«Его нет, но его тень продолжает стоять над всеми нами, и еще очень часто продолжает диктовать нам, и еще очень часто мы действуем по ее указу...» Эти строки, написанные дочерью Сталина через 10 лет после его смерти, ничуть не устарели. Его нет вот уже 70 лет, но его тень по-прежнему стоит над всеми нами. И как кажется многим, подобно тени отца Гамлета, указует на то, что официальная версия кончины, говоря словами Шекспира, — «поддельная басня».
Сам товарищ Сталин непременно так бы сказал. И имел бы на то причины. Если у вас паранойя, это еще не означает, что вас не преследуют. Фактов, заставляющих подозревать, что в обстоятельствах его смерти была криминальная составляющая, не так уж мало. Гораздо больше, чем в целом ряде случаев, когда видные деятели Советского Союза умирали, по версии следствия, «вследствие козней врагов народа и неправильного лечения».
Для справки: на момент ухода Сталина из жизни жертвами врагов и «врачей-убийц» считались, в частности, писатель Максим Горький, его сын Максим Пешков, глава ОГПУ Вячеслав Менжинский, член Политбюро ЦК ВКП(б) Валериан Куйбышев, первый секретарь московского обкома партии Петр Щербаков, член Политбюро Андрей Жданов. Без каких-либо, как впоследствии было установлено, оснований.
Вот ведь парадокс: культивировал, культивировал товарищ Сталин атмосферу, в которой не то что смерти видных деятелей, а и отсутствие воды в кране объяснялись происками зарубежных недругов и их наймитов, пятой колонной, а когда умер сам, даже никакого расследования не провели. Хотя почему парадокс? Все дело в том, что атмосфера начала рассеиваться сразу же после смерти культиватора.
«Такого сильного наплыва чувств, столь противоречивых и столь сильных, я не испытывала ни раньше, ни после, — свидетельствовала Светлана Аллилуева в своих «Двадцати письмах к другу». — Я понимала, что наступило некое освобождение. Я еще не знала и не осознавала — какое, в чем оно выразится, но я понимала, что это освобождение для всех и для меня тоже от какого-то гнета, давившего все души, сердца и умы единой, общей глыбой».
И это, напомним, пишет не дочь врага народа, а дочь Сталина. То же, по ее мнению, ощущали в тот момент и соратники вождя: «Не будем грешить друг против друга, их раздирали те же противоречивые чувства, что и меня: скорбь и облегчение». Светлана Иосифовна, прекрасно разбиравшаяся в настроениях советской элиты, знала, о чем писала, спорить тут с ней не приходится. Единственная поправка: в случае совсем уж близких соратников облегчение, судя по их дошедшим до нас мемуарам, явно превалировало над скорбью.
Если вести расследование по классической схеме, начав с ответа на вопрос, cui bono, «кому выгодно», то недостатка в подозреваемых нет. Но восстановим сперва картину происшествия.
Нескорая помощь
Вечером 28 февраля 1953 года Сталин и группа членов высшего партийного ареопага, Бюро Президиума ЦК КПСС, составлявших на тот момент его ближайшее окружение: Берия, Хрущев, Маленков, Булганин — смотрят в Кремле кино. После просмотра, в ночь на 1 марта, все вместе едут на так называемую Ближнюю дачу Сталина (ныне московский район Фили-Давыдково) — постоянное место жительства вождя народов в последние полтора десятилетия его жизни.
Из всех, кто был со Сталиным в эту ночь, мемуары оставил один, Никита Хрущев. «Поехали, поужинали, — вспоминал Хрущев в своих надиктованных после отставки воспоминаниях. — Ужин затянулся. Сталин называл такой вечерний, очень поздний ужин обедом. Мы кончили его, наверное, в пять или шесть утра. Обычное время, когда кончались его обеды. Сталин был навеселе, в очень хорошем расположении духа. Ничто не свидетельствовало, что может случиться какая-то неожиданность.
Когда выходили в вестибюль, Сталин, как обычно, пошел проводить нас. Он много шутил, замахнулся, вроде бы пальцем, и ткнул меня в живот, назвав Микитой. Когда он бывал в хорошем расположении духа, то всегда называл меня по-украински Микитой. Распрощались мы и разъехались».
