— До свидания, сестрица, — сказал усатый, когда его клали на носилки. — Значит, под Каменской живешь? После войны приеду сына за тебя сватать.
СЛАВНЫМ ДОЧЕРЯМ ВЕЛИКОЙ МАТЕРИ-РОДИНЫ
Завтра, 8 марта, в Международный коммунистической женский день, Красная Армия вместе со всей советской страной еще раз воздает заслуженную славу героическим женщинам нашей Родины, женщинам-патриоткам, труженицам и воинам. (И.В. СТАЛИН)
"День в день 80 лет назад". Переворачивая листы истории невольно ловишь себя на мысли, что история развивается по спирали. И те, затаённые обиды, запертые в пыльных шкафах на западе, передаются с генами потомкам. Теперь они ищут реванша сегодня...
Легко судить о том, что было с позиции прошедшего времени, всё кажется ясным, легко и отчётливо разбираются просчёты, но как видит это время корреспондент здесь и сейчас - сегодня представляется удивительным. Он вкладывает живые камни строк в стену "плача", любви и ненависти - и это становится чрезвычайно актуально.
Статья опубликована в газете КРАСНАЯ ЗВЕЗДА 7 марта 1943 г., воскресенье:
МАЛЫШКА
На Кубани Стояли дождливые дни прошлогодней осени. Дороги, по которым прокатилось неисчислимое количество колес, стали почти непроходимыми, машины то буксовали в грязи, то с треском подпрыгивали на кочках и колдобинах. Армия отступала. Шли бои, но немецкие танковые колонны каждый день прорывались, то на одну, то на другую дорогу, и обозы, тыловые учреждения, госпитали каждый день меняли свои места, откочевывая всё глубже и глубже на юг.
В пять часов вечера на передовых позициях у разбитого снарядом сарая остановилась старенькая санитарная летучка — дребезжащая, расшатанная машина с дырявым брезентовым верхом. Из летучки вылезла ее хозяйка — военфельдшер Маруся, которую, впрочем, никто в дивизии по имени не звал, а все называли Малышкой. Она и в самом деле была настоящая малышка — 17-летняя курносая девчонка с тонким детским голосом, руками и ногами такими маленькими, что, казалось, на них во всей армии не подберешь ни одной пары перчаток или сапог.
Малышка соскочила с машины и, как всегда, торопливо и отчетливо, стараясь придать своему хорошенькому курносому лицу максимально строгое выражение, спросила:
— Ну, где раненые?
Санитар отодвинул разбитую створку двери и повел Малышку внутрь' сарая. Там на грязней евломе лежали семеро тяжело раненых. Малышка вошла, посмотрела, сказала:
— Ну, вот сейчас я вас отвезу.
Потом она добавила еще что-то ласковое, что всегда говорила раненым, а в это время её привычный взгляд незаметно скользил с одного раненого на другого. Лица у всех были бледные, солома местами промокла от крови. Трое лежали с перебитыми ногами, трое были ранены в живот и в грудь, один-—в голову. Малышка физически, всем телом, вдруг ощутила ту дорогу, которую она только сейчас проделала, — двадцать километров страшных рытвин и ухабов. При этой мысли она даже на секунду поморщилась, словно от боли, но сейчас же вспомнила свои обязанности, как она их понимала, и на ее лицо вернулась обычная добрая улыбка, с которой она вот уже полгода вытаскивала раненых, перевязывала их, увозила в тыл.
Сначала они с санитаром перенесли тех, кто был ранен в ноги, — их положили в кузове впереди, ближе к кабине. Потом перетащили еще троих. Теперь в летучке уже не оставалось места, и седьмого некуда было положить. Он лежал у стенки сарая и то открывал глаза, то снова закрывал их, словно впадая в забытье. Малышка в последний раз вошла в сарай. Этого седьмого раненого приходилось оставить до следующей летучки. Но когда она вошла и сделала шаг к нему, он, видимо, подумал, что его сейчас тоже возьмут, и, пытаясь приподняться, потянулся навстречу. Малышка встретила его взгляд —мучительный, терпеливый, ожидающий...
— Вы можете сидеть в кабине, а? — опросила она. — Сидя ехать можете?
— Могу, — сказал раненый и снова закрыл глаза.
Малышка вдвоем с санитаром вывела его из сарая, просунув голову ему подмышку, дотащила до машины и усадила в кабине на свое место.
— А вы, товарищ военфельдшер? — спросил шофер.
И раненый, почувствовав в этих словах шофера упрек себе, тоже тихо спросил:
— А вы где?
— А я на крыле, — сказала Малышка весело.
— Свалитесь, — угрюмо заметил шофер — Не свалюсь, — ответила Малышка.
В доказательство этого она немедленно захлопнула за раненым дверцу и легла на крыло, вытянув ноги на подножку и крепко схватившись, одной рукой за кабину, а другой за край крыла.
