работу он выполнил быстро, мужчины обменялись конвертами. Жорж открыл его, вынул паспорт, протянул Нине.
- Имя-то хоть нравится? – спросил он.
- Да как-то… Зови меня лучше Нино. По-грузински.
Он кивнул. «Мастер» проводил их до машины и вернулся в гараж, а они тут же продолжили свой путь.
- Не настучит?
- Исключено, - твердо ответил Жорж.
- Все когда-то происходит впервые…
- Нет. Эта фраза подразумевает совсем другое. И не всегда годится. А вот и палатка. Пригнись, чтобы тебя не было видно. Размер-то какой?
- Низ – сорок шесть, верх – двойка.
Палатки как таковой уже не было – стойки лежали на земле, верхнее покрытие было сложено в большой мешок, товары уместились в огромные клетчатые сумки, над которыми возвышался торговец. К нему и обратился Жорж.
- Я еду к любимой девушке. Хочу сделать ей интимный подарок. Нижнее белье. Низ и верх. Самое лучшее. Желательно из натуральной ткани. Низ – сорок шесть, верх – двойка.
- Самое лучшее – только гарнитур. Достать?
- Обязательно!
- Красный, голубой и беж. Какой?
- Голубой, - сразу ответил Жорж. Очевидно, это был его любимый цвет.
Видимо, гарнитур уже был вынут, потому что торговец сказал: «Видите, хорошо растягиваются, так что если что…» Речь наверняка шла о трусах. Мера пожалела, что их не видит, потому что этот фрагмент одежды нужен ей был с узкой перепонкой, чтобы не натирать ноги – вверху они у нее были довольно мощными. Но, видимо, это запомнил и Жорж.
- А бежевые – той же конфигурации? Я имею в виду – вот здесь не поуже?
- Нет. Но я понял. Сейчас подберу, что вы просите. Вот. И тоже голубые. А верх сами выбирайте. Вот из этих.
Жорж определился быстро и, сев в машину, тут же перебросил ей на заднее сиденье пакетик с бельем. Она никогда не надевала такие вещи, предварительно не постирав. Но тут пришлось этой привычкой пренебречь. Все оказалось впору.
- Теперь ты в полном порядке. Сейчас – город. Я смотрел по инету – часа через два самолет. Но расписание не всегда соблюдается. Поэтому сядешь в электричку, а я следом – на этой машине. Так сказать, параллельным курсом. В кассе билет возьми, руку с деньгами протянешь, отвернешься, чтоб не запомнили. А в электричке билет проверят и дальше пойдут. Ты в это время можешь газетку читать. Купим сейчас на вокзале.
Вдруг он весь напрягся, вцепившись в руль и при этом как бы врезавшись, вдавившись в кресло – так, Мера слышала, бывает во время аварий.
- Третий раз мне одна и та же машина попадается. Ложись-ка на пол от греха подальше. А знаешь что? Если кто-то что-то заподозрил, то будет ловить нас на западном направлении. В гуще жизни, так сказать. Уже, может, ловит. А мы… Сейчас бросаем машину, жмем на вокзал, берем билеты, два, да объявим об этом погромче, а сами… Там туалет интересный, два входа и выхода. Один – в вокзале, другой – на улице, со стороны перрона. Вот мы в помещение войдем не спеша, а выйдем уже на перроне, и направо – там стоянка такси. В аэропорт! На восток! Что там у нас – Хабаровск, Владивосток. Можно и поближе – Чита, Благовещенск.
- Машину твою жалко.
- Жалко. Но нас с тобой еще жальче.
- Такого слова нет.
- Все равно жальче. Машину новую купим.
На снимке - картина Петра Солдатова.