В общем, ничто не предвещало. Поздно вечером наступившего дня, 1 марта, а фактически уже ночью, Хрущеву позвонил Маленков: «Сейчас позвонили от Сталина ребята (он назвал фамилии), чекисты, и они тревожно сообщили, что будто бы что-то произошло со Сталиным. Надо будет срочно выехать туда».
Та же четверка, Хрущев, Маленков, Берия, Булганин, вновь появилась на Ближней даче. Дело, по-видимому, было уже глубоко за полночь. Вернувшиеся гости сначала осведомились у охраны, что, собственно, стряслось. Охранники, по словам Хрущева, ответили, что первые подозрения, что дело неладно, у них появились в связи с нарушением привычного распорядка: «Обычно товарищ Сталин в такое время, часов в 11 вечера, обязательно звонит, вызывает и просит чаю. Иной раз он и кушает. Сейчас этого не было».
Чекисты якобы послали на разведку подавальщицу-официантку Матрену Бутусову. «Она сказала, что товарищ Сталин лежит на полу, спит, а под ним подмочено», — передает Хрущев рассказ охранников. По другой версии, первым, кто обнаружил Сталина, был помощник коменданта дачи Петр Лозгачев. Так, во всяком случае, рассказал сам Лозгачев в беседе с писателем Эдвардом Радзинским, и эта версия выглядит более правдоподобно. Хрущев, похоже, напутал.
«Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?», — рассказывал Лозгачев Радзинскому. — Он, правда, обмочился за это время и левой рукой что-то поправить хочет, а я ему: «Может, врача вызвать?» А он в ответ так невнятно: «Дз... дз...», дзыкнул — и все. На полу лежали карманные часы и газета «Правда». На часах, когда я их поднял, полседьмого было, в половине седьмого с ним это случилось».
То есть, по мнению Лозгачева, с момента, когда Сталина хватил удар, прошло 3–4 часа. Но это только предположение. Точно установить, когда это случилось и как долго он пролежал на полу, невозможно. Часы могли остановиться и потому, что кончился завод. Кроме того, напомним, что часы с циферблатом показывают одно и то же время дважды в сутки.
После того, как глава советского правительства ранним утром 1 марта проводил гостей и дал напутствие охране («Ложитесь-ка вы все спать»), и до обнаружения его охраной лежащим на полу в малой столовой в луже собственной мочи (около 23.00 того же дня) его никто не видел. Теоретически можно предполагать, что беда случилась со Сталиным сразу или почти сразу после окончания затянувшегося ужина.
Правда, в начале шестого вечера постовой с улицы якобы увидел, что в малой столовой зажегся свет. Что вроде бы должно доказывать, что до этого момента со Сталиным все было в порядке, но на самом деле совершенно ничего не доказывает. Возможно, свет горел и раньше и просто был замечен в сгущавшихся сумерках.
В любом случае беспристрастными свидетелями в этом вопросе ни Лозгачев, ни другие «прикрепленные», как они официально назывались, выступать не могут. В их интересах было, чтобы момент обнаружения считался как можно более близким к моменту падения.
После попытки заговорить Сталин, по словам Лозгачева, захрапел, «такой легкий храп, будто спит человек». Тем не менее помощнику коменданта было ясно, что это не сон — «Хозяин без сознания». Он зовет на подмогу двух других охранников и Матрену Бутусову, и они общими усилиями поднимают Хозяина на диванчик. Затем один из «прикрепленных» идет к телефону: Ближняя дача подает первый сигнал бедствия руководителям партии и правительства.
Странности начинаются уже с этого. Сознавая, что Сталину срочно требуются медицинская помощь (этого нельзя было не понимать), что счет, возможно, идет на минуты, «прикрепленные» звонят кому угодно, но только не врачам. А потом терпеливо ждут приезда руководителей, которых разбудили. И ожидание продолжается достаточно долго. По словам Лозгачева, первые из четверки ближайших сталинских соратников, Берия и Маленков, прибыли на дачу около трех ночи, то есть спустя четыре часа после обнаружения парализованного Хозяина.
