К следующему пробуждению в моей палате суетились аж две медсестры, и я возгордился значимостью своей персоны. Только девушки были не в больничных халатах, а в голубой униформе и напоминали, скорее, горничных какого-нибудь недорогого отеля. Палата тоже изменилась: не было больше слепящей больничной белизны, только пробивающийся в зашторенное окно дневной свет разрезал комнату пополам и падал тусклой линией на паркет; напротив меня будто выплывала из стены огромная плазма, посреди комнаты – тяжёлые кожаные кресла, а между ними – совсем не вписывающийся в минималистский интерьер изящный круглый столик, а на нём – женская голова, то ли из гипса, то ли из пластика. Девушки улыбнулись, заметив моё пробуждение, но заговорить со мной не успели, потому что в этот момент дверь распахнулась, и в комнату вошёл Евгений.
– Кого я вижу! Одинокий мужчина среди затейливых женщин! – Внезапно ворвавшийся в мою жизнь почти забытый старый друг подмигнул девушкам, и те поспешно вышли, оставив нас вдвоём.
Несмотря на то что внутренне был готов к встрече, я разволновался сильно, аж давление ударило в глаза и виски. Поднялся с постели и, обнаружив себя в дурацкой полосатой пижаме, растерянно уставился на крепкого высокого старика с ёжиком крашеных волос. Прошло более сорока лет с проклятого дня последней встречи, и изменился он сильно, морщин на лице стало столько, что никаким утюгом не разгладишь. Встреть я его на улице – вряд ли узнал бы, прошёл бы мимо, скорее всего. Хорошо, что он назвал кодовую фразу, иначе засомневался бы.
– Это напоминает мне «Сорок пять лет спустя» Александра Дюма, – сказал я.
– У Дюма – «Двадцать лет спустя», не смешивай с «Сорока пятью», командир.
– Ничего я не путаю, просто ты потерял чувство юмора, инженер.
– А ты так и не научился шутить.
Что правда – то правда: шутил я всегда тупо.
– Ты почти не изменился, – зачем-то соврал я, – разве что пузо подросло. Поди пиво похлёбываешь? А если честно, я очень рад тебя видеть.
– Да и ты возмужал слегка, а попутно научился хамить старшим.
Мы обнялись, а когда объятия разжались, меня качнуло – сказалась слабость, вызванная неожиданным недомоганием, и Евгений помог мне добраться до кресла.
– При всей моей природной догадливости никак не могу найти единственно правильного ответа на вопрос, который меня тревожит, – сказал я. – Не тяни и объясни, наконец, что со мной происходит и откуда ты взялся на мою несчастную голову.
Евгений улыбался и тянул-таки резину, мерзавец, пока она не лопнула с громким хлопом.
– Даже не знаю, с чего начать. – Заговорив, он стал вышагивать по комнате длинными ногами, и я отметил про себя, что привычки его мало изменились. – Попробую с конца: тебя хотели убрать, то есть попросту убить.
«Кто и за что? – пронеслось в голове. – Бред какой-то! И вообще – это совсем другой жанр, он не подходит для развития моего сюжета».
– Насколько мне известно, случился сердечный приступ…
– Да, спровоцированный лучевым ударом. К счастью для тебя, мои друзья следили за тобой. И выяснилось, что не напрасно.
– Не говори загадками, в последнее время их слишком много. Может, лучше расскажешь с самого начала?
– Да, пожалуй, так лучше. – Евгений резко остановился и опустился в кресло напротив меня. – Когда мы с тобой расстались… Вернее – когда наше исследование было нагло прервано на самом интересном месте, а результаты засекречены, мне была предложена новая работа. Отказаться от неё, сам понимаешь, я не мог, и два десятка лет провёл в учёном городке-колонии под Москвой, занимался любимым делом – писал программы и работал на разведку.
– Ирина Константиновна рассказывала, что тебя посадили якобы за убийство.
– Да, «якобы» здесь ключевое слово. Видишь ли, нас на заводе прослушивал 1-й отдел, и в тот, момент, когда мы с тобой прыгали от радости, что удалось-таки прочитать послание от братьев по разуму, компетентные товарищи решили, что мы разгадали шифровку, предназначенную для американского резидента. Первоначально и нас с тобой приняли за шпионов: если ты помнишь, мы работали на секретном предприятии, а занимались отнюдь не прямыми должностными обязанностями. Но чтобы не раздувать шпионскую историю, меня решили засадить по другой статье. Тут как раз и подвернулось нераскрытое убийство на набережной Белой, где я проходил свидетелем…
– А почему меня не тронули, ведь мы работали вместе?