— Товарищ военфельдшер... — начал снова шофер.
Но Малышка крикнула, чтобы он ехал, тем строгим, не допускающим возражений голосом, который появлялся у нее, когда дело касалось раненых и кто-нибудь не понимал, что она, Малышка, лучше других знает, как поступать, чтобы раненым было лучше.
Летучка тронулась. С полудня дождь перестал, и дороги с чуть подсохшей грязью были особенно скользкими. На рытвинах летучка, как утка, переваливалась с боку на бок, вылетала из колеи и подпрыгивала с треском, который болью отдавался в ушах Малышки. Она чувствовала, что в этот момент раненых приподнимало в кузове и ударяло о дно машины. Два или три раза она сама чуть не свалилась на ухабах, но все-таки удержалась, уцепившись за крыло.
К хуторку, где располагался санитарный батальон, подъехали уже перед самой темнотой. Малышка, соскочив с крыла, подбежала к знакомой хате, но около хаты, к её удивлению, не было ни одной машины, не было заметно обычной суеты. Она вошла в xaтy: там было пусто. В следующей было тоже пусто. Только хозяйка безучастно стояла у кровати, перевертывая то на одну, то на другую сторону промокший от крови тюфяк.
— Уехали? — спросила Малышка.
— Да, — сказала хозяйка, — Вот уже час, как уехали. Сообщение какое-то
к ним пришло: они всё сложили быстро и уехали.
Малышка вернулась к своей летучке и, откинув брезент, заглянула внутрь кузова.
— Что, выгружаемся, сестрица? — спросил усатый казак, раненый в голову и в лицо и перевязанный так, что из-под бинтов, казалось, торчали только одни его лохматые усы.
— Нет, милый, — ответила Малышка, — Нет, пока не выгружаемся. Уехал отсюда медсанбат. Мы прямо в госпиталь поедем.
-— А далеко это, сестрица? —спросил раненый в живот, лежавший навзничь, и застонал.
— А ты зря языком не болтай, — сердито сказал ему усатый. — Сколько будет, столько и поедем.
И Малышка поняла, что усатый рассердился не на вопрос «далеко ли», а на то, что раненый стонет при ней, при Малышке. У Неё дрожали руки не от холода, а от усталости, от того, что всю дорогу приходилось так крепко цепляться за крыло, чтобы не упасть.
— Замерзли, сестрица? — спросил усатый.
— Нет, — сказала Малышка.
— А то мы потеснимся, садитесь к нам в кузов.
— Нет, — сказала Малышка. — Я ничего... Поедем поскорей.
Она снова легла на крыло, и машина двинулась. Было уже совсем темно. До госпиталя осталось ещё 20 километров. Дорога шла всё хуже и хуже. Где-то далеко слева виднелись вспышки орудийных выстрелов. Мотор два раза глох, шофер вылезал и, чертыхаясь, возился с карбюратором. Малышка не слезала с крыла во время этих остановок: ей казалось, что вот так, как сейчас, она продержится, а если слезет, то онемевшие пальцы уже не смогут снова ухватиться за крыло. По её расчетам, машина проехала километров пятнадцать, когда начался дождь. Ветер был навстречу, и дождь валил сплошной косой стеной, заливая лицо и глаза. Крыло стало скользким, и ей много раз казалось, что вот-вот она свалится.
Наконец, они добрались до села. Когда шофер выключил мотор, Малышке почудилось что-то недоброе в той тишине, которая стояла в селе. Она соскочила с машины и, по колено проваливаясь в грязь, побежала к дому, где она как-то была у начальника, госпиталя. Около дома стояла доверху нагруженная полуторка, у которой возились, двое красноармейцев, пытаясь еще что-то втиснуть в кузов.
Здесь госпиталь? - спросила Малышка.
— Был здесь,—сказал красноармеец.-— Уехал два часа назад. Вот последние медикаменты грузим.
— А куда уехали? Красноармеец назвал село, отстоявшее на сорок километров отсюда.
— Никого тут? Ни врача ни одного, никого? — еще раз спросила Малышка.
— Нет. Вот нас задержали тут, чтобы направляли мы, кто будет приезжать.
Малышка побрела к летучке. Пять минут назад ей казалось, что вот-вот сейчас всё это кончится, сейчас они приедут. Еще вот пригорок, еще поворот, еще несколько домов, — и раненые будут уже в госпитале. А теперь еще 40 километров, — еще столько же, сколько они проехали.
Она подошла к летучке, посветила внутрь фонариком и произнесла:
— Товарищи...
— Что, сестрица? — сказал усатый казак тоном, в котором чувствовалось: он понимает, что придется ехать дальше.
— Уехал госпиталь, — сказала Малышка упавшим голосом. — Еще сорок километров до него ехать. Ну, как вы? Ничего вам, а? Потерпите?