Все это время Сталин неподвижно лежит и храпит, не получая никакой помощи. Сначала в малой гостиной, где он упал, затем его переносят на большой диван в большую столовую, где воздуха было больше, то есть было прохладнее. Причем лежит мокрый, в сухое его переоденут много часов спустя, после приезда врачей. Только спустя какое-то время «прикрепленные» догадались накрыть Хозяина пледом: увидели, по словам Лозгачева, что он очень озяб.
А что же подъехавшие соратники? Дают разнос бестолковым «прикрепленным» и поднимают на ноги Лечебно-санитарное управление Кремля и всех докторов столицы? Ничего подобного.
«Когда нам сказали, что произошел такой случай и теперь он как будто спит, мы посчитали, что неудобно нам появляться у него и фиксировать свое присутствие, раз он находится в столь неблаговидном положении, — вспоминал Хрущев. — Мы разъехались по домам». Ну, то есть соратники на вождя даже не взглянули.
Показания Лозгачева, правда, дают немножко другую картину. По его словам, Берия и Маленков все же вошли к Сталину. И после этого действительно отругали охранников. Но не за нерадивость и беспечность, а совсем наоборот — за паникерство.
«Берия на меня матюжком: «Что ж ты панику поднимаешь? Хозяин-то, оказывается, спит преспокойно. Поедем, Маленков», — рассказывал Лозгачев. — Я им все объяснил: как он лежал на полу, как я у него спросил, как он в ответ дзыкнул невнятно. Берия мне: «Не поднимай панику, нас не беспокой. И товарища Сталина не тревожь». Ну и уехали».
Проходит еще какое-то время. До Лозгачева и других «прикрепленных» начинает доходить, что Сталин умирает и что если вообще ничего не предпринять, то крайними за его смерть сделают их. И они вновь начинают звонить. И вновь не врачам, а все тем же соратникам.
Хрущев: «Опять слышу звонок. Вновь Маленков: «Опять звонили ребята от товарища Сталина. Говорят, что все-таки что-то с ним не так... Надо еще раз съездить». Мы условились, что Маленков позвонит всем другим членам Бюро, включая Ворошилова и Кагановича... Условились также, что вызовем и врачей».
По словам Лозгачева, Хрущев появился на даче в 8 утра 2 марта. «Говорит, что врачи приедут. Ну, думаю, слава богу. Между половиной девятого и девятью прибыли врачи».
Суета вокруг дивана
Но на этом странности не заканчиваются. «Диагноз нам представлялся, слава богу, ясным: кровоизлияние в левом полушарии мозга на почве гипертонии и атеросклероза», — писал в своих мемуарах Александр Мясников (на тот момент директор Института терапии Академии медицинских наук СССР, заведующий кафедрой госпитальной терапии 1-го Московского медицинского института).
Уточним: Александра Леонидовича привезли на сталинскую дачу поздним вечером 2 марта. Самый первый осмотр Сталина провел приехавший утром кардиолог Лукомский. Он же, судя по всему, был первым, кто диагностировал у Сталина инсульт, с чем согласились подъехавшие позже коллеги. Это неудивительно: клиническая картина, по имеющейся информации, была достаточно типичной. Удивляет другое.
Больные с таким диагнозом нуждаются в немедленной, срочной госпитализации. Чем быстрее, тем больше шансов на спасение. «При подтверждении диагноза ОНМК (острое нарушение мозгового кровообращения. — А.В.) больные со всеми типами ОНМК в остром периоде заболевания... направляются в палату (блок) реанимации и интенсивной терапии», гласит утвержденный Минздравом РФ Порядок оказания медицинской помощи больным с острыми нарушениями мозгового кровообращения.
Понятно, что в 1953 году стандарты лечения ОНМК были несколько иными. Но думается, и тогда было ясно, что большая столовая Ближней дачи, где находился обездвиженный Сталин (он так и лежал на тот самом диване, где обычно спал и куда и его в итоге перенесли «прикрепленные»), — плохая замена реанимационной палате.
