В феврале группа депутатов и сенаторов – включая влиятельного Андрея Клишаса – предложила вывести из компетенции суда присяжных два уголовных состава, связанных с «занятием высшего положения в преступной иерархии». По мнению парламентариев, присяжным небезопасно участвовать в процессах над «криминальными авторитетами». А ещё в таких делах якобы есть «юридические особенности», которые может оценить только профессиональный судья. «Улица» поговорила с советником АБ «Хорошев и партнёры», к.ю.н. Александром Брестером о том, как государство пытается взять под контроль суд присяжных, как это сказывается на политической системе – и как под видом борьбы с организованной преступностью осуждённых преследуют за отказ спать на рваном матрасе.
– Перед тем, как обсудить законопроект, хотелось бы понять: насколько вообще сейчас эффективен институт суда присяжных? В 1990-е и 2000-е считалось, что это один из самых действенных инструментов, позволяющих отстоять права подсудимого. Теперь многие говорят, что ситуация изменилась в худшую сторону. Что вы думаете об этом?
– <...> Суд присяжных – это место, где тебя слушают. Где решение не предопределено. Где прокуроры в любом случае нервничают и переживают; где нередко высвечивается их непрофессионализм и неумение работать в ситуации неопределённости. Статистика это тоже показывает, вы знаете все эти числа: в суде присяжных выносится до 30% оправдательных приговоров. <...> [Но] система ищет способы нейтрализации суда присяжных. И противодействует его распространению в России.
– Что вы имеете в виду?
– Есть несколько способов. Первый, самый простой – это повсеместная отмена оправдательных приговоров. До 70%, а иногда и больше оправдательных приговоров судов присяжных отменяются. Это самая большая боль, самый большой вклад системы в борьбу с судами присяжных. <...>
– Теперь давайте поговорим о «воровской» статье 210.1 УК – занятие высшего положения в преступной иерархии – которая появилась не так давно. Как вы считаете, она выделяется из общей массы статей Уголовного кодекса?
– Я считаю, что да. Скепсис у меня появился сразу, как её ввели в 2019 году. Формулировка статьи плоха тем, что она абсолютно неконкретна. Одно дело, когда ты судишь человека за убийство, за вымогательство. А «занятие высшего положения в преступной иерархии» – что это такое? Адвокаты, когда выступают в судах присяжных по таким делам, спрашивают: «А сделал-то он что?» Уже здесь проблема.
И эта неконкретность порождает большой вопрос: а что вы будете доказывать? И как вы это будете доказывать? Ведь в суде присяжных обвинение ограничено в доказательствах. Там нельзя просто взять и сказать: «Подсудимый занимает высшее положение…»
По крайней мере, так казалось, что нельзя. Потом по практике мы увидели, что можно. Просто приходили оперативники и говорили, что да, он занимает высшее положение… <...>
– Присяжные стали оправдывать по этой статье?
– Да. Кстати, первый оправдательный приговор по такому делу вынес профессиональный суд. Судья искренне не поняла, за что ей судить человека – и это породило некоторую абсурдность [процесса]. Ну, конечно, тот приговор отменили. А потом пошли присяжные – и у присяжных началась ровно та же история.
– С чем вы это связываете?
– В нашей отечественной криминальной структуре ещё с конца 30-х годов повелось так: если ты занимаешь в ней какое-то положение, то когда тебя спросят, ты должен об этом вслух сказать. Это соответствует «понятиям». <...> Человека задерживают, спрашивают: «Ты такой-то?» Он отвечает: «Да, я такой-то. Вор, положенец, смотрящий». Кстати, даже не все так делают. Многие начинают говорить, что не имеют к этому никакого отношения. Но власти решили: для преступления достаточно того, что человек сам так себя называет – или его так называют. Пытаются присяжным это преподнести – и тут встречают непонимание людей. Ведь получается, что человека судят за образ жизни. А не за конкретные действия, которые он совершил как лицо, занимающее высшее положение в преступной иерархии.
– Но постойте, этот образ жизни – он же подразумевает не просто татуировки определённые. Имеется в виду, что он руководит некоторой криминальной иерархией, которая занимается наркоторговлей, организацией проституции… Почему бы за это не осудить?