В ответ послышался стон. Теперь застонали сразу двое. На этот раз усатый уже не прикрикнул на них. Видимо, он почувствовал, что у них нет уже больше сил человеческих.
— Дотерпим, — сказал он. - Дотерпим. Ты откуда сама-то, дочка?
— Из-под Каменской, — сказала Малышка.
- Значит, песни казачьи знаешь?
- Знаю, — сказала Малышка, удивленная этим вопросом, который как будто не имел никакого отношения к делу.
— «Скакал казак через долину, через манджурские края»... знаешь песню? — спросил усатый.
— Знаю.
— Ну, вот, ты вези нас, а мы ее играть будем сейчас, пока не довезешь. Чтобы стонов этих самых не слыхать было, песни играть будем. Поняла? А ты нам тоже подпевай.
—- Хорошо, — сказала девушка.
Она легла на крыло, машина тронулась, и сквозь всплески воды и грязи и гудение мотора Малышка услышала, как в кузове сначала один, потом два, потом все голоса затянули песню:
«Скатал казак через Долину,
Через манджурские края.
Скакал он, всадник одинокий,
Блестит колечко на руке...»
Дорога, становилась просто страшной. Машина подпрыгивала на каждом шагу. Казалось, что вот сейчас она перевернется и рухнет в какую-нибудь яму. Дождь превратился в ливень, перед фарами летела сплошная стена воды, но в кузове продолжали петь:
"Она дарила, говорила,
Что через год буду твоя.
Вот год прошел. Казак стрелою
В село родное поскакал..."
Незаметно для себя она тоже начала подпевать. И когда она запела тоже, то почувствовала, что, должно быть, им в Кузове действительно легче от того, что они поют, а если кто-нибудь из них стонет, то другие не слышат.
Через десять километров машина стала. Шофер снова начал прочищать карбюратор. Малышка слезла с крыла и заглянула в кузов. Теперь, когда мотор не шyмел, песня казалась особенно громкой и сильной. Ее выводили во весь голос, старательно, словно ничего другого, кроме песни, не было в эту минуту на свете.
«Навстречу шла ему старушка
И стала речи говорить...», — заводил усатый хриплым, но сильным голосом.
«Тебе казачка изменила,
Другому счастье отдала...», — подтягивали все остальные.
Малышка снова засветила свой фонарик. Луч света скользнул по лицам певцов. У одного стояли в глазах слезы.
— Загаси, чего на нас смотреть, — сказал усатый. — Давай лучше подтягивай.
Заглушая стоны, песня звучала всё сильнее и сильнее, покрывая шум барабанившего по мокрому брезенту дождя.
— Поехали! — крикнул шофер.
Машина тронулась.
Глубокой ночью, когда на окраине станицы санитары вместе с Малышкой подошли к летучке, чтобы наконец выгрузить раненых, из кузова всё еще лилась песня. Голоса стали тише, двое или трое совсем молчали, должно быть, потеряв сознание, но остальные пели:
«Напрасно ты, казак, стремишься,
Напрасно мучаешь коня.
Казак свернул коня налево,
Во чисто поле поскакал...»
— До свидания, сестрица, — сказал усатый, когда его клали на носилки. — Значит, под Каменской живешь? После войны приеду сына за тебя сватать.
Его осторожно положили на носилки. Он был весь мокрый, даже усы, намоченные дождем, по-запорожски обвисли вниз. Но в последний момент Малышке показалось, что его забинтованное лицо улыбнулось, озорной, почти мальчишеской улыбкой.
...Она заснула, не раздеваясь, присев на корточках на полу у печки, в приемном покое. Ей снилось, что по долине скачет казак, а она едет в своей летучке и никак не может догнать его, а летучка подпрыгивает. И в эти минуты она вздрагивала во сне.
— Замучилась, бедная, — сказал проходивший врач.
Вдвоем с санитаром они стащили с нее промокшие сапоги и подложили под нее одну шинель, накрыли ее другой.
А шофер, который был настоящим шофером и, уже приехав, все-таки не мог успокоиться, не узнав, что такое с проклятым карбюратором, сидел в хате вместе с другими шоферами, разбирал карбюратор и говорил:
— Восемьдесят километров проехали. Ну, Малышка, ясно — она и чорта заставит ехать, если для раненых нужно. Одним словом, сестра милосердия!.. (Константин СИМОНОВ)
Несмотря на то, что проект "Родина на экране. Кадр решает всё!" не поддержан Президентскими грантами, мы продолжаем публикации проекта "День в день 80 лет назад". Фрагменты статей и публикации из архивов газеты "Красная звезда" за 1943 год. Просим читать и невольно ловить переплетение времён, судеб, характеров. С уважением к Вам, коллектив МинАкультуры.