Тем не менее был выбран именно этот вариант. И что-то подсказывает, что выбор сделали не врачи. Да, надо полагать, что все необходимые медикаменты, инструменты и оборудование доставлялись на Ближнюю дачу по первому требованию врачебной бригады. Однако моментальной эта логистика явно не была: время на доставку, распаковку, установку... О соблюдении стандартов стерильности в этом случае тоже говорить не приходится. Но дело не только в этих медико-технических проблемах.
Вот что вспоминала о происходившем в импровизированной реанимационной палате Светлана Аллилуева: «В большом зале, где лежал отец, толпилась масса народу. Незнакомые врачи, впервые увидевшие больного (академик В.Н. Виноградов, много лет наблюдавший отца, сидел в тюрьме), ужасно суетились вокруг. Ставили пиявки на затылок и шею, снимали кардиограммы, делали рентген легких, медсестра беспрестанно делала какие-то уколы, один из врачей беспрерывно записывал в журнал ход болезни...»
Тут же и сама Светлана, почти не отходившая от отца в эти дни, тут же и посменно дежурившие у постели вождя члены Бюро Президиума ЦК. И куча других людей, совершенно уж лишних в данных обстоятельствах. «Народу понаехало очень много, и, по существу, с этого момента мы уже отошли от всего этого, — вспоминал Лозгачев события 2 марта 1953-го. — Я в дверях стоял. За мной люди толпились, приехавшие. Помню, министр Игнатьев (глава Министерства государственной безопасности. — А.В.) все боялся войти. Я говорю: «Что вы стесняетесь? Заходите».
В общем, не реанимация, а какой-то проходной двор. Суета вокруг сталинского дивана продолжалась четыре дня — 2 марта, 3 марта, 4-е, 5-е... Смерть наступила вечером 5 марта в 21 час 50 минут. Но врачебный приговор товарищу Сталину был вынесен гораздо раньше — уже на второй день реанимационных мероприятий.
«Третьего утром консилиум должен был дать ответ на вопрос Маленкова о прогнозе, — вспоминал Мясников. — Ответ наш мог быть только отрицательным: смерть неизбежна. Маленков дал нам понять, что он ожидал такого заключения, но тут же заявил, что он надеется, что медицинские мероприятия смогут если не сохранить жизнь, то продлить ее на достаточный срок. Мы поняли, что речь идет о необходимом фоне для подготовки организации новой власти, а вместе с тем и общественного мнения».
Врачи и их августейший пациент не подвели наследников престола: времени на переформатирование власти оказалось даже чуть больше, чем требовалось. Нетерпеливые наследники сняли Сталина с руководящих постов главы правительства и секретаря ЦК, не дожидаясь летального исхода: совместное заседание Пленума ЦК КПСС, Совета министров и Президиума Верховного Совета СССР, на котором было принято это решение, закончилось более чем за час до кончины.
Заподозрить врачей, пытавшихся продлить Сталину жизнь, в недобросовестности, тем паче в злом умысле, действительно трудно. Во всяком случае, для этого нет никаких объективных оснований. Судя по имеющимся данным, врачи сделали что могли в предложенных обстоятельствах. Но этого же никак нельзя сказать об охранниках и соратниках вождя.
«В 1956 году мне удалось встретиться с одним очень молодым врачом, который сопровождал профессора П.Е. Лукомского, входившего в группу врачей, лечивших Сталина, — писал в своих воспоминаниях историк и общественный деятель Яков Этингер, приемный сын арестованного по «делу врачей» и погибшего в застенках профессора Этингера. — Он просил не называть свою фамилию — он, слава богу, жив и в настоящее время один из видных деятелей отечественной кардиологии, профессор, действительный член Академии медицинских наук... Он сообщил мне, что П.Е. Лукомский был уверен в том, что если бы Сталину была своевременно оказана медицинская помощь, его можно было спасти. Почему это не было сделано, осталось загадкой для П.Е. Лукомского».
Впрочем, чтобы прийти к такому выводу, не надо быть медицинским светилом. Достаточно просто ознакомиться с хроникой последних дней жизни вождя народов.