– Ты был слишком юн и, прости меня, глуп. – Евгений расхохотался. – Не обижайся, это просто метафора. На поселении мне не хватало твоей светлой головы, и я даже ходатайствовал о том, чтобы привлечь тебя…
– Ну спасибо, ты добрый…
– Да, но твоя кандидатура не прошла какую-то проверку, и эта идея была отвергнута. Иначе сейчас, как и я, жил бы под другим именем, и судьба была бы иной. Ты ведь писатель? Я даже прочёл одну твою книжку.
– И как тебе?
– По-моему, бред. Ты был хорошим инженером. Мне посчастливилось работать с выдающимися умами, но не один из них не обладал такой интуицией, как у тебя. Шутка ли, нам за несколько дней удалось расшифровать инопланетное послание.
– А ты знаешь, что это за фраза?
– Коул Портер?
– Да, я узнал об этом через много лет, когда появился интернет. С тех пор «Одинокий мужчина…» – одна из любимейших моих песен. И я тосковал по тебе, Евгений. Те несколько недель с тобой были лучшими в моей жизни, никогда больше я не испытывал такого вдохновения. Даже когда писал книжки.
– Хочешь испытать вновь?
– Вряд ли это возможно.
– Возможно. Да ещё как. Меня ведь тогда сбила с панталыку эта фраза, и я поверил в шпионский след, пока в конце 80-х не встретился с очень интересным человеком – писателем, как и ты. Звали его Север Гансовский. Слышал о таком?
– Что значит «слышал»? Евгений, ты зажал тогда книгу с его рассказом, и мне пришлось доставать её через библиотеку.
Евгений удивлённо посмотрел на меня.
– Ты всё помнишь?
– Я не такой старый, как некоторые. Не обижайся, это всего лишь метафора.
– Ну-ну… Кстати, я был Евгением первую половину своей жизни, а вторую прожил Петром. Можешь не стесняться и называть меня Пётр Петрович, так теперь привычнее. – На какое-то время установилась пауза, а потом он продолжил: – Увы, «третьей половины» быть не может, а ведь хотелось бы вернуться к прежнему Евгению.
– Ты заговорил о Гансовском, – напомнил я.
– Да, мы с ним неожиданно сдружились, хотя характер у старика был тяжёлый. Однажды речь зашла о научной фантастике, инопланетянах и Шкловском. Я понастальгировал и рассказал ему о нашей неудачной попытке дешифровки космических сигналов. Думал, он посмеётся, но Гансовский выслушал с интересом и сказал: «Когда Ферми спрашивал “Где все?”, он и предположить не мог, что эти пресловутые “все” давно жили рядом с нами и даже наплодили мусора не меньше, чем люди». Я долго потом думал над его словами, вспоминал нашу работу на заводе, а потом решил восстановить ту старую программу, выдавшую неожиданный код. К тому времени в моём распоряжении были качественно иные, даже сказал бы уникальные для последних лет советской власти технические возможности. Вот тогда и выяснилось, что фраза Коула Портера возникла абсолютно случайно из-за моей ошибки при написании программы. Я ведь тогда пользовался частотным словарём английского языка для выявления закономерностей получаемых сигналов и ненамеренно сам сгенерировал подходящий код, по которому и прочиталась простенькая строчка из хита, написанного ещё в 20-е годы. Из-за глупой ошибки я угодил в тюрьму, да и тебя подставил нехило.
– Странно всё это слышать теперь. Тем не менее ты считаешь, что инопланетяне существуют?
– Мне неловко говорить об этом, потому что с теликов рассуждают о них чуть ли не каждый день. Даже Чулымов под давлением начальства вынужден нести ересь вместе с лжецами и мошенниками, оккупировавшими наш 1-й канал. Умные люди сходят с ума от этого бреда, а те, которым есть что сказать, вынуждены молчать, боясь прослыть психопатами. Поэтому мы с друзьями давно отказались от этого термина, так же поступали в своё время другие интеллектуалы, вроде Можейко или Бжезинского…
– Имеешь в виду того самого Бжезинского?
– Збига, разумеется.
Тень без лика в толпе смутных теней,
Стёртых забвением…
Подписывайтесь на мой канал! Йола будет рада вашим лайкам!