– Может быть, он и руководит, и занимается. Но вы тогда это в процесс и несите. И не будет вопросов. <...> У нас вот что из себя представляет обычно такой процесс. Если лицо находится или находилось в местах лишения свободы, то приходит очень много оперативников ФСИН и МВД, которые в общих словах рассказывают [присяжным], как устроена криминальная субкультура. Дальше кто-то говорит, что конкретно подсудимый занимает в ней ведущее место. Всё. Из того, что может быть добавлено – видеозаписи, где подсудимый себя называет тем или иным термином из криминального мира. Пытаются добавить какие-то эпизоды из тюремной жизни: например, назначил кого-то смотрящим. К кому-то применил такое-то наказание, кого-то простил. Иногда бывают секретные свидетели, которые тоже скажут: «Да, да, это очень серьёзный авторитет!»
Обязательно в таких процессах выступает специалист. Он вообще один [на всю Россию], не буду называть фамилию…
– Кто по роду занятий этот человек?
– Это учёный из системы МВД, который когда-то написал диссертацию по устройству криминального мира. И вот этот специалист практически на каждом процессе рассказывает, как устроен криминальный мир, о том, кто главный, кто под ним, как они взаимодействуют, какие-то правила существования. Обычно это сорокаминутная или часовая лекция для присяжных. Вот и всё. Понимаете, больше в этих процессах, как правило, нет ничего. <...>
– Доля оправдательных вердиктов, которые выносятся по статье 210.1 УК больше, чем по другим статьям УК, которые подсудны присяжным?
– Мне кажется, да. Сам факт того, что статью убирают из компетенции присяжных, уже говорит об этом. Даже по сообщениям СМИ за последние пару лет [такое впечатление складывается]. Красноярск, Хакасия, Ставропольский край, Томская область, Московская область – это только то, что сходу [пришло в голову]. И это уже много – с учётом того, что дел по этой статье не огромное количество.
Из этих оправдательных приговоров ни один в силу не вступил. Все они были отменены. <...>
– Итак, впервые после реформы суда присяжных 2018 года два состава УК хотят исключить из его подсудности. О чём, на ваш взгляд, это говорит?
– Я думаю, что это реакция на конкретные процессы. Бороться с организованной преступностью руками присяжных не получилось. Я думаю, что правоохранительные органы очень серьёзно на это отреагировали – и собрали, аккумулировали материал. Мол, мы здесь пытаемся судить [криминальных авторитетов], а присяжные нам отказывают. И я думаю, они искренне могут верить, что это всё связано с действиями обвиняемых, с незаконным воздействием адвокатов, что присяжные вводятся в заблуждение. <...>
– Это ведь не первое исключение статей УК из подсудности присяжных…
– Не первое. Какое-то время присяжные рассматривали дела о получении взятки, «террористические» дела. Потом власти сказали, что это не людского ума дело.
Вообще, вы не представляете, какой эффект на людей оказывает участие в правосудии. Люди вдруг начинают понимать, что от них что-то зависит, что они влияют на судьбы. Что им надо принимать решения – и надо на что-то при этом опираться. Если процесс проходит в деревне или в маленьком городе, то это целое событие. Его обсуждают, о нём говорят. И это мощнейший толчок к тому, чтобы люди поняли: они тоже что-то значат. От их решения что-то может зависеть. Их спрашивают, к ним обращаются, их заставляют во что-то поверить, их в чём-то убеждают.
Это даёт огромный эффект. Поэтому у суда присяжных не просто процессуальная роль, а буквально политическая. И когда мы уменьшаем количество статей, по которым возможен суд присяжных, мы одновременно уменьшаем возможность граждан научиться быть ответственными за свои решения, быть политически активными.
Что касается процессуального эффекта… Когда мы получаем оправдательные приговоры в судах присяжных, то видим, как у прокуроров района или города обязательно проходят совещания. Выясняются причины [оправдания]. Понимаете, это ведь должно повышать качество уголовного процесса.
Если я как гособвинитель получил оправдательный – по-хорошему, я не должен искать виноватых в защите, в обвиняемом, ещё в ком-то. Особенно если это происходит систематически. Я должен думать о том, что я сам сделал не так. Как сделать так, чтобы в следующий раз обвиняемый даже не думал – в хорошем смысле – выбрать суд присяжных. Значит, нужно, чтобы уровень доказательств был высочайший. Значит, не надо тащить в суд присяжных дела, где есть необходимая оборона, например. Значит, надо самому заранее устранить все ошибки. <...>
Вообще, суд присяжных – это отражение культуры общества. Отражение того, насколько оно вовлечено в принятие решений. насколько свободно двигается информация в обществе. Если система адекватно относится к оправдательным приговорам, анализирует их причины – то это развитие не только права, но и всего вокруг. Готова ли к этому система? Мне кажется, сейчас нет.
Это отрывки из беседы с Александром Брестером. Полный текст интервью читайте на сайте «Улицы» по этой ссылке.