«Я его убрал»
Не факт, что Сталина насильственно лишили жизни, но то, что ускорили уход из нее, очевидно. В действиях и бездействии «прикрепленных» и высокопоставленной четверки усматриваются признаки деяния, предусмотренного статьей 156 действовавшего на тот момент Уголовного кодекса РСФСР: «Заведомое оставление без помощи лица, находящегося в опасном для жизни состоянии, лишенного возможности принять меры самосохранения по малолетству, дряхлости, болезни или вследствие своей беспомощности».
Да, пожалуй, подошла бы и 157-я «Неоказание помощи больному без уважительных причин со стороны лица, обязанного ее оказывать по закону или по специальному правилу». Наказание, правда, и тут, и там небольшое: в первом случае исправительно-трудовые работы на срок до шести месяцев или штраф до трехсот рублей; во втором — такой же штраф или год исправительно-трудовых работ.
Но понятно, что если бы Сталин, паче чаяния, выжил и решил разобраться в обстоятельствах своей болезни, то покарали бы виновных совсем по другим, расстрельным, статьям. Да что там статьи! Вероятно, даже до суда не все дожили бы.
Был ли резон так рисковать? У «прикрепленных», дежуривших на даче в ночь с первого на второе марта, вероятно, нет. Криминальной подоплеки в их действиях не просматривается. Подоплека, по-видимому, была чисто психологическая: хозяин был парализован физически, а они — страхом. Боялись ответственности, пытались переложить ее на начальство. Но несмотря на паралич, что-то все-таки делали: звонили, будили, поднимали тревогу...
А вот поведение четверки трудно объяснить чем-то иным, кроме как нежеланием (у кого-то, возможно, подсознательным), чтобы Сталин выжил. И мотив обнаруживается без труда. Вот, к примеру, что засвидетельствовал в своих мемуарах Яков Этингер, несколько раз встречавшийся и беседовавший с Булганиным летом 1970 года (на тот момент Николай Александрович уже лет 10 пребывал в отставке): «В одной из бесед я затронул вопрос об обстоятельствах смерти Сталина...
Н.А. Булганин, как мне показалось, не хотел распространяться на эту тему, ограничившись лишь фразой, что, «как известно, у Сталина было кровоизлияние в мозг, спасти его не было никакой возможности». После этого, помолчав несколько минут, он произнес: «Вообще, знаете, если бы он не умер, нам бы всем пришел конец».
Никита Хрущев об угрозе для непосредственно своей жизни ничего не говорил. Но достаточно много в его воспоминаниях сказано о сгущающейся атмосфере страха: «Мы постепенно... возвращались к мясорубке 1937 года, к методам тогдашней «работы». Первыми кандидатами в жертвы новой большой чистки Хрущев называл двух старожилов партийной верхушки: «Я убежден, что если бы Сталин прожил еще какое-то время, то катастрофой кончилась бы жизнь и Молотова, и Микояна».
Анастас Микоян был того же мнения. Вот что он пишет об этом в своих опубликованных в конце 1990-х мемуарах: «За две-три недели до смерти Сталина один из товарищей рассказал, что Сталин, продолжая нападки на Молотова и на меня, поговаривает о скором созыве пленума ЦК, где намерен провести решение о выводе нас из состава Президиума ЦК и из членов ЦК. По практике прошлого стало ясно, что Сталин хочет расправиться с нами и речь идет не только о политическом, но и о физическом уничтожении... Можно сказать, что мне повезло в том смысле, что у Сталина обострилась болезнь».
Точно так же повезло Берии, к которому быстро подбирались щупальца следствия по инициированному Сталиным «мегрельскому делу». «Сталин приказал поставить подслушивающие устройства в квартире матери Берии, решив, что ни Берия, ни его жена не позволят никаких антисталинских высказываний, но его мать, Марта, жила в Грузии и вполне могла выразить сочувствие преследуемым мегрельским националистам, — вспоминал разведчик и диверсант Павел Судоплатов, бывший долгое время подчиненным Берии. — Сталин затеял это дело, желая избавиться от Берии».
Кстати, Судоплатов, занимавший в то время пост начальника бюро Министерства безопасности по диверсионной работе за границей, тоже чувствовал себя в эти дни висящим на волоске: «Я был сильно обеспокоен кадровыми перестановками в МГБ по инициативе Сталина. Я знал, что мое имя было в списке из 213 человек, в который входили имена руководящих работников высшего ранга, проходивших по показаниям репрессированных в связи с «ленинградским делом», делом Еврейского антифашистского комитета и заговором врачей».
