Кар летел по трассе. Со свистом рассекал завесу дождя. Встречный воздух срывал с обтекаемого корпуса мелкую дождевую морось. Дождь хлестал по городу. Он размывал пятнами неоновые огни реклам, знаков, окон. Их свет словно натыкался на толщу пропитанного водой воздуха и оставался рядом, вокруг каждого огня.
Обтекаемые обводы разноцветных каров на чёрном зеркале дороги казались яркими карамельками.
Низкие серые облака отсекали высоту неба. Вместе с верхними этажами ровных, геометрических, математически-немыслимых в небе высоток.
Заливал водой, как глазурью, всё, что было под ним: трассу, машинки на ней, высокие кубики зданий и тесные, глубокие каньоны улиц. На самом их дне, по широким, стерильно-пустым тротуарам спешили люди. Воздушные зонтики немного скрывали их фигуры — каждый пешеход был в нём, как в коконе из воздушных струй, защищён от дождя и слякоти, и только светились красным и жёлтым «сумеречные» габаритные полоски на одежде.
Если лететь мимо в авто, то боковое зрение ловит только размытые цветные веретёнца, а мозг привычно считывает их как «осторожно, пешеход!»
На приборной панели мигал зелёный штурвал автопилота, и Амелия, прикинув маршрут — первый участок, где её могут попытаться перехватить, будет... будет минут через десять — решила переодеться. Предчувствие плохого, предощущение беды зудело, тревожило, вгрызалось в висок словно шилом. Ами потёрла это место и перегнулась через спинку сиденья, раскрыла объёмную сумку. Тёмный свитер и удобные брюки — влезть в них в машине оказалось вызовом. В брюки Мэл почти вползла и, застёгивая пуговку, скользнула взглядом по приборам.
Время ещё есть. Предчувствие никогда не обманывает, но время ещё есть.
Отогнула козырёк с зеркалом — она всегда считала, что, если можно оставить физический объект, пусть остаётся — меньше возможности для сбоя и поломки.
Из зеркала на неё смотрела уже привычная за столько лет леди. Смуглая кожа, серо-зелёные большие глаза, ломаные брови вразлёт, тонкий нос с чуткими ноздрями и... Мэл каждый раз вспоминала, как кто-то из её... партнёров сравнил её однажды с ориентальной кошкой. Амелия тогда фыркнула и расхохоталась, но запомнила, а потом, вечером, в одиночестве, нашла, что мужик, хоть и дурак — а кто ещё такую ересь брякнет женщине? - хоть и дурак, но подметил точно. Похожа. Только ушей не хватает развесистых и больших, да выражение морды у Амелии Томпсон обычно жёсткого веселья, а не тоскливого уныния, как у ориенталов.
Тонкими пальцами с острыми коготками в модном маникюре — с ним тоже, наверное, придётся попрощаться — Мэл разобрала гладкую «офисную» причёску. Если её будут охотить — а её будут охотить, то искать станут леди высшего эшелона.
Ей нужно стать другой, и быстро. И незаметно для чужих глаз.
Амелия снова покосилась на красную лампочку «папочки». Папочка — не в счёт. «Папочка» — машина. Самый безопасный и самый, наверное, разумный разум из её окружения.
По крайней мере, он не будет стремится её убить.
Амелия встряхнула шоколадно-рыжими кудрями. Впрочем, «папочка» и так сделал всё, что мог, чтобы убить её сегодня. Только чужими руками.
Руками охотников за обнулёнными.
ЗЫ: прошшения просимо, однако, у мну слегка тоска, сейчас пойду кроить, ибо вовсе не пишетссо мне ныне.
И есть потребность поделиться.