В общем, проще сказать, кто во власти и около власти чувствовал себя тогда в безопасности. По мнению, например, Микояна, таковых вообще не было. «Спокойным со Сталиным не мог чувствовать себя никто». Тот же Микоян вспоминает, что где-то за год с небольшим до своей кончины Сталин заявил соратникам после очередного ужина: «Вы состарились, я вас всех заменю».
Круг тех, кому повезло выжить в связи со смертью Хозяина, настолько широк, что на ум невольно приходит описанная Ильфом и Петровым судьба Вороньей слободки: «Дом был обречен. Он не мог не сгореть. И действительно, в двенадцать часов ночи он запылал, подожженный сразу с шести концов».
Были ли все-таки конкретные поджигатели в случае со смертью Сталина, или он сгорел естественным образом? Версий убийства множество. Большинство, конечно, предполагает отравление. Но никаких подтверждений ни одной из них нет и, как говорится, не предвидится. Но есть ряд фактов, который позволяет утверждать, что такие версии, по крайней мере, некоторые из них, не относятся к области фантастики.
Факт первый. По свидетельству Вячеслава Молотова, зафиксированному писателем Феликсом Чуевым, 1 мая 1953 года, когда новое руководство страны находилось на трибуне Мавзолея, Берия заявил товарищам по Олимпу власти: «Я его убрал (имея в виду, естественно, Сталина. — А.В.). Я вас всех спас».
И Молотов допускал, что это не выдумка, не фанфаронство: «Не исключаю, что он (Берия. — А.В.) приложил руку к его (Сталина. — А.В.) смерти». Правда, то, что это сделал Берия лично, Молотов считал маловероятным. «Зачем же Берия? Мог чекист или врач».
Факт второй. Последним, кто разговаривал со Сталиным и видел его на ногах, был начальник сталинской личной охраны Иван Хрусталев. Именно Хрусталев сообщил дачному гарнизону о якобы отданной Сталиным команде «отбой». Которая крайне удивила Лозгачева: «За все время, что я работал, это был единственный раз, когда Хозяин сказал: «Ложитесь спать». Обычно спросит: «Спать хочешь?» — и просверлит тебя глазами с ног до головы. Ну какой тут сон?.. Мы были, конечно, очень довольны, получив такое указание, и смело легли спать».
Но тот последний разговор между Хозяином и его главным телохранителем проходил без свидетелей, либо они неизвестны. Что позволяет некоторым исследователям предположить, что маниакально подозрительный Сталин не изменил своим привычкам и в этот раз. Никакого, дескать, «ложитесь спать» не было, Хрусталев соврал. Зачем? Возможно, для того чтобы обеспечить себе свободу рук в покоях Хозяина.
И еще одна информация к размышлению. Через три месяца после смерти Хозяина, в конце мая 1953 года, полковник Хрусталев был уволен со службы. А еще через некоторое время — по одним данным, в том же 1953-м, по другим, в следующем году — умер при не до конца выясненных обстоятельствах. Якобы вследствие запоя и вызванного им инфаркта.
Факт третий. В НКВД, а затем в МГБ СССР существовала токсикологическая лаборатория, занимавшаяся разработкой и изготовлением боевых отравляющих веществ. Ассортимент ее продукции, по имеющимся данным, был весьма обширен. Некоторые яды искусно имитировали смерть по естественным причинам.
А при предрасположенности жертвы к нарушениям мозгового кровообращения можно было обойтись и без ядов, с помощью обычных медикаментов, выданных в нужное время и в нужной дозе. Речь, например, идет об антикоагулянтах, препаратах, понижающих свертываемость крови и повышающих проницаемость сосудов.
Таковы факты. Остальное — область догадок и предположений. Впрочем, сколь бы ни был густ окутывающий ее туман, ясно видно, что шансы на выживание у товарища Сталина в любом случае были минимальны. Слишком для многих товарищей его смерть стала спасением.